— Мне жить пока еще не надоело. Надо убираться отсюда, покуда целы. — И два с половиной месяца спустя, в самом конце ноября, он уехал из Нью-Йорка. В течение нескольких первых недель, что он провел на побережье, его беспокоила мысль о том, что его дочь и внуки могут стать жертвами террористов, зато, думая о себе, он больше не испытывал тревоги. Он избавился от ощущения бессмысленного риска, которому подвергал себя ежедневно, поскольку катастрофа лишила уверенности всех американцев, наполнив страхом повседневную жизнь. Он делал только то, что подсказывал ему разум, — он хотел выжить. И, как всегда бывает, он не хотел, чтобы конец пришел хоть минутой раньше положенного срока.

Через год после операции на почечной артерии ему снова пришлось лечь в клинику: на этот раз у него произошла закупорка сонной артерии, одной из главных артерий, ведущих от аорты к основанию черепа и питающих кровью мозг. Если вовремя не принять меры, такое заболевание может привести к инсульту или даже к внезапной смерти. Ему рассекли шею, затем поставили зажим на артерию, чтобы прекратить ток крови. Затем в артерии сделали надрез и удалили тромб, вызывавший непроходимость кровеносного сосуда. Ему было бы легче, если бы хоть кто-то находился рядом с ним перед столь опасной и требующей ювелирного мастерства операцией, но Нэнси, лишившись помощи мужа, была поглощена своей работой и уходом за детьми, а в Старфиш Бич он не знал никого, кто мог откликнуться на просьбу о помощи. Он ни в коем случае не желал вызывать к себе брата, отрывая его от дел и сбивая напряженный график его работы. Он знал, что станет для него причиной треволнений и забот, хотя его отпустят домой уже на следующее утро после операции — при условии, что она пройдет без осложнений. Это была не такая сложная процедура, как операция на сердце, когда ему поставили пять шунтов, и не такая опасная, как гнойный аппендицит с перитонитом, — в ней не было ничего экстраординарного — так говорил ему добродушный хирург, внушая, что эндартерэктомия сонной артерии — элементарная вещь и что через денек-другой он снова будет стоять за мольбертом.

Итак, рано утром он отправился в больницу один. Ему пришлось долго ждать в застекленной приемной вместе с десятком других пациентов в больничных халатах, кому назначили операцию в первой половине дня. Он решил, что часов до четырех, пока народ не рассосется, здесь будет такое же столпотворение. Прооперированных больных увозили через другую дверь в палату; некоторых, как ему было понятно, могла ждать совсем другая участь, но тем не менее все, кому предстояла операция, спокойно сидели в вестибюле, проводя время за чтением утренних газет. Когда кого-нибудь вызывали в операционную, выкликнув его имя, он вставал, отдавая кипы газет любому, кто бы их ни попросил. По тишине и спокойствию, царившим в помещении для ожидания, могло показаться, что люди сидят в очереди к парикмахеру, а не ждут момента, когда хирург рассечет артерию, питающую мозг.

Пока он сидел в вестибюле, дожидаясь своей очереди, с ним заговорил сосед, который давал ему почитать страничку со спортивными новостями. На первый взгляд соседу было сорок с небольшим или чуть за пятьдесят, но лицо у него было бледное, одутловатое, тихий голос дрожал.

— Сначала умерла мама, — сказал он. — А через полгода — папа. Через восемь месяцев после папиной смерти скончалась моя единственная сестра, а годом позже распался мой брак, и жена забрала себе все, что у меня было. После этого мне в голову стали приходить ужасные вещи: мне казалось, будто кто-то приходит ко мне и говорит: «А сейчас мы отрежем тебе правую руку. Посмотрим, выдержишь ты или нет». И мне отрезали правую руку. А потом ко мне снова приходили и говорили: «Теперь мы отрежем тебе левую руку». Когда и это было сделано, они вернулись и спросили: «Тебе мало? Может, хватит? Или ты хочешь продолжать? Ну, тогда мы отрубим тебе ноги». И все это время я думаю: «Может, действительно хватит? Может, пора кончать со всем? Когда же придет мой час? Когда у меня хватит мужества включить газ и сунуть голову в духовку? Когда я пойму, что сыт по горло и не стоит тянуть дальше?» Вот с такими черными мыслями я жил последние десять лет. Целых десять лет я страдал от горя! А теперь мне не до душевных страданий, когда началось все это дерьмо…

Когда подошла его очередь, сосед протянул руку за спортивной страничкой, чтобы забрать ее. Через несколько секунд он уже покорно тащился вслед за медсестрой в операционную. Здесь, под яркими лампами, суетились несколько человек из медперсонала: они занимались последними приготовлениями к операции. Среди людей в белых халатах он не заметил хирурга. Он бы чувствовал себя бодрее, если бы мог видеть дружелюбную физиономию хирурга, но врач либо еще не появлялся в операционной, либо находился в дальнем углу помещения, где его не было видно. У некоторых медиков на лицах уже были маски, из-за чего они напоминали террористов. Кто-то поинтересовался, какой наркоз он хочет, общий или местный. Человек произнес эти слова таким же будничным тоном, каким официант спрашивает клиента в ресторане, какое вино он будет заказывать, белое или красное. Он растерялся: почему вопрос об анестезии должен решаться в последнюю минуту?

— Я не знаю, — в замешательстве ответил он. — А какой лучше?

— Для нас — местный. Мы можем лучше контролировать работу мозга, если пациент в сознании.

— Вы считаете, что так безопаснее? Именно это вы хотите сказать? Тогда пусть будет местный.

Это была ужасная ошибка. Он еле вытерпел операцию, которая длилась два часа. Голову ему прикрыли салфеткой, что вызвало у него приступ клаустрофобии, а скрежет скальпеля и царапающий звук скобливших его плоть металлических инструментов раздавались так близко от его ушей, что он чувствовал каждое движение хирурга, гулко отдающееся в барабанных перепонках. Ощущение было такое, будто его поместили в эхо-камеру. Но сделать он ничего не мог. Бороться было бессмысленно. Надо было принять все как есть и терпеть до конца. Ждать, пока все кончится.

Он хорошо спал ночь после операции, на следующий день чувствовал себя прекрасно, а в полдень, солгав, что друг, который пришел забрать его, уже ждет внизу, был отпущен из больницы. Он спустился к парковке, сел за руль своего автомобиля и осторожно поехал домой. Добравшись до своего кондоминиума и сев на стул в мастерской, чтобы взглянуть на картину, которую он надеялся вскоре закончить, он расплакался — он рыдал так же, как его отец, вернувшийся домой из больницы после чуть не закончившегося трагедией аппендицита с перитонитом.

Вместо того чтобы оборваться, жизнь все-таки продолжалась, хотя и года не проходило без очередной госпитализации. Он был сыном родителей, проживших долгую жизнь, у него имелся брат шестью годами старше, который был таким же здоровым и сильным, как в юношеские годы, когда забивал мячи, играя за команду школы, носящей имя Томаса Джефферсона; а он сам, едва достигший шестидесяти, начал сдавать: здоровье ухудшалось, его организму каждую минуту что-то угрожало. Он был трижды женат, имел троих детей, любовницу и интересную работу, в которой преуспел, но теперь основной целью и смыслом его существования стал вопрос: как избежать смерти и физического распада?

Годом позже, после операции на сонной артерии, он сделал ангиограмму, и, расшифровав ее, врачи сообщили, что он перенес «на ногах» инфаркт задней стенки миокарда из-за закупорки шунта. Эта новость вышибла его из колеи, но на этот раз к нему приехала Нэнси, чтобы проводить его в больницу. Она успокаивала и подбадривала его, и благодаря дочери он снова обрел спокойствие. Хирург сделал ему ангиопластику, поставив эндопротез в переднюю нисходящую артерию, предварительно прочистив участок, где образовался тромб. Лежа на операционном столе, он видел, как врачи вставляли катетер в коронарную артерию: ему дали местный наркоз, и он мог наблюдать за всем процессом на мониторе, будто оперировали не его, а кого-то другого. Еще через год ему сделали новую ангиопластику, и новый эндопротез был вставлен в один из шунтов, в котором сузился просвет. На третий год ему поставили сразу три шунта за одну операцию, чтобы восстановить ток крови в закупоренных сосудах, — и, как выразился хирург, обнаружить, где образовался затор, было далеко не раз плюнуть.

Как всегда, он пытался отвлечься, вспоминая отцовскую лавку и названия девяти марок наручных часов и семи марок напольных и настенных, которые доставлял его отцу поставщик; нельзя сказать, чтобы отец много зарабатывал на продаже часов, но он возлагал на них большие надежды, потому что часы приносили ему стабильную прибыль, заманивая в магазин прохожих, заглядевшихся на витрины.

Как он собирал воедино рассыпанные в памяти семена воспоминаний во время каждой ангиопластики? Он отключал свой слух, чтобы не вникать в болтовню и шутки, которыми обменивался медперсонал, готовя его к операции, он внутренне затыкал уши, чтобы его не раздражала включенная на полную громкость рок-музыка, врывавшаяся в стерильную, промозглую операционную, где он лежал, привязанный ремнями к операционному столу, среди наводящей ужас аппаратуры, предназначенной для продления жизни больным с сердечно-сосудистыми заболеваниями. С того момента когда ему начинали делать анестезию в паху и прокалывали кожу для введения катетера, он отвлекался от происходящего, начиная повторять про себя длинный список марок часов, выстроенный им в алфавитном порядке еще тогда, когда он был маленьким мальчиком и после школы помогал отцу в лавке: «Бернус», «Булова», «Гамильтон», «Гельброс», «Кротон», «Овистон», «Уолтам», «Уиттнауэр», «Эглин». Произнося название фирмы, выпускавшей наручные часы, он концентрировал свое внимание на циферблате — на цифрах, изображенных на нем, и на стрелках, перемещающихся по кругу от единицы до двенадцати, а затем начинающих новый оборот. Затем он мысленно переходил к настенным и напольным часам: «Дженерал электрик», «Ингерсолл», «Мак-Клинток», «Нью-Хейвен», «Сет-Томас», «Телекрон», «Уэстклокс», вспоминая, как тикали механические часы и как гудели электрические, пока до него не доносился голос хирурга, объявлявшего, что все закончилось и что операция прошла успешно. Ассистент хирурга обработал рану и положил мешочек с песком на паховую область, чтобы предотвратить кровотечение, и с этим грузом ему пришлось лежать неподвижно на больничной койке в течение еще шести часов. Он не мог двигаться, и это было очень плохо, потому что в голову ему лезли тысячи совершенно ненужных мыслей, которые заполняли медленно текущее время. Если все будет хорошо и за ночь не произойдет ничего непредвиденного, утром ему принесут несъедобный завтрак на подносе, на который он глянет с отвращением, а потом, после краткой инструкции, как себя вести после ангиопластики, в одиннадцать его выпишут из больницы. Уже трижды с ним происходил один и тот же казус: когда он выписывался из госпиталя и, доехав до дома, начинал торопливо раздеваться, чтобы принять долгожданный душ, он находил на своем теле пару подушечек для электродов, которые медсестры забывали после ЭКГ отлепить от груди и выбросить в корзину. Однажды утром, собираясь принять душ, он с удивлением обнаружил, что никому не пришло в голову вытащить из его сине-фиолетовой от инъекций руки приспособление для внутривенных вливаний, которое медики называют «бабочкой». Ему пришлось одеться и срочно ехать в кабинет к своему терапевту на Спринг-лейн, чтобы тот вытащил эту железяку, пока не началось заражение крови.

1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 30

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Обычный человек - Филип Рот бесплатно.

Похожие на Обычный человек - Филип Рот книги

Немезида - Филип Рот - Современная проза
Яма слепых - Антонио Редол - Современная проза
Вещи (сборник) - Владислав Дорофеев - Современная проза
Ромео, Джульетта и тьма - Ян Отченашек - Современная проза
Дом сна - Джонатан Коу - Современная проза
Скорость тьмы - Александр Проханов - Современная проза
Кладбище балалаек - Александр Хургин - Современная проза
Играй, Адель, не знай печали - Ксения Спынь - Современная проза
Путь к славе, или Разговоры с Манном - Джон Ридли - Современная проза
Прощание с Матерой - Валентин Распутин - Современная проза

Оставить комментарий