– Я слыхала, он просил Марино Альмиру, рыбака из Кайо, чтобы тот вывез его с Кубы.
– Марино Альмиру?
– Да. Он иногда возил Хосе Мануэля порыбачить в открытое море. Кажется, он родственник Петронилы, бывшей нашей служанки.
Осорио и Рубен уже слышали о Марино от самой Петронилы, но не обратили на это имя должного внимания, и вот оно снова всплывает в ходе следствия. А ведь оно начинается с «А» – с буквы, которой была подписана записка Сабасу. Итак: Альмира, Абель, Антонио, Анхель.
Они сделали пометки в своих блокнотах и уже в который раз скользнули взглядом по запертым дверям: их не оставляло ощущение, что за ними кто-то наблюдает.
– А о гномах что вы нам можете сказать?
– А что бы вы хотели услышать?
Осорио был удивлен столь смелым ответом.
– Кое-что я могу сказать, если вы имеете в виду гномов из сказки про Белоснежку, тех, что были у моего мужа.
– Да, именно их.
– Я их продала. Троих какой-то паре, только имени их не помню, а оставшихся четверых нашему бывшему садовнику, зовут его Хайме Сабас.
– Почему вы хотели получить их обратно после того, как продали?
– Обратно? Уверяю вас, вы ошибаетесь. Никогда меня не интересовали, да и сейчас не интересуют эта тряпичные куклы. Может быть, они имели какую-то цену для моего мужа, но не для меня.
– И то, что было у них внутри, тоже вас не интересует?
Она как будто бы смешалась, но только на мгновение, потом ее брови высокомерно вздернулись.
– Вы, лейтенант, говорите о вещах, которые мне не известны. Почему бы вам не взять одного из этих гномов и не посмотреть самому, что у него внутри?
– Потому что кто-то нас опередил. Этот кто-то уже вынул то, что было внутри у гномов. К тому же и самих гномов у нас нет. Этот человек украл их, украл у Хайме Сабаса.
– Очень сожалею, но ничем помочь не могу.
– Благодарим за все и приносим свои извинения за беспокойство, которое мы вам причинили и, очевидно, еще причиним. Должно быть, скоро мы опять навестим вас, чтобы уточнить некоторые детали.
– Как вам будет угодно, лейтенант, – ослепительные зубы Хулии блеснули в кокетливой улыбке.
– Ну, что скажешь? – спросил Рубен, включая зажигание.
– Ничего, Рубен, ничего. Пока ничего конкретного, но у меня создалось впечатление, что каждый, кого мы допрашивали, что-то скрывает, каждый лжет так или иначе.
– Кого ты имеешь в виду?
– Хулию, Хосе Антонио, доктора Мирамара, его жену. Каждый из них говорил неправду, я это знаю, а сделать ничего не могу, потому что нет доказательств.
– Куда мы теперь?
– На Кайо-Гранма, поговорим с Марино Альмирой.
– Обычно рыбаки отплывают подальше от берега, туда, где море уже не синее, а черное, глушат мотор и бросают в воду удилище с крючками. Вы никогда не ловили осьминогов, ронко и магуэло?
Марино сматывал канат, конец которого высовывался из трюма на корме. Суденышко тихонько покачивалось, натягивая трос, которым было пришвартовано к молу Кайо.
– Течение несет тебя, так что ты и не замечаешь, «Амалия» очень послушна, не может противиться. И течение понемногу толкает ее, удилище натягивается, рыба уже на крючке, и, если Дядя Сэм не плавает поблизости, улов будет отличный.
Марино откусил конец самокрутки и выпустил дым. Лицо его сморщилось, будто он смотрел прямо на солнце, и морщины казались еще глубже на этой дубленой коже. Он обратил взгляд на Осорио и Рубена.
– Я, лейтенант, всегда ловлю рыбу между Морро и Галетон-Бланко. Там и живет этот Дядя Сэм, акула среди затонувших испанских кораблей, там он и сожрал Тоньина и Жеронимо. Первым Жеронимо. И это меня не удивляет. Жеронимо был красавцем и не боялся морских чудовищ. Он полагался на свой нож, которым убил нескольких акул. Мне кажется, Дядя Сэм его ненавидел либо решил отомстить за всех убитых собратьев. Жеронимо не думал, что он такой большой, пока тот не вцепился в руль лодки. А оказался он огромным. И Жеронимо не рассчитал свои силы, когда схватился с ним.
Он снова сделал паузу, вынул погасшую самокрутку изо рта. Осорио протянул ему спички.
– Правда, имя у него появилось позже. Я дал ему это имя потому, что тварь он коварная и злая. В тот день с утра уже было как-то тревожно, да и вино, известно, плохой советчик. Хосе Мануэль со своими друзьями приехали половить рыбу и сидели, где вы сейчас сидите. Хосе Мануэль вдруг сказал, что Жеронимо дерется с морскими зверями потому, что знает их всех. Женщины удивились, а какой-то толстяк рассмеялся и сказал, что этого не может быть. Тут они все заспорили, одни соглашались с Хосе Мануэлем, другие с толстяком. А Жеронимо только головой кивает, он был из тех, кто в словах не нуждается. Все эти приезжие хотели поразвлечься, а Жеронимо слушал одного толстяка, который все твердил, что для того, чтоб сражаться с морскими чудищами, нужна храбрость. А у Жеронимо ее было в избытке, но и выпил он уже с избытком. И будто бы кто нарочно подстроил, появляется вдруг в море эта акула, тогда у нее еще не было имени, и Жеронимо бросается в воду, чтоб уже не вернуться. Все видели, как он всадил в нее нож по самую рукоятку. Но акула даже не почувствовала, а от Жеронимо лишь кровавое пятно осталось. Толстяк глупо хихикнул, а у меня в мозгу эта страшная картина так навсегда и отпечаталась.
Марино бросил канат под одну из скамеек, взял нож, схватил за хвост большую рыбину и принялся чистить ее. Чешуя полетела во все стороны, будто блестками посыпая все вокруг.
– Вот он какой был, Хосе Мануэль. Когда хотел половить рыбки, нанимал у меня «Амалию», сажал туда полно народу, набивал ящики бутылками и велел мне пускать мотор на всю мощь. Не знаю, было ли ему знакомо хоть какое-нибудь чувство, думаю, нет. Ведь, когда все это случилось с Жеронимо, он и глазом не моргнул, будто ничего и не было. – Марино перевернул рыбину, стал чистить ее с другого бока. – Сколько себя помню, ловлю рыбу и живу на море, можно сказать. Либо я тут, либо вон в том домишке на склоне холма, с женой своей Титой. В четверг утром я, как всегда, ловил рыбу Вся эта рыба, что вялится, – вчерашний улов. Теперь я не хожу в море один, нет. После случая с Тоньином всегда беру с собой кого-нибудь. В четверг со мной ходил Гилье. Это солдат, он здесь служит в береговой охране. Ему нравится ловить рыбу, и он похож на Тоньина.
Рубен что-то пометил у себя в блокноте.
– Ночью ловить рыбу лучше, чем днем. С моря видны огни Кайо и Ла-Сокапы. Лишь иногда веет легкий ветерок, будто чей-то зов доходит до твоих ушей. А когда и он стихает, слышно, как под ударами волн скрипят доски на боках «Амалии», как плывет под водой акула, виден след пикуа, охотящейся за сардинами. Там, где сардины, всегда пикуа и акулы. А потом уже не видно огней Сантьяго, ночь становится все темней, и путь надо узнавать по звездам, чтобы течение не унесло тебя в Никарагуа. – Тонким острым ножом Марино вспорол рыбе живот, внутренности вывалились на скамейку. – Дядя Сэм спит, если акулы вообще спят, в пещере Морро. Эта пещера в скале и уходит глубоко под воду, туда испанцы сбрасывали восставших кубинцев. А вверх она подымается приблизительно на одну четверть своей высоты, но никого туда не пускают. Дядя Сэм по ночам заплывает в нее, я видел. И в ту ночь, когда ко мне приходил Рамон Абель, тоже заплывал. Рамон Абель предложил мне кучу денег, чтоб я его вывез с острова. Но что мне с этими деньгами делать? Кроме моря, где я свой хлеб добываю, моей «Амалии», моего домишка там, на холме, и жены Титы, мне ничего не надо. Но он не знал этого и предложил мне еще, а я сказал, что в таких делах после революции не участвую. Он мне угрожал, но я все равно не согласился. Потом я узнал, что он отправился на другой лодке и утонул. Все это уже давно было. А теперь приходите вы, лейтенант, и спрашиваете, знаю ли я Хайме Сабаса, и я вам отвечаю, что да, знаю, хотя и не близко – он женат на сестре моей жены Титы. А когда вы спрашиваете про записку, я отвечаю, что нет, писал не я, потому что я писать не умею, еще только учусь.
Он смахнул рыбьи потроха за борт, и к ним сразу ринулись ронко и исабелиты поживиться пищей без коварных крючков. Глаза Марино устремились к входу в пещеру Морро, и Осорир почудилась печаль в этом взгляде.
– Тоньина он сожрал днем. Море было таким же спокойным, как сегодня, будто зеркало. Тоньин тоже не умел ни читать, ни писать, но рыбак был что надо. Против каждой рыбины знал секрет, ни одна от него не ушла. Куберу он чуял по колебанию лески – нет, не волна ее колебала, он чуял, как кубера начинала вздрагивать там внизу, завидев наживку, и замирал. Замирал вместе с куберой, которая выжидала несколько мгновений. И стоило кубере схватить наживку – все, она была обречена. Тоньин ее обязательно подцеплял, хоть за губу. Вот так оно и было, но я ему всегда говорил, чтоб не наматывал леску на руку, когда рыба очень крупная. И вот однажды судно вдруг резко встряхнуло, так что корма задралась. Я в это время был в трюме, и Тоньин забыл о моих предостережениях. «Похоже, уходит», – сказал он. «Будь осторожен, она может вернуться», – ответил я. Так оно и было. Леска натянулась, шла с трудом, и, чтобы проверить, Тоньин четырежды обмотал ею руку и уже хотел тянуть, но акула будто бы знала, что он делает там, наверху. Едва Тоньин обмотал руку леской, она дернула и потащила за собой Тоньина. Я успел заметить акулий плавник и сейчас же бросился с ножом в воду. Вынырнул через какое-то время, набрав в нос и рот полно мелких водорослей, и вдруг увидел перед собой его глаза, которые смотрели на меня с удивлением, как бы призывая к благоразумию. Вы уж извините, что я вам все это рассказываю, вам это, наверное, неинтересно, ведь к вашему делу все это никакого отношения не имеет. Но Тоньину было всего десять лет. Это был мой сын.
