Такая история…
У нас было иначе, мы свободно знакомились с планами великих преобразований и заодно — друг с другом, и вот тут-то, еще слабо сознавая происходящее, я, собственно, и приблизился к берегам того материка, о котором понаслышался и задумывался все серьезнее.
Во многих сказках люди отправляются на поиски клада, или красавицы невесты, или волшебного цветка, или доброго духа. Сильна потребность человека в подобных встречах. Иногда такие встречи бывают случайно: помните? — корабельщики плывут по морю-океану и вдруг — незнакомый остров с теремами.
Пушки с берега палят —Кораблю пристать велят…
Что ожидает отважных мореплавателей? Ограбят? Убьют? Нет, оказывается, их ожидал добрый царь Гвидон…
В свое время по равнинам России из монастыря в монастырь ходили калики-перехожие, ходили пытливые люди к Льву Толстому, к Иоанну Кронштадтскому… Не исчезает, думается мне, потребность в романтических поисках и в добрых встречах и для душ, освобожденных от религиозного самообмана. Наша действительность доказала это наглядно. Потребность эта только сильнее в сочетании с устремлениями революционного народа, потому что она служит добром, делом другим людям — и ближнему, и дальнему, как говорил Ленин. Истина разыскивается не в монастырской глуши, не в уединении, а на тех стыках, на тех высоких уровнях, где жизнь закипает.
Никогда не устану говорить о том, как мне повезло уже в ту пору, когда счастливая молодость свела меня в Одессе с прекрасными людьми. Но тогда все-таки это оставалось делом домашним, праздничным и даже беспечным — вроде успеха в спортивных соревнованиях. Многое ускользнуло — и чувства, и слова, и целые речи…
На Магнитке мне еще раз повезло. Моими соседями — товарищами по общему делу, а позже и многие из них навсегда стали моими друзьями — оказались люди, имена которых не одному мне были знакомы по литературе: Виктор Шкловский, Борис Кушнер, Виктор Перцов, Николай Москвин, Софья Виноградская, Василий Гроссман, Исай Рахтанов, давняя моя приятельница — Танечка Тэсс.
Хлеб дружбы
Нечего говорить, как важно писателю найти тему, пробуждающую его душевные силы. И это вдвойне важно для писателя молодого. Нередко такая находка определяет его взгляд, его труд на многие годы вперед. А, скажите, может ли не привлекать поэта и художника картина жизни народа, наблюдение за тем, как эта жизнь меняется на глазах.
Об этом мне рассказывал когда-то Бабель.
— Если хотите видеть страну, которая многому вас научит, поезжайте в маленькую Кабардино-Балкарию. — Говорил он назидательно, и в его тоне чувствовалось непреходящее удивление перед тем, о чем он говорил. — Часто в малом лучше рассмотреть большое. Поезжайте к людям, которые и меня покорили: энергия, умение понять пользу и красоту революционных преобразований удивительные!.. Словом, поезжайте туда! Если хотите, я облегчу вам первое знакомство.
Было это в начале тридцатых годов, и мы знали, что Бабель частенько уезжает на Северный Кавказ, что там он подружился с Баталом Калмыковым, чье имя тогда часто встречалось в многочисленных газетных и журнальных очерках, посвященных Кабардино-Балкарии. «Новое увлечение, — думали мы, — новое колоритное лицо, герой!» И вероятно, догадки эти не были ошибочными. Все, что было воистину новым, примечательным, интересным, колоритным — неизбежно привлекало внимание Бабеля. Не хватало сил, чтобы полностью, как хотелось, вдохнуть воздух страны, не хватало свойственной ему ювелирной тщательности и терпеливости, чтобы хоть частично сделать то, что казалось необходимым, не доставало необходимых привычных удобств и времени, и он часто и надолго прятался не только от редакционных звонков, но и от уютных разговоров с друзьями, чтобы успеть сделать хоть что-нибудь. Тем большим праздником для каждого из нас, его младших товарищей и земляков, была встреча с Исааком Эммануиловичем, возможность поговорить с ним, а может быть, и пройтись по Москве, что и сам он любил.
Вот почему Бабель не всегда открывал тайну своих новых и часто меняющихся адресов, а тем более не сообщал адрес той «пещеры», где оп уединялся для работы. Чаще всего, конечно, это были квартиры его многочисленных друзей. В ту пору, о которой я рассказываю, он еще не имел своей постоянной московской квартиры.
Так и на этот раз он пригласил меня в чью-то квартиру (хозяева, по-видимому, были в отъезде) на Покровке в Машковом переулке.
Я пришел в точно назначенное время. Бабель встретил меня строго, но благожелательно.
— А где же самовар? — попробовал пошутить я.
— Самовар остался в Одессе на Ришельевской, — серьезно отвечал Исаак Эммануилович, — займемся делом.
Для меня уже был приготовлен пакет, сверху лежало письмо.
— И письмо, и журналы передайте Калмыкову, — начал Исаак Эммануилович. В его планах и советах все было обдумано и взвешено, и я понимал, что он старается и меня заинтересовать личностью человека, с кем мне предстояло познакомиться.
Опять немало интересного слышал я в те минуты об особенностях времени, пробуждающего энергию и в тех странах, и в тех краях, где прежде предпочитали видеть только восточное расположение к неге, а в лучшем случае — к духовному самосозерцанию.
— Горы есть горы, — говорил Бабель. — Вы их увидите, если, как говорите, вы там еще не бывали, а земля есть земля: почва. Опа должна плодоносить. Иногда человек держит в руках солнце. Хлеб — это солнце. И вот это там поняли. Вы и увидите, как человек держит в руках солнце, держит, передает другому. И дети там уже будут рождаться с этим новым сознанием… Поезжайте, увидите все. Запоминайте — узнаете многое…
Запоминайте! Как печально сознавать сейчас, что мы так мало запоминали! Много ли могу я сейчас сказать хотя бы об этой встрече в Машковом переулке? Одна-две мысли, несколько слов — и все. А ведь там, наверно, раскрывалась целая книга… Ну, да что уж!
Я старался произвести благоприятное впечатление, опасаясь, что Исаак Эммануилович может раздумать и вдруг отказаться от своей готовности помочь мне, доверить поручение. Это сковывало меня, но я беспокоился напрасно. Старания мои, очевидно, бросались в глаза, и Бабель вдруг сам начал держаться со мною так же игриво-молодцевато.
— Вы были бы хорошим дипкурьером, — поощрительно сказал он.
Разумеется, Бабель имел в виду ту внешнюю дисциплинированность, от которой я не отступал, но — «увы, — оставалось подумать мне, — мало ли кем я мог бы и хотел быть! В свое время я хотел быть Дмитрием Донским. Быть бы мне хотя бы хорошим товарищем!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
