— Клеймо стерли полностью?
— Нет. Только последнее слово. Когда я начал восстанавливать буквы, в коридоре появились люди, которые там ну никак не могли оказаться случайно. Они и рассказали потом про Басаврюка. Я их привел сюда. Сканирование…
— Это понятно, — оборвал махатма Казимир. — Мой старый знакомец очень любит менять облики. Какое таки счастье, что ему не отпущено природой достаточно сил. Трансформировался бы каждый день, а так — раз в сто лет. У нас сегодня же будет его портрет. Ты лоботряс, Лекс, ты бездельник, ты авантюрист, но ты мой самый талантливый ученик.
Здесь воздух всегда был белес и свеж. Солнца же никто не видел. Оно только угадывалось. Ночь наступала мгновенно, и мгновенно рождался день.
В плотной дымке скользили и таяли фигуры. Кто-то позвал Ирку. Ирка, откликнулся высоким мальчишеским голосом. Ученики соединились в одно размытое волнующееся пятно и канули.
Лекс заметил очертания скамьи, потрогал сухой и теплый камень. Далеко внизу, в невидимости шелестела река с белой как молоко водой.
— Спрячься! — голос у матери срывался на беззвучный крик. Дверь сотрясали удары. С той стороны били тараном. Отец достал оружие.
— Уведи ребенка.
— Я останусь с тобой.
— Сначала уведи его.
Мать схватила упирающегося сына за руку и потащила в спальню.
— Лезь под кровать. В дальней стене есть ниша. Заберись в нее. Тебя не заметят.
— А вы? А ты, а папа?
— Я люблю тебя, мой маленький. Прости, что иногда наказывала тебя.
— Мама, почему ты со мной прощаешься?
— Заберись в нишу и не выходи, пока они отсюда не уйдут.
— Кто они?
— Нумериты. Спрячься, я тебя прошу.
Мать выбежала из спальни. Мальчик услышал, как выломали дверь. Дом заполнили чужие страшные звуки: крики, грохот, рев, визг. Дверь в спальню скоро тоже сломали. На кровать бросили тело. Кровать начала сотрясаться. Нападающие рычали и что-то требовали. Мальчик вдруг понял, что это мать, а требуют выдать его — сына. С ней делали что-то нехорошее, что-то очень страшное. А потом он почувствовал, что матери больше нет. Даже не по разочарованному реву врагов, по тому, что не стало ее присутствия. Отца не было уже давно.
И тогда мальчик начал вжиматься в стену. Он не хотел больше жить. Он хотел уйти вслед за ними.
Стена сначала была твердой, потом стала мягкой. Он даже не заметил, как провалился в пустоту. Звуки разгрома исчезли. Их заменил далекий переливчатый гул. Пустота несла мальчика в ту сторону, пока не окунула в воду. Он с облегчением подумал, что сейчас утонет, и уже не будет ни ужаса, ни пустоты.
Вода бережно подняла его и так же бережно опустила на отлогий бережок. Мальчик решил, что все таки умер. Но мокрая одежда липла к телу, ссадины на руках болели, а рядом катились белые как молоко волны.
Его нашел махатма Мита, почувствовал его присутствие и послал людей на берег.
— У нас пополнение, — улыбнулся старик своим помощникам, когда они внесли мальчика в дом. — Сам пришел. Надо же, столько лет никто не приходил сюда сам. Идите. Ему нужен покой. Я займусь им.
— Ты Бог? — спросил мальчик, едва двигая посиневшими губами.
— Нет. Я твой друг.
— Где мама?
— Спи. Сначала ты отдохнешь, а потом уже будем разговаривать.
Лекс все это помнил и не помнил одновременно. Образы застыли, как на старом выцветшем гобелене. Махатма Мита приложил тогда очень много сил, чтобы ребенок хотя бы остался жив. Потрясение оказалось столь велико, что разум отказывался существовать. И тогда Матрейя своим решением секвестрировал воспоминания. Они были, и их как бы не было. Первое время мальчик вообще ничего о себе не помнил. Только много позже вернулась память о том страшном, что случилось в его доме. Но душа уже выздоровела.
То, что у ребенка осталась способность к свободному перемещению из одного измерения в другое, махатма Мита назвал чудом. Он же дал мальчику имя. Вернее дал самому его выбрать. Так появился Манус Аспер Лекс.
— Ясновельможный пан Лекса, это Вы тут сидите, или мне блазнится?
— Присаживайтесь, пан Янек.
Удалый шляхтич бочком опустился на скамью. Какой там гонор, из пана сочилась доподлинная робость. Пристроил зад, поерзал. Лексу стало смешно. А с другой стороны, прав Матрейя: не каждый день сюда попадаешь.
— Дозвольте спросить, ясновельможный пан Лекса, а вот если я в тумане сорвусь в речку, то убьюсь или как?
— Вы не сорветесь. Никто не сорвется. Такая тут река.
— А! Да, да… а друг ваш, пан Энке, тоже тут или его, ну… вроде того, завернули?
— Тут, куда ему деться.
— Значит, таки не чертяка, — задумчиво протянул пан Янек. — А паны наши злякались. Сидят у дому, на улицу не выходят. Привыкнут, как думаешь?
— Зачем им привыкать. Скоро домой пойдете.
Хух! Обширная грудь Янека длинно выдохнула. Его как будто сдули. Плечи опали, но тут же и расправились, зад плотнее сел на лавку.
— Значит, домой. Домой… я тебе верю. А все одно не верится. Так как же я дома представлюсь? Мне ж никто не поверит. Что в аду побывал, с ящерюгой выше мельницы махался, потом вроде в рай занесло… или не рай это?
— Опасно такие вещи рассказывать. Что за сумасшедшего примут — полдела. Басаврюк может на след напасть, и тогда уже никакой пощады не жди. Он, кстати, большой выдумщик по части истязаний. Любитель.
— От ить напасть! Я ж молчать буду как пень, слово шляхтича. А хлопчики не сдюжат. Особенно Збышек. Обидел его Господь умом. Недодал маленько. Что делать-то, пан Лекса?
— Ничего, пан Янек. Махатма Мита ручкой махнет, и никаких воспоминаний у вас не останется. Все просто.
— Стой! Как же так? А как же… от бисово дело! Нет, я не согласен. Владеку и Збышеку оно в самый раз, а меня — ни. Я так не хочу!
— Ты чего разбушевался, пан Янек? Рассуди, так-то оно для всех лучше. Ведь если спросить твоих друзей, они тоже добровольно от памяти не откажутся. А как вас таких глупых выпустить отсюда? Да вас Басаврюк на первом перекрестке остановит и все выпытает. А как выпытает, в живых не оставит. Он кровь любит.
— Ты меня не знаешь, пан Лекса. Меня турки на кол сажали, меня татары огнем…
— Басаврюк один раз в глаза посмотрит, и ты ему все выложишь. Способность у него такая.
— От, бис! Связались мы… а жалко-то как!
— Прости, пан Янек. Иначе, придется вам тут до скончания века в тумане бродить. Закон, знаешь ли.
— Гляди!
Внизу переливчато шумела река, впереди угадывалась площадка перед входом в храм. Туман плавал космами, прихотливо завиваясь. Из-за угла выплыло темное пятно, к которому как бы приклеилось невесомое серое пятнышко. Энке шел сквозь мглу, раздвигая ее могучими плечами. Махатма Мита семенил рядом. Они достигли соседней скамьи. Старичок присел. Энке устроился на земле у его ног, и хоть возвышался на целую голову, все равно было видно, кто из них выше.
Голоса тонули в тумане. Лекс и не прислушивался, зная, что беседа Матрейи обращена исключительно к джинну. Старик говорил и улыбался. Энке слушал. Его лицо постепенно менялось.
— От что значит, слово святого человека, — шепотом, будто самому себе, проговорил пан Янек. — Чертяка и тот радуется.
Лекс на минуту отвлекся, а когда посмотрел в сторону скамьи, махатмы Миты уже не было, необыкновенный, весь какой-то просветленный Энке шел к ним.
— Пойду я, — тихо сообщил пан Янек. — Товарищей ободрю.
Энке глядел с высоты своего роста будто с крыши и ухмылялся.
— Чему радуешься, сын пустыни? — спросил Лекс.
— Дедушка сказал, что дело мое вовсе не безнадежное. Есть, говорит, средство от моего горя.
— Есть, наверное. Искать надо.
— Он сказал, что ты в пещеры уходишь. Там, дескать, на любой вопрос можно найти ответ.
— Ага, — Лекс блаженно улыбнулся.
Он так давно просился в пещеры, что уже забыл, сколько лет его стенаниям. Реквизитор Казимир все откладывал вопрос в долгий ящик, мотивируя крайней необходимостью присутствия Лекса в других, менее благостных местах. Гонял, то есть, его по секторам, как Макар своих телят.
— Осталось твою лампу в надежные руки пристроить…
— Дедуня сказал, никому меня передавать не надо. Он мне на время твоего отсутствия имну… имму…
— Иммунитет?
— Ага. Я суть понимаю, слово забыл. Я пять лет лампу могу при себе держать. Но дольше говорит, никак нельзя. Когда ты в пещеры уходишь?
— Сначала следует отдохнуть, потом тебя в какой-нибудь нейтральный сектор определить. Завтра панов отправим на историческую родину, ну и сами осмотримся, куда тебе лучше, чтобы очередному сильномогучему колдуну в лапы не попал.
— Обижаешь!
— Неа. Констатирую. Там торсионные поля должны иметь наименьшую амплитуду колебаний. Понимаешь?
— Нет, — честно признался Энке.
— Это такое место, где колдун максимум на что способен — спичку по столу силой мысли передвинуть. То есть, вроде как поле есть, а пользоваться им трудно.
