«В каждом доме готовились попойки. Всюду можно было слышать гармошки и песни. Не случайно в народе были сложены такие песни:
Шли на призыв и пели:На приёмной флаги веют,Нас молодчиков забреют.На приёмной флаги сняты,Мы молодчики приняты.Выходя из приёмной, пели:Из приёмной вышел я,Здравствуй, милая моя.Сбриты волосы с головушки,Узнала ли меня?А то так:Ты не стой, моя Матаня,У приёмного окна,Всё равно меня забреют, —Ты домой пойдешь одна.В день проводов пели:Рекрута – рекрутикиЛомали в поле прутики,К огороду ставили:По милочке оставили.Подхожу к родному дому,Дом невесело стоит.Собрана моя котомочка,На лавочке лежит.
Эти песни пелись и тогда, когда молодые рекруты уходили на фронты гражданской войны».
Василию запомнились солдатские проводы на всю жизнь. Большими группами, пешком и на конях шли и ехали провожающие через деревню из дальних деревень. Отец Василия на войну не призывался: он потерял много зубов, и таких людей от солдатской службы освобождали. Старший брат Яков был ещё молод.
Не забыл Василий и то, как дядя Сергей, мамин брат, провожал на войну единственного сына Ивана, как его жена, сидя на телеге, рявкала и голосила, рвала на себе волосы, но слезами горю не поможешь. Убили Ивана на войне.
В первый год войны стали поступать в деревню письма с фронта. Кого-то ранило, того-то убили, тот-то попал в плен. И снова потекли слёзы. Матери, жены надеялись, что их сыновья и мужья ранены, могут прийти домой или вернуться из плена, но судьба многих была неизвестной.
«В 1915 г. в деревню стали приводить военнопленных. В основном это были австрийцы, венгры и немцы. Большая группа пленных была расквартирована на Усте в помещичьих домах. Трудоспособные работали на химическом заводе, часть – на торфоразработках. Неспособные к физическому труду организовали сапожную мастерскую, которая обслуживала своих пленных. В деревне большая группа пленных жила в двухэтажном доме Корепина. На втором этаже было жильё, на первом – тоже сапожная мастерская, она обслуживала население, несколько пленных работало у богатых. Как, например, двое у Левохиных, по одному жили у Гусева, Кузнецова, Суровикова. Работали на лошадях, на полевых работах.
Вечером после работы пленные переодевались в чистое военное обмундирование, шли на угор, где обычно собиралась молодежь. Они были молодые, красивые, поэтому местные девки их не чурались. Пленные прожили в деревне год, потом их куда-то отправили».
Уже второй год шла война, и Иван Леонтьевич, вспомнив наказ прежнего хозяина, приступил к его осуществлению. Начал разрабатывать оставшийся лес, приводить в порядок древесину на пристани. Дважды за лето грузил свою баржу пиломатериалом и сплавлял её на Волгу. Одновременно занимался торговлей рогожей.
Помещичий дом, что стоял на берегу, он перенёс ближе к хозяйственным постройкам. При этом он приказал уменьшить размеры строения, и дом стал значительно меньше, но все же в нем остались кухня, зал, столовая и большой тёплый середник.
Таким же остался и порядок ведения хозяйства. Луга и озёра по-прежнему арендовались крестьянами. Мельница работала на полную мощность. Дополнительно был сделан привод для обдирки овса и проса на крупу. Денежки в его железные сейфы текли с огромной быстротой.
С фронта приходили домой раненные и искалеченные солдаты. В деревню доходили смутные вести: солдаты сидят в окопах и холодных блиндажах, ожидая наступления. Солдаты гибнут не только от неприятельской пули, но и от холода и голода, заедают вши.
Однажды в деревне появился урядник. Пришел он к старосте Привалову Поликарпу, жил он от Замысловых через дом. Урядник был ростом высокий, с длинными усами. На одном боку шашка, на другом наган. Сапоги со шпорами, на кителе болтаются кисточки.
Староста позвал к себе десятника, тот пришел. Что-то поговорили, и десятник ушел опять. Через некоторое время к старосте стали приходить мужики, собралось человек двадцать. Вокруг собрались ребятишки. Им было интересно, куда пошли мужики, некоторые были с вилами. Народ пошел в Завражную улицу. Вскоре узнали, что Лобанов Петруха – дезертир прибежал с войны. В это время он сидел на сеновале. Услышав шум, выскочил в хлев, с хлева соскочил в огород и побежал в лес к озеру. Весь народ побежал за ним. Пока искали в лесу, он прыгнул в воду и поплыл на другой берег, на «остров». Доплыл до берега, из сил выбился: был в сапогах и ватном пиджаке, запутался в траве, на берег вылезти не смог. В это время мужики сняли с перехода две большие плахи, и двое с вилами переплыли на тот берег, там его и взяли. Вытащили на берег, связали, а потом вокруг озера поехали на лошади, положили его в телегу и привезли к старосте. Вся деревня смотрела в окна, как связанный дезертир сидел на полу и курил папироску, которую ему дал урядник. В этот же день дезертира увезли в волость, а потом отправили на фронт.
Этой же осенью Петр Лобанов вернулся домой на костылях. У него обе ноги были перебиты, и лицо было в шрамах от осколков разорвавшегося снаряда. При встрече с односельчанами в его глазах был немой укор:
– Что же вы наделали со мной, окаянные?
Мальчишки часто приходили к нему и просили рассказать о войне. Петр неохотно, но рассказывал о готовящейся какой-то революции, о Ленине.
Он говорил, что в окопы приходили тайные агитаторы и говорили солдатам, что за границей живёт русский большевик – Ленин, который руководит всеми большевиками, чтобы сделать революцию. Солдатские командиры: прапорщики и подпрапорщики говорили солдатам, что Ленин из-за границы делает смуту среди русского народа. В России появились какие-то большевики и меньшевики. Одни говорят, что надо кончать войну, другие – надо воевать до победного конца.
Он достал из буфета пожелтевшую газету, зашуршал ей, просматривая заголовки, потом, прищурившись, долго всматривался в текст и в концовке сказал:
– Вот у мене тут есть одна газетка политического толка, возьмите, почитайте.
Вася взял изрядно помятую и потертую газету. Внимательно посмотрел на нее, некоторых слов невозможно было разобрать. Сложив ее в несколько раз, сунул за пазуху.
– Ну чо, хлопец, не читашь газетку-то? – с упреком спросил Петр.
– Я плохо еще читаю, дядька Петро, дома почитаю.
– Запомни, хлопец, что за эту газету урядник тебя наказать может.
– А я не боюсь. Тятя сказал: «Не бойся, Васька, никого, кроме Бога одного».
– Ну-ну. Что деется на белом свете, урядника он не боится.
Петр достал кисет, скрутил самокрутку, затянулся горьким дымком:
– В обчем, пацаны, я так и не понял ничего, чо будет дальше с нами. А я вот войны хватил сполна, – заключил Петр Лобанов, трогая шершавыми руками свои колени.
Вечером Вася сидел за столом возле лампы и по слогам вслух читал затертую газету. Мать управлялась по хозяйству и внимательно его слушала. В сенях послышались шаги.
– Это бабка Аксинья, больше некому, – тихо проговорила мать.
Было слышно, как подслеповатая шарит руками по двери, потом раздался осторожный стук в дверь. Вошла бабка Аксинья, перекрестилась, покосилась на лавку, но не прошла.
Она стала возле порога и не решалась спросить, зачем пришла, внимательно стала слушать Васю.
– Проходь, садись, – указала ей мать на скамью.
Она прошла и села на край скамейки. Потом вдруг подняла глаза, проницательным взглядом посмотрела на Васю и с дрожью в голосе спросила:
– Что же такое у нас делается?
– Где у нас? – насторожился Вася.
– В Россее матушке. Вот и Батюшка говорит, что светопреставление близко.
– Как светопреставление? – всплеснула руками мать.
– А вот, всесветная война сначала, а потом антихрист и светопреставление.
Видя, что ее внимательно слушают, она продолжала:
– Раньше все было тихо и мирно, а случилась война, и все перевернулось. Уж на што я темная баба, и то до третьих петухов не сплю, все думаю. Смута назревает на Руси. Что творится? Ничего не понимаю.
– Эх, лучше бы не было энтих самых газет, – отчаянно махнула рукой мать, – головы дурманят людям.
Бабка Аксинья встрепенулась, с трудом поднялась со скамьи и, смущенно улыбаясь, обратилась к матери:
– Пусть твой Терентий завтра с моим Николкой на базар в Воскресенское съездит, пособит ему яблоки продать.
Услышав это, Вася вздрогнул, и у него сразу зачесалась спина и ниже, как будто кто крапивой ужалил.
О готовящейся революции в деревне знали только по письмам солдат и от тех, кто приходил домой раненый. Этим разговорам верили и не верили. Газеты в деревню приходили редко, да и то их получали только богатые и читали только для себя, а что готовилась буржуазно-демократическая революция, то богатеям это было только на руку, что у власти будут стоять они же – богатеи.