Прежде всего, как следствие этой дуэли, а также несходства характеров, помолвка между лордом Кью и Э. Н. расторгнута. Я встретил в Неаполе лорда Кью с матушкой и братом, спокойными и приятными людьми, которые пришлись бы Вам очень по нраву. Ранение и последующая болезнь сильно изменили Кью. Он стал _несравненно серьезнее_, чем прежде; и без всякой иронии утверждает, что его прошлая жизнь теперь кажется ему бессмысленной, даже преступной, и он мечтает переменить ее. Он распродал своих лошадей и вполне остепенился. Стал настоящим трезвенником и смиренником.
Во время нашего свиданья он поведал мне, что произошло между ним и Этель, о которой говорил _весьма сердечно и великодушно_, хотя и признавался, что, по глубокому его убеждению, в супружестве им все равно не было бы счастья. Полагаю, дорогой мой батюшка, Вы поймете, что, помимо желания увидать мистера Бинни, имелась и еще одна причина, которая заставила меня поспешить в Англию. Надо ли говорить, что никогда в жизни, надеюсь, не будет у меня от Вас тайн. И если я не распространялся о том предмете, каковой в последние десять месяцев доставлял мне ужасно много беспокойства, то лишь потому, что не было проку толковать об этом и Вас только попусту огорчил бы рассказ о моих горестях и печалях.
Так вот, когда в сентябре прошлого года мы жили в Баден-Бадене и вместе с Этель писали Вам письма, для Вас, без сомнения, не было тайной, какие чувства я испытывал к моей прелестной кузине, обладающей множеством недостатков, за которые я люблю ее еще больше, чем за ее достоинства. Я действительно был страстно влюблен и, узнав, что она помолвлена с лордом Кью, сделал то, что однажды, по Вашему признанию, сделали и Вы, когда неприятель превосходил Вас силой, — я бежал. Два или три месяца мне было очень тяжело. Однако в Риме я постепенно успокоился, ко мне вернулся мой природный аппетит, и под конец сезона я чувствовал себя вполне счастливым в обществе девиц Баллиол и девиц Фримен. Когда же в Неаполе я узнал от Кью о случившемся, чувство мое проснулось с новой силой, и я, как дурак, без промедления помчался в Лондон, чтобы только заглянуть в ясные очи Э. Н.
Сейчас она здесь, в этом доме, обитает наверху вместе с одной моей теткой, тогда как другая сдает им комнаты. По возвращении в Лондон я видел ее лишь несколько раз — сэр Брайен и леди Анна проводят сезон вне столицы, и Этель ездит на дюжину балов в неделю в сопутствии старой леди Кью, которая не жалует ни Вас, ни меня. Услышав, как Этель говорила, что собирается в Брайтон к родителям, я набрался смелости и подстерег ее на вокзале (конечно же, я не сказал ей, что три часа просидел в зале ожидания), и мы совершили путешествие вместе; она была добра и прекрасна, и хотя я знаю, что она для меня так же недостижима, как принцесса крови, я не в силах совладать с собой и продолжаю мечтать, надеяться и томиться. Тетушка Ханимен, должно быть, разгадала мои чувства, ибо при встрече устроила мне взбучку. Дядюшка Чарльз, по-видимому, опять процветает. Я встретил его во всем блеске у мадам де Монконтур, этой добродушной женщины, говорящей с сильным ланкаширским акцентом, что, конечно, Флораку невдомек. Уорингтон и Пенденнис, разумеется, тоже шлют Вам привет. Пен изрядно самонадеян, хотя в действительности гораздо добрее, чем кажется. У Фреда Бейхема дела идут хорошо, и он преуспевает на свой таинственный лад.
Мистер Бинни выглядит так себе; а миссис Мак (я знаю, Вы не терпите, чтобы даму критиковали за глаза, и потому не скажу ничего дурного), забрала в руки дядюшку Джеймса и, по-моему, весьма ему в тягость. Рози мила и добродушна, как всегда, и выучила две новые песенки; но поскольку сердце мое, как Вы знаете, принадлежит другой, я чувствую себя как-то неловко в присутствии Рози и ее маменьки — будто я в чем-то виноват. Они теперь в большой дружбе с обитателями Брайенстоун-сквер, и миссис Мак по всякому поводу ссылается на "умнейшую из женщин — миссис Хобсон", каковое мнение о своей особе наша родственница, очевидно, разделяет.
Прощайте же, дорогой мой батюшка, я исписал весь лист. Как бы мне хотелось взять Вас под руку, побродить с Вами по молу и рассказать Вам еще многое, многое. Впрочем, и без того Вы знаете уже достаточно, а также и то, что я остаюсь навечно любящим Вас сыном
К. Н."
В самом деле, когда мистер Клайв по прибытии в Стейн-Гарденз вышел из экипажа и высадил оттуда мисс Этель, мисс Ханимен была, конечно, рада-радешенька племяннику и приветствовала его легким объятием, долженствовавшим выразить ее удовольствие по поводу его приезда. Однако на следующий день, в воскресенье, когда Клайв с самой чарующей улыбкой на лице прибыл из своей гостиницы к завтраку, мисс Ханимен почти не разговаривала с ним на протяжении всей трапезы, весьма надменно поглядывала на него из-под воскресного чепца и принимала его рассказы об Италии с недружелюбным видом и словами: "Вот как? Скажите!" Когда же завтрак окончился и тетушка вымыла свою фарфоровую чашку, она вдруг так и накинулась на Клайва, точно взъерошенная, сердитая наседка, возомнившая, будто кто-то угрожает ее выводку. Она забила на Клайва крыльями и проклохтала:
— Не в этом доме, Клайв! Не в этом доме, прошу вас понять!
Клайв с удивлением взглянул на нее и промолвил:
— Ну конечно, тетушка. Я никогда не делаю этого в доме, я знаю, что вы этого не любите. Я как раз собирался отойти для этого в сад. — Молодой человек полагал, что речь идет о курении и приписывал тетушкин гнев табаку.
— Вы отлично знаете, что я имею в виду, сэр! И не пытайтесь провести меня этим дурачеством. Обедаем мы нынче в половине второго. Можете приходить или не приходить, как вам заблагорассудится! — И старушка выбежала из комнаты.
Бедняга Клайв стоял и в печальном недоумении вертел в пальцах сигару, покуда в комнату не вошла служанка мисс Ханимен, Ханна, которая, напротив, ухмылялась и глядела весьма хитро.
— Бога ради, Ханна, что все это значит? — спросил мистер Клайв. Отчего негодует моя тетушка, а ты ухмыляешься, старая ты чеширская кошка!
— Ладно вам притворяться, мистер Клайв! — ответила Ханна, стряхивая крошки со скатерти.
— Притворяться?! Это в каком же смысле?
— Еще скажете, ничего не было, мистер Клайв?! — воскликнула служанка мисс Ханимен, ухмыляясь самым добродушным образом, — да я такой раскрасавицы барышня больше и не видывала, я так и сказала моей хозяйке. Мисс Марта, говорю я, — ведь то-то будет парочка!" Только хозяйка страшно осерчала, право слово. Она спокон веков такого не терпит.
— Чего не терпит, старая ты гусыня! — вскричал Клайв, который вот уже двадцать лет как величая Ханну этим шутливым прозвищем.
— Да чтобы молодой джентльмен с барышней целовались на чугунке, объяснила Ханна и показала на потолок, давая понять, о ком идет речь. — Она, точно, прехорошенькая милочка! Я так и сказала мисс Марте.
Так по-разному приняли старая госпожа и ее служанка новости, услышанные ими накануне вечером.
А новости заключались в том, что горничная мисс Ньюком, беззаботная деревенская девчонка, не научившаяся еще даже держать язык за зубами, хихикая от радости объявила горничной леди Анны, которая распивала чаи с миссис Хикс, что мистер Клайв поцеловал мисс Этель в туннеле и что, наверное, они поженятся. Это известие Ханна Хикс доставила своей госпоже, чье сердитое обращение с Клайвом на другой день станет вам теперь вполне понятным.
Клайв не зная, гневаться ему или смеяться. Он клялся, что столь же повинен в намерении поцеловать мисс Этель, как в желании обнять королеву Елизавету. Ему неприятно было сознавать, что там наверху ходит его ничего не подозревающая кузина, предаваясь своим девичьим грезам, тогда как здесь, внизу, о ней ведутся подобные разговоры. Как будет он смотреть в глаза ей, или ее маменьке, или даже ее горничной теперь, когда ему известна эта гадкая сплетня?
— Ты, конечно, сказала, Ханна, что все это вздор?
— И не подумала даже! — ответила старая приятельница мистера Клайва. Конечно, я их маленько осадила. Ведь, когда эта маленькая балаболка сказала нам про вас, она думала, между вами все слажено, потому что видала летось, как шли дела в заграничных краях, а ей миссис Пинкот на это и говорит: "Попридержи свой глупый язык, балаболка! — говорит. — Чтобы мисс Этель да вышла за художника, — говорит, — когда она отказалась стать графиней, говорит, — и может в любой день сделаться маркизой и будет ею! За художника, ну и ну! — говорит миссис Пинкот. — Диву я даюсь твоей дерзости, балаболка!" Тут, мой дружок, я уж разозлилась, — продолжала заступница Клайва, — и говорю им: "Хотела бы я взглянуть, — говорю, — для какой такой барышни на целом свете не хорош наш юный барин. А разлюбезный его батюшка, полковник, говорю я, — ничем не хуже вашего старого господина там наверху, — говорю, который только и кушает овсяную кашку да разное докторское варево, так-то, миссис Пинкот, — говорю я, — чтобы не сойти мне с места!" — говорю. В точности так и сказала, душечка мистер Клайв. А тогда миссис Пинкот и говорит: — "Миссис Хикс, — говорит, — не знаете вы светской жизни!" говорит. Не знаю, мол, светской жизни, ха-ха-ха! — И наша провинциальная леди с большим искусством передразнила манеры своей столичной товарки.
