Когда по телевизору показывали кино с Костолевским, я хватала маленькое зеркальце, подсаживалась близко к экрану и внимательно рассматривала нос, подбородок, профиль. Сравнивала... Совершенно ничего общего. Я искала внешнее сходство не только с Костолевским, но и с другими актерами и певцами, которыми «интересовалась» мама. У нас над журнальным столиком висел вырезанный из обложки пластинки портрет Окуджавы. Даже к нему я подсаживалась с зеркалом.
– А почему у тебя нет ни одной свадебной фотографии? – донимала я маму.
– Потерялись. Мы ведь часто переезжали.
– А почему нет ни одной фотографии моего отца? А почему нет фотографии, где он со мной? С младенцами все фотографируются. Неужели вы вообще нигде не фотографировались?
В конце концов мама принесла мне большую потертую черно-белую фотографию. Группа людей рядом с памятником. Крым. Второй ряд стоит бочком, почти прижавшись друг к другу. Первый ряд – мужчины, присевшие на корточки. Лиц почти не видно – фотографу пришлось отойти на приличное расстояние, чтобы все влезли.
– Вот, держи и отстань от меня. Во втором ряду видишь, вот, слева, это мы. Во время свадебного путешествия.
Я дрожащими руками взяла фотографию. Разочарованию моему не было предела. В том месте, на которое показывала мама, стояли две плохо различимые напряженные фигурки, по просьбе фотографа плотно прижавшиеся друг к другу. Совершенно одинаковые люди, в штанах и блузках, с короткими стрижками. И не понятно, кто из них мужчина, а кто женщина.
– А ты справа или слева? – уточнила я.
– А? Справа. Кажется. – Мама вглядывалась в снимок и тоже гадала, кто из них кто.
Фотографию я забрала. И долго, с лупой, вглядывалась в смытые лица. Причем одно лицо, явно похожее на мамино, было лучше видно. Так мне казалось.
– Ну расскажи мне что-нибудь! – канючила я. – Где вы жили? А у тебя было свадебное платье?
Вот в чем я не сомневаюсь, так это в истории их знакомства, которую рассказала мама, чтобы я от нее отвязалась.
Мама тогда работала в адвокатуре и бойко шагала по карьерной лестнице. Единственное, что тормозило стремительное восхождение, – всплывающее в анкете место рождения и прописки.
– Пойдем сегодня в ресторан, – предложила подруга по отделу, – отметим развод. Заодно все расскажу.
Подруга недавно оформила фиктивный брак, а теперь по-настоящему развелась. Бывший фиктивный муж получил достойное вознаграждение, а подруга стала москвичкой в первом поколении.
Попасть в ресторан тогда можно было, только имея связи или за деньги. А в определенные дни – когда ресторан закрывался на спецобслуживание – ни деньги, ни связи не работали.
Вот почему подруга выбрала именно тот ресторан? Почему она тогда отказалась идти в другой? Никто не знает.
– Мы должны туда попасть, – сказала подруга.
– Как?
– Не знаю.
– Ладно, – согласилась мама.
В моде тогда были парики. Мама достала себе очень хороший через знакомую, работавшую в постижерском цехе, из натуральных волос, что было большой редкостью.
Мама сняла парик и бросила его в лицо подруге, которая в тот момент общалась с метрдотелем.
– Понимаете, у нас повод, – объясняла подруга, шурша купюрой.
– Я все понимаю, – разводил руками метрдотель, – у нас ужинают мидовские работники. Спецобслуживание.
– Крыса! – закричала мама. – А-а-а-а!
– А-а-а-а! Живая! Крыса! – закричала подруга, совершенно натурально отмахиваясь от парика так, что парик опять полетел к маме.
– Крыса! Там, вон, побежала! – орала мама как резаная, показывая в сторону мусорки.
– Крыса? В ресторане? А если крысы, то и мыши, точно. Женщина видела? Они по вестибюлю бегают? Ну вообще уже! – зашептались люди в очереди в гардеробную.
– Идите, идите уже, – замахал руками метрдотель, – прекратите крик.
Так мама с подругой оказались в зале. Не успели они усесться и сделать заказ, как к их столику подошли двое приятных молодых людей и попросили разрешения присесть.
– Я видел ваш трюк с крысой, – сказал один из них маме, – впечатляет. Вы не актриса, случайно?
– Нет, я юрист. Специализация – хозяйственное право. Раздел имущества в случае развода, наследственные споры и прочее. А вот она – мама кивнула на подругу – только что стала москвичкой, оформив и расторгнув фиктивный брак. Мне продолжать?
Надо добавить, что мама сидела со стоящими дыбом волосами (был парик, и голова, соответственно, не мыта), а брови еще не научилась выщипывать, что придавало ей сходство с испанской художницей Фридой Кало. Да, у нее была грудь третьего размера и природная «инакость» – барышня со смуглой кожей и миндалевидным разрезом глаз.
Тот молодой человек влюбился с первого взгляда – видимо, это был его тип женщины.
– А почему ты вышла за него замуж? – продолжала спрашивать у мамы я.
– Я хотела, чтобы мой ребенок родился в Москве в законном браке, – ответила она.
– И все? – Я даже возмутилась.
– Мне было двадцать семь лет. В роддоме меня записали как старородящую, – ответила мама.
– И все?
– Твой отец был из очень хорошей семьи.
– И все?
– Не так уж и мало, если разобраться.
– А его родители? Мои бабушка с дедушкой? – спросила я.
– Они умерли. Сначала свекровь, потом свекор. В один год, – ответила мама, – они меня не любили.
– Почему?
– Потому что я была лимитой. Они думали, что я вышла замуж только ради прописки и жилплощади.
– А разве это не так?
– Даже если так. Я ничего плохого им не сделала. Они меня даже не пытались узнать. Даже не разрешили бабушке нашей приехать.
– И на меня им было наплевать?
– Я не знаю... Свекровь звонила... я не стала с ней разговаривать. Была обижена. Она не перезвонила. Я собиралась... каждый раз... на праздники... но когда собралась, было поздно.
– А где они похоронены?
– Зачем тебе? Не надо. Не помню я.
– Расскажи мне еще что-нибудь... – просила я, как будто речь шла о сказке на ночь.
Так несколько лет подряд, как золотоискатель на руднике моет золото, я по крупицам добывала информацию. Мама в загсе была в платье цвета чайной розы. Не потому, что модно, а потому, что на складе не было белой ткани, пришлось брать ту, какая осталась. Они жили в доме на Пятницкой, в маленькой комнатушке, где стояли полутораспальная кровать и книжный шкаф. Муж прописал в квартире маму с ребенком, из-за чего родители долго с ним не разговаривали. До его смерти. Они так и не успели помириться. Свекровь из-за этого больше всего сокрушалась – сын умер, а они так и не поговорили. И винила во всем невестку. Не было бы ее, не было бы ссоры, не было бы авиакатастрофы, сын остался бы жив.
– Тебе было не страшно уходить?
– Страшно. Если бы не страх, я бы вообще не выжила. А с тобой Нонна гуляла, – сказала мама и улыбнулась воспоминаниям.
– Какая Нонна? – удивилась я, потому что этого имени никогда не слышала.
– Она жила в сумасшедшем доме. Мы с ней на бульваре познакомились. Я работала, а она с тобой гуляла...
– Вы позволите? – спросила Нонна, показывая на лавочку.
– Да, пожалуйста, – ответила мама без особой радости.
«Вот наглость, – думала она, – рабочий день, лавок свободных полно, нет, ей нужно именно сюда». Мама уставилась в документы, но строчек не видела и недовольно поглядывала на соседку.
– До свидания, – встала, не выдержав, она.
– Всего хорошего, – ответила женщина, поудобнее устраиваясь на лавочке.
Через пару дней, когда мама с коляской дошла до «своей» лавочки, она была занята. Той самой случайной знакомой. Мама была настроена на скандал.
– Здравствуйте, не помешаю? – обратилась она к даме.
– Добрый день, – разрешила присесть женщина.
– Мне нравится это место, – сказала немного с вызовом мама.
– Мне тоже, – спокойно, но твердо ответила женщина.
Первое время они сидели на разных концах лавки, обменивались двумя фразами о погоде и замолкали. Каждая надеялась, что уж в следующий раз соседка поймет, что лавочка занята. Но и в следующий раз уступать ни одна не хотела. Пришлось познакомиться.
Нонна жила в местном, стоящем в пяти минутах ходьбы сумасшедшем доме. Скорее, это был дом престарелых, но его обитатели были со странностями. Здесь время остановилось – облезлые беседки, лавочки без спинок, лопухи размером с приличный кустарник вдоль забора. Старушки в ситцевых халатах, застиранных, закрахмаленных, залатанных, с огромной черной печатью дома. Они все ходили в одинаковых войлочных тапочках.
У жителей окрестных домов было свое мнение – это был дом для одиноких стариков, которые сошли с ума от своего одиночества.
В погожие дни пациентов выводили на прогулку и рассаживали по беседкам. Некоторых, не буйных, а почти совсем вменяемых, выпускали на бульвар. Нонна была из тех, кого выпускали.
– А вы почему не ходите? – спросила как-то мама, кивая на двух старушек, которые держали друг дружку под локотки, буквально вцепившись друг в друга. Они проходили мимо, шаркая тапочками. Старушки посмотрели на Нонну и презрительно, как по команде, отвернулись.
