Соклей наблюдал за этими приготовлениями к симпосию со странными смешанными чувствами предвкушения и ужаса. Винный океан Диониса мог стать таким же штормовым, как Посейдоново море.
Первую чашу вина на симпосии никогда не выпивали до дна, по крайней мере несколько глотков обязательно оставляли, чтобы выплеснуть их, совершив возлияние в честь Диониса. Менедем смаковал сладкое, густое, крепкое золотистое хиосское вино. Отдавать богу даже несколько глотков этого напитка казалось ему постыдным и расточительным, но он все же, подобно остальным пирующим, выплеснул остаток из чаши, совершив либатий, и пропел гимн в честь Диониса.
— А теперь, — сказал его отец, — нам нужно выбрать симпосиарха, который руководил бы нами этой ночью. Кто поведет нас по винноцветному морю?
Все улыбнулись, ибо Филодем процитировал Гомера.
Ксанф быстро поднял руку. Все притворились, что не замечают его: в пьяном виде он был даже еще большим занудой, чем в трезвом.
Соклей тоже поднял руку. Это заставило Менедема последовать его примеру. Он любил своего двоюродного брата, но ему хотелось как следует налиться этой ночью, а он знал, что Соклей всю ночь будет приказывать хорошенько разбавлять вино водой.
— Пусть симпосиархом будет Менедем, — сказал Телеф. — Уж он-то знает, как хорошо проводить время.
Под смех и аплодисменты Менедем был утвержден в должности.
Соклей наклонился к брату и заметил:
— Мы с отцом уже почти дозрели до того, чтобы по пути домой цепляться за стену, как тот геккон, которого мы с тобой видели утром, но да помогут боги тем из наших друзей, что живут далеко отсюда.
Прежде чем Менедем успел ответить, Филодем похлопал его по плечу и недовольно произнес:
— Ты мог бы заслужить репутацию получше, чем репутация бражника.
— Всему свое время, — ответил Менедем так философски, как мог бы ответить Соклей. — Когда наступает время для дел — да будут дела. Когда приходит время симпосия — да здравствует вино.
Он махнул рабу.
— Флейтистки и акробатки пришли?
— Да, господин, — ответил раб. — Они уже ждут.
— Хорошо, хорошо. Позовем их после того, как нас дважды обнесут вином.
Менедем чувствовал себя генералом, выстраивающим свою армию в наилучшем порядке.
Он хлопнул в ладоши, и все пирующие (а теперь симпосиаты), а также все рабы поглядели на него.
— Пусть смешают вино.
Все подались вперед. Будучи симпосиархом, Менедем устанавливал, насколько крепким будет сегодня вино.
— Пусть его смешают в следующих пропорциях: три части воды и две части вина.
— Я думал, ты прикажешь смешать вино с водой один к одному и в мгновение ока заставишь нас упиться, как македонян, — проговорил отец Менедема. — Даже три к одному — крепковато.
Менедем ухмыльнулся.
— Так повелел симпосиарх.
Никто, кроме Филодема, не жаловался на такое решение. Даже Соклей лишь оперся на локоть, наблюдая, как раб смешивает вино и воду в большом кратере посреди андрона. Наверное, он потому был так спокоен, что тоже ожидал: его двоюродный брат прикажет смешать вино с водой в равных частях.
«А может, надо было пить неразбавленное вино?» — подумал Менедем.
Но тут же покачал головой, отвергая эту идею. Тогда все слишком быстро заснут. Он хотел ощутить вкус вина — да, но он хотел еще насладиться симпосием всеми прочими возможными способами, пока будет это вино потягивать.
Когда вино смешали с водой, раб наполнил онохойю из кратера и стал разливать из нее напиток в чаши симпосиатов. Он начал с гостя, возлежащего на дальнем ложе, и продолжал наполнять чаши, постепенно приближаясь в Менедему и его отцу.
Когда чаша Менедема была наполнена, он поднял ее за обе ручки. Даже разбавленное водой, вино было сладким и крепким.
Все выпили разом: Менедем показывал пример остальным симпосиатам. Допив до дна, он сделал знак рабу, и тот, вновь зачерпнув онохойей из кратера, по второму разу наполнил чаши.
Теперь, прежде чем выпить, Менедем сказал:
— Пусть каждый что-нибудь споет или произнесет речь!
Речи произносились в той же последовательности, в какой наливалось вино. Как только Ксанф начал свою декламацию, Менедем понял, что совершил ошибку: торговец выдавал — слово за словом, и слов этих было невероятно много — ту самую речь, которую он не так давно произносил на ассамблее.
— Сегодня я слышал это уже дважды, — сказал Лисистрат, опрокидывая чашу куда быстрей, чем требовалось.
— Прости, дядя, — ответил Менедем. — Я не хотел…
Когда очередь дошла до Соклея, он пересказал речь, которую произнес Брасид у стен Амфиполя, закончив пояснением:
— Великие дела свершались там в прежние дни, когда в Амфиполе не было Кассандра.
— Этот афинский автор вложил свои слова в уста спартанца, или я — египтянин! — заявил Ликон. — Спартанцы обычно не говорят на ассамблеях, и они фыркают и заикаются вместо того, чтобы выпаливать что-то единым духом.
— Вполне возможно. — Соклей вежливо склонил голову перед старшим. — Никто, кроме самого Фукидида, никогда не узнает, какие из описанных в его книгах речей были действительно произнесены, а какие, по его мнению, лить следовало бы произнести.
— А ты что думаешь, дядя? — спросил Менедем Лисистрата.
Отец Соклея снял со стены лиру и под ее аккомпанемент спел стих Архилоха, в котором поэт, обольщая девушку, обещает, что он только ляжет на ее живот и лобок, но не войдет в нее.
Симпосиаты громко захлопали в ладоши.
— Конечно, мы всегда им так говорим! — крикнул кто-то, и все засмеялись.
Лисистрат махнул Менедему.
— Теперь твоя очередь.
— И впрямь. — Менедем встал. — Я прочту вам отрывок из «Илиады», в котором Патрокл убивает Сарпедона.
Эллинский язык, на котором он начал декламировать, был даже старше и звучал старомоднее языка, на котором писал Архилох:
Снова герои вступили в решительный спор смертоносный,И опять Сарпедон промахнулся блистательной пикой;Низко, над левым плечом острие пронеслось у Патрокла,Но не коснулось его; и ударил оружием меднымСильный Патрокл, и не праздно копье из руки излетело:В грудь угодил, где лежит оболочка вкруг твердого сердца.Пал воевода ликийский, как падает дуб, или тополь,Или огромная сосна, которую с гор древосекиОстрыми вкруг топорами ссекут, корабельное древо, —Так Сарпедон пред своею колесницей лежал распростертый,С скрипом зубов раздирая перстами кровавую землю.Словно поверженный львом, на стадо внезапно нашедшим,Пламенный бык, меж волов тяжконогих величеством гордый,Гибнет, свирепо ревя, под зубами могучего зверя, —Так Менетидом воинственным, царь щитоносных ликиян,Попранный, гордо стенал и вопил к знаменитому другу…[1]
Менедем так и не успел пересказать слова Сарпедона, обращенные к Главку, потому что Ксанф выпалил:
