Вот и сейчас она принялась выть и таращить глаза, изображая из себя какую-то только ей понятную нечисть. Самое удивительное, что я… поддержала сестрицу.
– Ой, боюсь, боюсь…
Мы орали так, что нас, наверное, было слышно и в Козельске, хотя до него далековато, все же малинник дальний. С визгом и хохотом две упитанные кобылы скакали минут пять. В результате одна из корзин оказалась перевернутой, а Лушка… когда она поднялась, раздавленная малина была у бедолаги повсюду. Несколько секунд мы молча смотрели друг на дружку, потом я, не выдержав уморительного вида сестрицы, прыснула, в ответ прыснула и сама пострадавшая, и обе расхохотались.
– Всю малину испортила… – вздохнула я и мысленно усмехнулась, мне частенько пригождались «домашние» фразы, только не всегда их смысл оказывался привычным. – Что теперь говорить будем?
Лушка махнула рукой:
– Скажем, мол, до нас обобрали.
– Логично.
– Чего?
– Правильно.
– Чудная ты все же, Настька, стала, после того как с кобылы навернулась и башкой долбанулась.
Вот она, прелесть средневековой прямоты. Никаких тебе интеллигентских вывертов вроде «мне кажется, у вас… м-м-м… как бы сказать… появились некоторые проблемы со здоровьем…». Все в лоб: «навернулась» и «долбанулась». И попробуй возразить.
Но Лушке надо отмыться.
– Река вон там.
Было невыносимо жарко, плескаться, будучи одетыми и зайдя в изумительную воду только по щиколотку, просто обидно.
– Давай искупаемся?
Лушка широко раскрыла глаза:
– Ты что?! Уже нельзя!
Я помнила, что прошел какой-то там день, после которого купание запрещено, но вода так манила… К тому же лучший способ похудеть – это ежедневно плавать. Конечно, про ежедневно не могло быть и речи, но хоть один раз, единственный разочек…
– У тебя в волосах малина, придется купаться…
Я прекрасно видела, что Лушка сама готова забраться в воду и только морально-этические соображения, вернее, простые запреты, останавливали девушку от опрометчивого поступка. А тут я со своими стремлениями что-то нарушить…
Через минуту мы уже плескались, обдавая друг дружку веселыми брызгами.
– Только недолго, потому как высохнуть еще нужно. Твоя коса сколько сохнуть будет…
Да, мне пора выбираться, моя роскошная коса выдаст противоправные действия лучше любого соглядатая. Пришлось вылезать. Лушке тоже.
Я распустила волосы, которые укрыли всю спину, и со вздохом сняла с куста рубаху, но надеть не успела.
– Настя… – растерянно прошептала Луша, почему-то с ужасом косясь за мое плечо.
Резкий поворот, и перед моими глазами крайне неприятная картина: из кустов, довольно усмехаясь, выползал тот самый крепыш! О намерениях мужика недвусмысленно говорил его масленый взгляд и идиотское хихиканье:
– Гы-гы-гы…
Словно утку подманивал. А из-за его плеча выглядывала физиономия тощего приятеля, правда, несколько смущенного увиденным. Искупались, называется. Не хватает только изнасилования в этом тринадцатом веке!
Луша немедленно присела в воду, а я невольно осталась на берегу мне деваться некуда. Спешно обернутая вокруг тела рубаха плохая защита от двух облизывающихся мужиков…
Голова работала со скоростью компьютера. Если противника нельзя победить физически, его побеждают морально! С насильниками также, вряд ли эту рожу можно усовестить или просто испугать визгом. Он прекрасно знает, что рядом никого, и раньше, чем на поднятый шум прибежит помощь, мы будем распяты на земле, изнасилованы и попросту придушены!
И куда только смотрит милиция?
Неожиданно даже для себя я вдруг спокойно шагнула к мужику:
– Ну чего, голых баб не видел?
Тот снова хохотнул:
– Гы-гы…
Так… интеллектом здесь не пахнет, придется грубить. Я постаралась, чтобы в голосе не прозвучало ни тени страха или сомнения, напротив, он стал почти задушевным:
– Я тебе, дебил, сейчас как врежу промеж ног – то, чем детей делают, отвалится!
– Чего?! – опешил насильник.
– Вали отсюда, пока рога не поотшибала!
– Тю, сдурела, бешеная! – сделал шаг назад мужик. А я наступала на него, выставив вперед руку и шевеля вытянутыми пальцами:
– Попадешься мне еще раз, я тебе, киллеру недоделанному, пасть порву, моргалы выколю и превращу… – я на мгновение запнулась, пытаясь сообразить, во что можно превратить этого насильника, – превращу в колоду дубовую!
Почему возможность стать дубовой колодой так испугала мужиков, непонятно, но удирали они классно! Ломились через кусты, как два медведя! И наверняка унося полные штаны впечатлений.
И только когда треск ломаемых кустов стал слышен далеко, я вдруг осознала, насколько испугана сама, села на траву и, закрыв лицо руками, попросту разревелась. Давненько со мной такого не бывало… Предыдущий раз я плакала в двадцатом веке во втором классе, когда мальчишки ушли без меня прыгать в сугроб с крыши гаража. Я тогда отправилась делать это сама и сломала ногу. Ревела не столько от боли, сколько с досады, что у всех получилось, а у меня нет. Правда, потом гордо демонстрировала свои костыли, в которых, если честно, не было никакой необходимости.
Луша метнулась на берег, наспех натягивая рубаху, присела рядом:
– А что ты им сказала, Насть? Чего они испугались?
Мне вдруг стало смешно, действительно, чего испугались эти придурки, угрозы полуголой девчонки?
– Что отобью то, чем детей делают…
– Чего?!
Мы сидели и смеялись, глядя друг на дружку, смеялись до слез, до икоты, истерически…
– А еще… еще… я обещала… что превращу его… в дубовую колоду…
– А ты можешь?! – испуганно ахнула Луша.
Так… забываться нельзя. Не хватает, чтобы решила, что я умею такое.
– Не больше, чем ты.
– А чего же грозилась?
– А что делать, ждать, пока изнасилуют?
– Ой, – прижала руки к груди Лушка, видно, до конца осознав, какой угрозы нам только что удалось избежать.
– Не рассказывай никому, не то позора не оберешься.
– Конечно, что ты, стыдно же…
Да, и в тринадцатом веке приходилось рассчитывать только на собственную находчивость.
Когда возвращались обратно, я размышляла, не надо ли было применить пару приемчиков, чтобы несостоявшийся насильник оставил на берегу несколько зубов. Но вспомнила Лушкин испуг от угрозы превратить мужиков в дубовые колоды и решила, что вид голой девицы, демонстрирующей приемы карате, – это слишком. Слава богу, что не применила.
Да, мать, тебе следить за собой и следить… Это не двадцать первый век и даже не двадцатый… Как бы не вытворить чего. Пожалуй, неизвестно еще кому сложнее – дурехе из тринадцатого века в двадцать первом или мне.
Нам оставалось выйти на дорогу и там уже на солнышке досушить и переплести косы, как вдруг Лушка шарахнулась ко мне. Опять леший чудит? Нет, сестра кивком указала на куст, вернее под него. Оттуда торчала чья-то нога.
