У жителей окрестных домов было свое мнение – это был дом для одиноких стариков, которые сошли с ума от своего одиночества.
В погожие дни пациентов выводили на прогулку и рассаживали по беседкам. Некоторых, не буйных, а почти совсем вменяемых, выпускали на бульвар. Нонна была из тех, кого выпускали.
– А вы почему не ходите? – спросила как-то мама, кивая на двух старушек, которые держали друг дружку под локотки, буквально вцепившись друг в друга. Они проходили мимо, шаркая тапочками. Старушки посмотрели на Нонну и презрительно, как по команде, отвернулись.
– Чтоб вы... Уже в гроб пора ложиться, а они не наговорятся никак. Сплетницы, – процедила в их адрес Нонна. – С этими-то, – повернулась она к маме, – языками трепать? Нет, увольте. Мне и самой с собой очень интересно. – Нонна вытерла носовым платком глаза – красные, слезящиеся. – Одни старухи, – сказала Нонна, – а мы живем. Уже и не хотим, а все равно... вот, ползаем... Я у медсестры просила – вколи мне укол, и все. Никто же даже в суд не пойдет. Все чисто. Была старуха и нет старухи. Всем легче. Так нет же. Я бы и сама себе чего вколола...
– Зачем вы так говорите?
– Я знаю, что говорю. Устала я. Надоело. Тебе, может, куда надо сбегать, так ты беги, я посмотрю за коляской. Кто у тебя? Мальчик? Девочка?
– Девочка...
Маме очень надо было уйти. Очень-очень.
– Да иди, не бойся. Я не чокнутая, – сказала Нонна, видя мамино замешательство. – У меня и дочь есть, и сын. Умею с детьми обращаться. Иди.
Так и повелось. Мама выходила с коляской, встречалась с Нонной на «их» лавочке и убегала по делам.
– Я тебе вот что скажу – это все Петухов придумал, – сообщила Нонна в один из дней, когда мама только прибежала с коляской.
– Какой Петухов?
– Ты не знаешь Петухова? Петухов с кафедры! О-о-о, там целый заговор против меня. Он ведь бездарность. Ноль. Я даже знаю, кто за него кандидатскую писал и за сколько. А с виду любезный такой. «Нонна Сергеевна, Нонна Сергеевна...». Так вот он сначала добился, чтобы меня из института выгнали, а потом... когда я сюда попала...
– Подождите, я ничего не понимаю, – сказала мама. Нонна ей сегодня решительно не нравилась – растрепанная, нервная... – Вы себя нормально чувствуете?
– Я себя уже вообще не чувствую, – сказала Нонна, – никак. Так вот слушай, – схватила она маму за руку, – он убить меня не мог – кишка тонка, а мои бумаги ему были позарез нужны. Вот он и сказал детям, что я ненормальная. Сумасшедшая. И здесь, – Нонна кивнула в сторону богадельни, – договорился. Чтобы взяли меня в лучшем виде.
– Нонна Сергеевна, каким детям? – пыталась воззвать к разуму мама.
– Моим детям. Они у меня хорошие, только бесхребетные. Девочка, та еще покрепче, а мальчик – совсем... Хребта нет! – Нонна постучала себя кулаком по загривку. – А без хребта не проживешь сейчас! Я их не виню.
– А зачем Петухову ваши бумаги? – осторожно спросила мама, окончательно понимая, что с Нонной творится что-то неладное и коляску она ей сегодня точно не оставит.
– Как это «зачем»? Он же все мои идеи присвоил. Все записи забрал. Вот ему вся слава и досталась – он докторскую по моей теме защитил. Теперь знаменитость. Обезьяна без кармана... А я ведь могла правду рассказать – что тема моя и наработки мои.
– Но ведь в институте есть другие специалисты. Вы же могли доказать, что...
– Что я нормальная, а Петухов – вор? Могла. Но не стала. Потому что на кафедре у нас одни бездарности и завистники. Кому? Им доказывать? Я вот говорю, что теории мне голос диктует. Что в этом удивительного? Так они не верят! Я говорю – слышите? Вот сейчас голос звучит. А они делают вид, что не слышат. Ой, у нас не кафедра, а террариум. Ну ничего, не сегодня завтра Петухова на бульон пустят. Сейчас, ты слышишь? Один мужской голос, а другой женский. Слышишь?
– Слышу, – с энтузиазмом подтвердила мама.
– Вот! – обрадовалась Нонна.
У Нонны, как потом выяснилось, были периоды просветления и затмения. В периоды затмения она готовилась к лекциям. Давно написанным и много раз прочитанным. Она писала, отшлифовывая фразы, каждый раз радуясь удачному обороту. И совершенно не помнила, что фраза была одна и та же, написанная много лет назад.
– Вот послушай, звучит? – спрашивала она у мамы. Нонна зачитывала абзац, чтобы понять, как текст воспринимается на слух.
И мама в очередной раз подтверждала – звучит.
– Сейчас, сейчас, не успеваю, – говорила Нонна. Лекции ей тоже «диктовал» голос, и Нонна просила его не спешить.
С тем же энтузиазмом она записывала за голосом экзаменационные вопросы, определяла темы для курсовых.
– Здесь бедная, отвратительная библиотека, – жаловалась она, – как мне работать в таких условиях? Невозможно! Я не успеваю катастрофически! Мне не хватает материала!
– Успеете, – успокаивала ее мама.
Мама знала, что в доме престарелых нет никакой библиотеки.
Иногда становилось совсем тяжело. Нонна говорила без умолку, перепрыгивая с одной темы на другую – про то, как сдавала экзамен. («Он не хотел ставить мне зачет. Я сидела и записывала его ошибки на листке. Потом подошла и положила листок ему на стол. Он покраснел как рак. Да, мне было приятно унизить его при всех».) Про то, как тянула нерадивого студента. («Он мне сдал работу с вклейками! Вот наглец! Я позвонила его родителям и посоветовала нанять машинистку, чтобы все это безобразие перепечатать. У них не было денег. Как можно не иметь денег на машинистку?») Все эти истории мама слышала по нескольку раз, но слушала, не рискуя прервать Нонну. Та выкладывала все, что было в голове. А в голове был компот из событий разных лет и имен.
– Вы это уже рассказывали. Несколько раз, – прервала ее как-то мама, которая полночи качала люльку, полночи работала.
Нонна замолчала, поджала губы и отвернулась.
В моменты просветления Нонна становилась удивительным собеседником. Она, что называется, «владела аудиторией» – это были не рассказы, а целые спектакли. Про того же нерадивого студента, про экзаменатора, про пресловутого Петухова. Жестикулировала, гримасничала, пританцовывала. Чувствовала, в какой момент времени рассмешить публику, а в какой – заставить плакать.
Это были замечательные дни. Мама, обегав магазины, приготовив еды и позвонив по поводу работы, возвращалась на бульвар и подолгу стояла неподалеку, глядя на сумасшедшую няньку и дочь.
– Нонна сажала тебя, семимесячную, в коляске, подкладывая под спину подушку, – рассказывала мама, – выдавала баранку и рассказывала про цветы, растения – она ведь была биологом, – так что ты прослушала курс биологии для младенцев. «Маша, сосредоточься!» – хмурила брови Нонна и тыкала тебя пальцем в живот, когда ей казалось, что ты перестала слушать и отвлеклась. Ты опять хохотала. У нее был красивый голос. Ты, как только ее слышала, сразу переставала хныкать и капризничать.
У Нонны был пунктик – пунктуальность. Она не могла опоздать. Физически. Мама старалась приходить без опозданий. Даже чуть раньше.
В тот раз она пришла на три минуты раньше. Нонна опоздала на пятнадцать минут.
– Что случилось? – спросила мама.
– Что со мной еще может случиться? – тяжело присаживаясь, ответила Нонна. – Я – чокнутая старуха, которая слышит голоса.
– А ваши дети не могут вас забрать? На время хотя бы, – спросила осторожно мама, – может, я им позвоню?
– Нет, не надо, – отмахнулась Нонна, – я им не нужна сейчас. А тогда они мне были не нужны. Работа, работа, работа... сама виновата.
Ни на следующий день, ни через день Нонна на бульваре не появилась. Правда, лил дождь почти все время и было промозгло. Когда же через неделю на прогулку вышли другие жители дома престарелых, а Нонны не было, мама занервничала.
– Вы не знаете, почему Нонна не вышла? – подошла она к уже знакомым старушкам.
– Что? – переспросила одна так, как переспрашивают неслышащие люди.
– Кто это? – спросила вторая у первой.
– Не знаю! – прокричала ей первая.
– Нонна Сергеевна! Вы не знаете, где она?! – крикнула мама.
– Кто? – переспросила старушка.
– Что она хочет? – спросила вторая.
– Нину какую-то. Ты Нину знаешь?
– Кого? Не слышу!
Мама поняла, что ничего не добьется. Она решила подождать еще несколько дней и, если Нонна не появится, сходить в дом престарелых.
Она вошла в ворота. Ей было не по себе, как бывает в больницах и на кладбищах... Странно, но она никогда не была у своей странной подруги в «гостях», хотя прийти можно было в любое время. Нонна не предлагала, а маме это не приходило в голову. В беседках сидели мужчины и женщины. Она шла мимо, вглядываясь в лица. Нонны среди сидящих не было. Уже на пороге здания мама поняла, что не знает фамилии Нонны Сергеевны.
Ее никто не остановил, не спросил, куда идет. Не было ни одного человека в белом халате.
– Здравствуйте, – здоровались с мамой некоторые.
Стало нехорошо, скрутило живот от этого ощущения – ей никто не удивляется, как будто она каждый день ходила по этим коридорам.
