— Экая нечисть! Да озолотите меня, чтобы я здесь стала убирать!
После этого происшествия мы не раз замечали, как суеверные бабки стороной обходят нашу дачу.
Катя
Юннаты принесли мне сорочонка. Обычная история — хочешь не хочешь, а бери на воспитание: не пропадать же малышке!
Назвал я сороку «Катя», так как, выпрашивая корм, она издавала звук, напоминающий это слово. С момента водворения в моей комнате Кати я совершенно потерял покой. Целый день ее надо было кормить, а уходя на работу, брать с собой.
К счастью, подошел отпуск, и я смог без помех заниматься ее воспитанием. В первые дни Катя большую часть времени спала, оживляясь только в те короткие минуты, когда чувствовала голод. Но через неделю она уже стала активным слетком, проявлявшим ко всему живейший интерес. Жила Катя в большом садке. Вскоре она научилась открывать клетку, и дверь пришлось завязывать проволокой. Однажды ей удалось развязать и проволоку. Возвращаюсь домой, а моя Катя радостно приветствует меня, сидя на шкафу. «Это уже нахальство!» — рассердился я и водворил беглянку в ее дом. Такое непослушание могло плохо кончиться для сорочонка, так как у меня в комнате вольно жил синелобый амазон Лора, обладатель могучего клюва. Надо видеть, с какой легкостью амазон крошит в мелкие щепки толстую палку, чтобы оценить его силу. Правда, Лора был хорошо воспитан и, летая по комнате, садился только на три предмета: на картину, печку и свою клетку, куда ему ставился корм. За долгие годы жизни у меня он ни разу не изменил этой привычке, и было бы невероятным событием, если бы он сел на стол, буфет или на пол. Поэтому нападать на Катю на «чужой» территории он и не стал, но что стоило любопытной сороке сунуться к его клетке или залететь на картину?! Здесь ей была бы дана такая трепка, что только держись!
Вскоре, после водворения Кати в клетку я заметил отсутствие ряда вещей. Исчезла чайная ложка, вечное перо, маленькие ножницы и, наконец, самое досадное — часы. Сначала я даже не поставил эту пропажу в связь с прогулкой Кати — ведь она была на воле никак не больше часа. И только увидев разбросанные по кровати исковерканные папиросы, понял, чья это «работа». Катя была неравнодушна к папиросам и иногда ухитрялась выхватить папиросу у меня изо рта, даже сквозь решетку клетки. Ну, конечно, ведь сороки любят блестящие предметы, и негодница успела все куда-то запрятать. Теперь уже я стал искать свои вещи в самых невероятных местах. Часы нашел на шкафу, вечное перо и ложку — на окне под шторой, а ножницы, ложась спать, я обнаружил у себя под подушкой. С тех пор я особенно тщательно завязывал дверь клетки.
Катя быстро росла и уже вполне научилась есть сама, но я упорно продолжал кормить ее только из рук, не ставя кормушку. Воспитав на своем веку немало птенцов, я знал, что только в этом случае она останется абсолютно ручной и привязанной ко мне. Выкармливание птенцов — дело очень хлопотное и трудоемкое. Неудивительно поэтому, что, когда птица начинает брать корм сама, обрадованный воспитатель ставит ей кормушку и считает, что его функции закончены. И вот неожиданно вскоре он замечает, что его ручной птенец начинает все больше дичиться и наконец становится совсем диким. «Вот глупое создание! — решает он. — Чего он меня боится? Ведь я же его выкормил!» Не спешите бранить птенца. Если бы вы, когда птица научилась есть, еще недельки две помучились и продолжали кормить ее из рук, заставляя прилетать к вам, она навсегда бы осталась совершенно ручной. Но вы этого не сделали, и в результате восторжествовал врожденный инстинкт, заставляющий птицу бояться человека. Предоставленная самой себе, она стала дикой.
Катя разговаривает.
Каждый раз перед тем, как кормить, я звал Катю и ждал, пока птица взлетит мне на руку. Училась летать Катя в коридоре. Я выносил ее клетку и открывал дверцу. «Катя, гулять!» — говорил я, и сорока весело выскакивала из клетки. Здесь же она и купалась. Сначала Катя страшилась идти в воду и, сидя на краю большого рукомойного таза, окунала только голову, но вскоре, войдя во вкус, так неистово плескалась, что выполаскивала на себя всю воду. Только промокнув до того, что с нее текли струйки, она с трудом взлетала на клетку и начинала прихорашиваться.
Когда у сороки вырос длинный хвост, садок, в котором она жила, стал уже мал для нее. Пришло время переводить Катю в кружок. Я утешал себя мыслью, что ей будет лучше на балконе, затянутом сеткой, в «наружной вольере». Я думал, что Катя обрадуется, попав в просторную, залитую солнцем вольеру. Но произошло обратное. Сорока не хотела уходить с моих рук, жалобно скулила, а посаженная на жердочку, жалась в угол. «Боится новой обстановки», — понял я. Пришлось ехать домой за ее клеткой. Только нырнув к себе «домой», Катя успокоилась и стала просить есть. Два дня она жила в клетке, лишь изредка выбегая наружу, а при малейшем шуме спешила назад. На третий день я застал ее в вольере. Она уверенно разгуливала по полу, то и дело задирала своих соседей — сойку и галчонка. С этого дня Катя перестала дичиться новой обстановки, и клетку убрали.
Поселившись в кружке, Катя стала питаться самостоятельно, но ее привязанность ко мне нисколько не ослабла. Она так же радостно встречала меня и сразу летела на руки. Я никогда не забывал захватывать с собой что-нибудь лакомое, и наша дружба оставалась неизменной. Жившая в вольере вместе с сорокой галка, ужасная дикарка, следуя примеру Кати, постепенно стала ручной, но, конечно, не в такой степени, как сорока.
Незаметно подошла осень, и птицы были переведены в комнатную вольеру. Вскоре Катя перелиняла и стала совсем взрослой. Ее иссиня-черные перья с зеленым отливом приобрели блеск, а длинный хвост она то и дело кокетливо вскидывала, точно сама любовалась, какая она теперь красавица. Рядом в вольерах жили египетские горлицы и коршун Пифка. Коршун считал ниже своего достоинства обращать внимание на врановое семейство. Что же касается самих врановых, то даже забияка Катя относилась к коршуну с уважением. Зато бедных горлиц пришлось переселять, так как Катя повыдергала у них через решетку хвосты. С каждым днем сорока все сильнее обижала своих мирных сожителей. Прогоняла их от кормушки, часто ни с того ни с сего выдергивала у них перья. В конце концов пришлось забияку поселить в вольеру, где раньше жили египетские горлицы. Так Катя получила отдельную жилплощадь. Оставшись в одиночестве, лишившись возможности кого-либо тиранить, Катя неожиданно порадовала нас проявлением новых талантов.
Однажды, придя рано утром в кружок, я услышал в соседней комнате, где жили врановые, крик попугая. «Опять мошенники удрали!»— подумал я и посмотрел на их клетку. Оба представителя тропической фауны мирно восседали у себя на жердочке. «Что же это за фантасмагория такая? — удивился я. — Только что кричали в соседней комнате, а сейчас как ни в чем не бывало сидят у себя дома!» — «Катя, Катерина! Здравствуй, здравствуй!» — послышалось за дверью. Я так и остолбенел. Да ведь это моя проказница Катя говорит! Конечно, и попугаем кричала она! Я осторожно заглянул в другую комнату. То и дело кланяясь и закатывая глаза, Катя разгуливала по вольере, произнося время от времени свое имя.
