просьбу за то, что я ему играл. Он в своем простодушии думал, что я играю лучше его! Когда меня вызывали после концерта, я вышел, раскланялся и сказал: «Здесь есть человек, которому я обязан своей выучкой, — это мой учитель!» И я вытащил моего Аугозена на сцену и попросил его сыграть что-нибудь на восьмиструнной скрипке. Он не мог отказаться, потому что обещал мне. И, нисколько не ломаясь, взял мою скрипку и стал играть. Вот что значит артист!
— И как он играл?
— Бесподобно! Хотя ревматизм уже немного скрючил его пальцы. Я только жалел, что в зале не было Паганини.
Дождь за стенами хижины как будто утих. Оле Булль налил в кружку пенистое пиво.
— Ешь, дружок мой! — сказал он. — Ветчина вкусная! И — пей. Ты храбрый малый — во время грозы ты очень хорошо держался. Но здоровье у тебя некрепкое. Зато сильный дух. А ты думаешь, для музыканта это не важно?.. Но что это? Погляди в окошко!
Гроза прошла. Прямо перед путешественниками расстилался свод неба, как будто нарочно для них фантастически освещенный. Словно распахнулся гигантский занавес, и среди темного, облачного пространства открылся изумрудно-лиловый, пронизанный золотыми нитями просвет. Все это висело над пропастью. Оле Булль стоял, опираясь на плечо Эдварда.
— Слышишь, какой шум вдалеке? Это гудит обвал. Там, в Рондах, гроза еще не кончилась… Запомни эти звуки! А какой запах! Чувствуешь крепительную бодрость? Ах, Эдвард, вот это жизнь! Ты по молодости лет еще не сознаешь этого… Но ничего. Дыши! Дыши всей грудью!
А на другой день — какая перемена! Все кругом мирно, зелено, омыто свежестью. Солнце греет ласково, но не сильно.
— Прекрасный день! — говорит Оле Булль. — Трудно даже представить себе такое место, как Финмарк, где зима — а стало быть, и ночь — длится более полугода. Я бывал там и видел все это…
И он рассказывает о Финмарке, где скалы висят, как ледяные громады; когда шумит буря и все вокруг кажется подвижным из-за ветра и пурги, настороженному воображению чудится, что в вышине, дрожа от холода и переступая изрезанными о лед босыми ногами, в мучительном хороводе кружатся грешники.
— Вот почему жители Финмарка представляют себе ад довольно своеобразно. Это не имеет ничего общего с огнем и жаром. Жар — это скорее блаженство. Вечный холод и вьюга — вот что страшнее всего!.. А внизу воют волки, и часто, выйдя из хижины, видишь, как блестят невдалеке их страшные глаза. Мужчины там все охотники, это уж понятно…
— Я отправился бы туда!.. — говорит Эдвард. — Мы путешествовали с отцом, но на севере я еще не был.
— О, те места надо видеть весной! Тогда только поймешь, что значит для северянина это время года! Я чувствую весну, когда всюду еще темно, но клянусь, среди снега, в дыхании мороза я чувствую ее!.. «Хульдры скорбные напевы»… Это осенняя песня Финмарка. Там верят, что Хульдра, вещая дева осени, предсказывает мрачное будущее. Но сам народ поет песни надежды.
* * *
…Все утро они идут по солнечной долине и вдруг видят фиорд, узкий, как коридор. Три большие темные скалы окружают его.
— А! — восклицает Оле Булль. — Узнаю трех дев из Кивельталя! Привет вам, звонкоголосые! Давно не видал вас! Ну-ка, Эдвард, кого они тебе напоминают?
Скалы похожи на женские фигуры.
— А руки? Видишь, они словно держат рожки у губ?
— Да, я вижу!
— Я был ребенком, когда узнал о них впервые. Вот в чем дело. Когда язычеству пришел конец, но люди еще помнили богов и нимф, сюда вон с того уступа сбежали вниз три девы и стали играть на своих лурах — рожках. Это были не простые девы, потому что все пастухи покинули свои стада, чтобы послушать их игру. Тут, конечно, явился пастор. Увидев, что происходит, и убедившись, что все пленились языческими напевами — ведь колдуньи-то пели не псалмы и не хоралы, — пастор подошел к трем девам и громовым голосом проклял их.
— Как?
— Он крикнул: «Превратитесь в камни, нечестивые колдуньи, и стойте так до судного дня!» Ну, что-нибудь в этом роде! И с тех пор стоят эти три скалы, похожие на пастушек, сзывающих стадо.
Оле Булль отступил на несколько шагов и крикнул:
— О-ге! Великий Тор вернулся на землю!
Великий Тор — это все равно что Пан, бог природы.
Но девы безмолвствовали.
— Они теперь не верят подобным призывам, — сказал Оле Булль, — окаменели с годами! А бывало, крикнешь имя Тора — сейчас же пустятся в пляс. Вот каково предание!
Было уже четыре часа пополудни, когда Оле Булль и Эдвард пришли в большую деревню, расположенную на берегу фиорда. Это была знаменитая Долина халлинга, место, где, по преданию, родился танец халлинг.
Оле Булль сразу заметил, что здесь какой-то праздник: просторный двор, обнесенный забором, уставлен накрытыми столами, дорожки выметены; окна белой хижины обвиты травой и полевыми цветами. Между деревьями висят еще не зажженные фонарики. Вечером их зажгут, и будет настоящая иллюминация. Пахнет свежим сеном, хвоей и можжевельником.
Двери хижины гостеприимно открыты; можно войти и увидеть, что все убрано по-праздничному. На стенах висят пучки березовых веток, пол усыпан пахучими травами. И всевозможные красивые и добротные изделия — деревянные и костяные — украшают комнаты: оленьи рога, высокие кубки, стулья с резными спинками и широкие, загнутые по бокам полки, ларчики и ларцы с покатыми и плоскими крышками и маленькие, причудливо выточенные безделушки, не говоря уж о вышивках и тканях ручной работы, изготовленных изобретательной хозяйкой в долгие зимние вечера. Здесь можно убедиться, что Норвегия — страна ремесел.
Гости одеты нарядно. Все краски ярки. Женщины — в голубых и малиновых безрукавках, застегнутых у самого горла. Рукава рубашек сияют белизной. У девочек-подростков волосы распущены, а у девушек постарше косы уложены вокруг головы и украшены разноцветными лентами. И все шепчутся с испуганно-торжественным выражением на лицах.
Кто же станет сомневаться, что здесь свадебный пир? Вот и лошади, взмыленные, стоят у калитки: только что они привезли новобрачных из церкви. А свадебный пирог занимает один из столов от края до края.
Хозяин выходит и зовет:
— За стол! За стол!
Кто же это выдает замуж дочь или женит сына? Лесоруб Аксель Гальдбрунн. Его старшая дочь Ауста — новобрачная. Вот она, окруженная подружками: в красном платье, в нагруднике, расшитом серебром. Должно быть, Гальдбрунн не простой лесоруб, а весьма зажиточный хозяин: для дочки он ничего не пожалел. Да и невеста — мастерица. Ее мать говорит, что дочка сама приготовила
