Но тёти Пани не было. Может, она сейчас сидит у себя в квартире и пьёт чай с вареньем. Пускай уж пьёт и отдыхает.
Я ходил возле нашего дома совсем один.
Мне захотелось ещё раз посмотреть на свою снежинку, и я пошёл к столбу с лампочкой. И вдруг по дороге я увидел целую гору снега. Да ведь это же «Москвичок»! Старый, совсем сгорбленный «Москвичок» Аверьяна Ивановича! Теперь он будет тут замерзать до самой весны, пока снег не растает.
А потом к нему придёт Аверьян Иванович и начнёт его заводить. «Москвичок» будет чихать, тарарахать и не заводиться. Потому что от старости у «Москвичка» кончились машинные силы. Аверьян Иванович рассердится, закричит:
— Ах ты, ржавая кляча! Драндулет! Консервная банка! Я тебе, керогаз! — и замахнётся на него заводной ручкой.
Хорошо, что я его узнал!
Я полез к нему прямо по сугробу.
— Здравствуй, «Москвичок»! Как ты тут?
В «Москвичке» что-то чикнуло. Будто он хотел прокашляться и поздороваться со мной.
Я утоптал снег спереди и присел.
«Москвичок» посмотрел на меня старыми стеклянными глазами. У него над глазами лежали толстые белые брови из снега. Из-за этого «Москвичок» казался совсем грустным.
— Ты только посмотри, — говорю я ему, — что я тебе принёс! Видишь? Здорово?! Это не просто кристалл, а я и сам не знаю что… Хоть это и снежинка… Ты, «Москвичок», не думай, я её никому не отдам. Я тебе её подарю. Хорошо? Пусть она с тобой побудет. Вот здесь. Ладно? А завтра я к вам приду…
"И будем любоваться нашим Ленинградом…"
Все уже разъехались, потому что наступило лето. И Борька разъехался, и Вадик. Остались мы с Толиком как одинокие. Только мы с ним сильно не горевали. Мы с ним чёртиков рисовали. Целыми днями. Потом стали делать чёртиков из бумаги. Надуешь его, хлопнешь по нему кулаком и — б-бах! — получился взрыв.
Мама выгонит нас на улицу, мы погуляем немного и — домой. Потому что разве на улице получится громкий взрыв? Ни за что! Мы пробовали.
— Ну, чертенята, — сказал однажды папа нам с Толиком, — не оглохли ещё от грохота?
— Ещё ничего… — сказал Толик. — Только надоело.
— Я думаю, — говорит папа. — Я вот что ещё думаю. Завтра у нас суббота — день не рабочий. Так вот, в связи с этой субботой и в связи с тем, что от вашей пальбы у многих раскалывается голова, я хочу предложить вам одну идею. Идея небольшая — всего со спичечный коробок. Вы слушаете меня или чёртиков делаете?
— Мы слушаем и немножко делаем, — отвечает Толик.
— Ну так вот. Завтра, на самом раннем рассвете, мы едем к Неве. У Эрмитажа садимся на теплоход и с борта теплохода будем любоваться нашим Ленинградом. Представляете?! Вашим восхищённым взорам предстанет величественная панорама Зимнего дворца, Университетской набережной и Академии художеств со сфинксами у воды. Мне припоминается, что в одну из сухопутных наших прогулок мистер Толя залез на сфинкса. Мало того, что он оседлал скульптуру, он чуть не шлёпнулся с каменного изваяния в Неву. Было такое? — Папа посмотрел на Тольку.
Я кивнул головой вместо Тольки, потому что я тогда тоже залезал на сфинкса.
— Ну так вот, завтра это не повторится. Завтра мы с воды, собственными глазами увидим золочёный купол Исаакия, в то время как сам собор будет утопать в зелени. А также мы увидим «Медный всадник» — детище известного вам скульптора… — Папа замолчал и посмотрел на нас.
— Фальконе, — зевая, сказал Толик. Он так сказал, будто этот самый Фальконе — какой-нибудь старенький пенсионер и живёт в одном доме с Толькой. Будто Толька ему даже однажды помог из ящика вытащить газету.
— Правильно! — сказал папа. — Толя, значит, ты одобряешь моё предложение?
— Одобряю. Только вот у теплохода будет идти дым? Я хочу чтоб из трубы дым шёл.
— При чём тут дым?! — крикнул я.
— Тихо, Вовка! Человек хочет, чтобы у теплохода из трубы шёл дым. — Папа подмигнул Тольке и добавил: — Я думаю, мы уговорим теплоход немного подымить специально для нас. Хорошо?
— Тогда хорошо, — улыбнулся Толик.
И вот мы на Неве. Идём по набережной Кутузова. И столько кругом народу! Все нарядные и ходят туда-сюда. А у девчонок на голове такие большущие яркие банты. Ветер дёргает их за банты, и девчонки кричат: «Ой!..» — и хватают их руками, чтобы они не улетели, потому что без бантов некрасиво.
И на Неве ветер. Он взбулькивает волны, и они хлопаются об гранит. А солнце светит и зажигает всё золотое на ограде Летнего сада. И наш теплоход, прямо как по заказу Толика, пускает дым. Он пускает дым и чуть-чуть трясётся, оттого что работает.
— Давайте быстрее! — закричал Толик. — А то он без нас уплывёт! — и так припустил, что я и папа чуть не потеряли его. Толька хоть и тощий, а бегает — будьте здоровы.
Мы успели. И пока теплоход не отплыл, мы стали выбирать место, откуда нам смотреть. Мы с Толькой и вниз спустились — там ещё такие мягкие сиденья. И вдруг Толик меня чего-то зовёт. Я подошёл к нему. Он открыл железную дверь, и мы увидели теплоходную машину. Там никого не было. Мы спустились по ступенькам вниз и подошли к машине. В ней что-то чухало: чух-чух-чух.
— Во как чухает, — сказал я Тольке.
— Это она работает.
— Ну, а дальше что будет? — услышали мы.
Рядом с нами стоял дядька в синем рабочем костюме. У него были закатаны рукава, и он всё время вытирал мягкой тряпочкой свои жёлтые руки.
— Вы кто? — спросил я дядьку.
— Я механик, а вы кто?
— А мы…
— А мы…
Тут открылась дверь, и мы увидели моего папу.
— Теплоход отошёл, а я бегаю, как гончая, и повсюду разыскиваю вас! — закричал он.
— Неужели мы уже плывём?! — удивился Толик.
— Уже вышли на фарватер Невы, — сказал механик.
— А вы покажите нам винт, который гребёт, — сказал вдруг Толька.
— Винт находится за кормой теплохода. Сейчас его увидеть нельзя. А вот вал, на котором сидит гребной винт, можно увидеть. Пойдёмте со мной.
— Это любопытно, — сказал папа, и мы все пошли по железному полу за механиком.
Мы увидели вал, круглый и толстый, как столб. Он крутился совсем не быстро. А за железной стенкой шипела и хрипела вода. Там грёб винт.
— А вот это уже по моей части! — Папа очень обрадовался, когда увидел чёрный пластмассовый ящичек. Я догадался, что это не просто ящичек, а прибор.
Спереди у него — выпуклое стекло, за стеклом дрожала стрелка. Кончик у стрелки был острый, как птичий клюв. Клюв показывал на цифры.
— Как вы думаете, что это такое? — Папа постучал ногтем по ящичку.
— Это? Прибор! — вперёд меня ответил Толька.
— Правильно, мистер Толя! От прибора, смотрите, идёт провод. Давайте, друзья, проследим: куда же это он направился?
Проводов было много, поэтому мы шли и руками держались за наш, чтобы не спутать его с другими.
— Вот! Вот куда он приходит! — Толька схватился за какую-то железную трубку.
— Нашли! Нашли «карман», — папа погладил рукой трубку.
— Карман?! — удивился я. — А что в него кладут?
— Да. Так называется эта штукенция. В него не кладут, а вставляют датчик, или, точнее, «термометр сопротивления».
Я думал, что карманы бывают только у брюк и пальто, а оказывается, ещё и на кораблях. Да ещё из железа!
— Ясненько, — продолжал папа. — Наш датчик следит за температурой подшипника: чтобы он, дорогой, не перегрелся, не расплавился.
— А где же этот подшипник? — спросил Толик.
— Да вот под этим кожухом! — Папа хлопнул рукой по толстой железяке. — Ну, а температуру подшипника можно увидеть по прибору — сюда и подходить не надо. Умный прибор?
— Это тот, со стрелкой, который мы видели?
— Ну конечно! А называется наш прибор — логометр. Запомнили?
— Запомнили.
Вдруг папа увидел ещё один интересный прибор. Он уже начал про него рассказывать, но тут подошёл механик и говорит:
— Братва, прогулка окончена.
— Как?! Уже?! — крикнул папа.
Он схватил меня и Тольку за руки, и мы выскочили на самый верх.
Здесь было солнце, дул ветер, и теплоход наш стоял у самого Эрмитажа. Как будто совсем никуда не уплывал.
Папа посмотрел на нас, засмеялся и сказал:
— И это называется празднично умытые дети!
У Тольки весь нос был запачкан мазутом. А у папы щёки.
— Вовка, — сказал Толик, — вытри бороду. Она у тебя вся грязная.
— А ты?! Полюбуйся на себя! Сразу видно, что ты своим носом лазал в теплоходную машину!
— Вот что, друзья мои, — сказал папа, — едем домой отмываться. Зато в следующее воскресенье, на самом раннем рассвете, мы вернёмся сюда, сядем на теплоход и будем любоваться нашим Ленинградом…
Тихие игры
