Ответы Петрова меня вполне удовлетворили. И я подтвердил свое согласие. Тогда Василий Иванович предложил мне подписать обязательство не разглашать того, что мне станет известно на новой работе.
Прощаясь, Петров сказал, что пока я могу продолжать занятия в институте так, как будто ничего не изменилось. Примерно через месяц мне дадут знать.
Покидал управление с сознанием, что сделал очень ответственный шаг, можно сказать, самый решающий и важный для моей дальнейшей судьбы. Когда в 1930 году я, пятнадцатилетний, захотел продолжать учение не в средней школе, а в фабрично-заводском училище, это тоже меняло направление всей моей жизни. Но тогда этот шаг диктовался логикой бытия — нужно было облегчить материальное бремя родителей, нужда побуждала скорее получить профессию, чтобы начать зарабатывать на жизнь. Да, собственно, это не было моим единоличным решением. Тогда все обговаривалось на семейном совете, где родительское слово было, как правило, решающим.
Хочу сказать, что сам я в то время хотя и думал о заработке, но не упускал из виду возможность дальнейшего образования. Поэтому, окончив ФЗУ в 1932 году, я сразу же поступил на вечерний рабочий факультет СибАДИ, открывшийся в Барнауле. И хотя работа слесарем на паровозоремонтном заводе и одновременно обучение на рабфаке были делом трудным, я довел его до конца и в 1933 году поехал в Омск поступать в институт.
С тяжелым сердцем оставлял я своих родных в Барнауле. Отец был инвалидом и получал мизерную пенсию. Мать пока не могла работать, на ней лежала забота о моих братьях и сестрах, старшему из которых, Володе, осенью исполнилось 17 лет, но он уже работал сцепщиком вагонов на железной дороге.
С моим отъездом материальное положение семьи еще больше осложнилось, но мама настояла на том, чтобы я учился: она лучше всех нас понимала важность образования, и надо отдать ей должное: прежде всего именно благодаря маме все мы, пятеро ее детей, окончили высшие учебные заведения.
В середине февраля звонок из УНКВД возвестил конец моей студенческой жизни. Мне было предложено зайти в финансово-плановое отделение, получить все необходимые документы, после чего подать заявление в деканат о том, что я прерываю учебу в связи с откомандированием в распоряжение НКВД СССР.
Расставание с однокурсниками было грустным. Впрочем, веселым оно, наверное, никогда не бывает. Было искренне жаль покидать дружную команду, с которой я делил все трудности и заботы почти пять лет. Товарищам не хотелось верить, что именно меня не будет на защите дипломной работы, которую, как все считали, мне предстояло завершить красной книжицей круглого отличника…
В канун дня Красной Армии, 22 февраля, поезд уносил нас в Москву, четырех омичей, теперь уже бывших студентов (двух из СибАДИ и двух из Сибирской академии сельского хозяйства).
В столице все прибывавшие из провинции собирались в Большом Кисельном переулке, где помещались Центральная школа (ЦШ) НКВД и общежитие слушателей. Поначалу нас тщательно обследовала медицинская комиссия, я никогда не жаловался на здоровье и в детстве не уступал ни в чем своим сверстникам. Правда, иногда врачи находили у меня какой-то врожденный порок сердца. Я и сам отмечал, что не мог долго быстро бежать, хотя никакого дискомфорта при этом не испытывал. И я безмерно благодарен руководителю кафедры физического воспитания нашего института Евгению Николаевичу (фамилию, к сожалению, забыл), который наставил меня на верный путь оздоровления. Он сразу заметил, что мне труднее даются некоторые упражнения, в частности на спортивных снарядах. Как сейчас помню его первые наставления.
— Если хотите быть, — сказал он, — вполне здоровым и всегда в форме, придерживайтесь следующих правил: занимайтесь всеми видами спорта, которыми вам захочется; при любых занятиях руководствуйтесь только своим самочувствием; если вам трудно что-то сразу освоить, делайте передышку: например, подтянитесь на турнике два-три раза, забьется сердце, отойдите от снаряда и, передохнув, начинайте упражнение снова. Ну и, наконец, постоянные занятия спортом для вас должны стать нормой: регулярно тренируйтесь, ни при каких обстоятельствах не прекращайте занятий.
Поверив Евгению Николаевичу и следуя его правилам, я быстро сравнялся со своими физически хорошо развитыми товарищами, а в дальнейшем и превзошел многих из них. Бегал регулярно на лыжах, входил в сборную лыжную команду института и даже удостоился участвовать в общесоюзных студенческих соревнованиях в Москве в 1936 году. Сдал на «отлично» нормы на вторую ступень значка ГТО (Готов к труду и обороне), хотя норма по бегу на пять тысяч метров далась мне очень нелегко.
Медицинскую комиссию я прошел благополучно. Правда, терапевт, прослушав меня, покачал годовой, — его, видимо, беспокоил «шумок в сердце», но это было первое и последнее за все пятьдесят лет моей службы в разведке «критическое замечание» по поводу здоровья.
После освидетельствования нам выдали обмундирование, пропуска в Центральную школу и в клуб НКВД на Большой Лубянке, зачислили в учебные группы и определили в общежитие. В одной группе со мной оказалось много будущих коллег по разведке, в том числе Павел Михайлович Фитин, ставший позднее начальником внешней разведывательной службы.
В основном «новобранцами были молодые люди моих лет или года на три-четыре старше. Были, однако, и представители более зрелого возраста, тот же Фитин — он родился в 1907 году, был давно членом партии. В отличие от нас, комсомольцев, мобилизованных со студенческой скамьи, пришел в школу с солидной должности заведующего Сельскохозяйственным издательством, где проработал лет шесть.
Все мы были новичками в разведке и пока познавали ее суть только из лекций и бесед на семинарах. Лекторами и преподавателями в основном были практические работники различных подразделений НКВД, в том числе и внешней разведки.
Учебный процесс набирал обороты, мы охотно втягивались в него, но плавный ход учебы стал все чаще прерываться внезапными исчезновениями преподавателей и лекторов. Вчера мы еще с большим интересом слушали лекцию кого-либо из руководящих работников контрразведки или внешней разведки, а сегодня обещанного продолжения не состоялось, так как этот человек оказался «врагом народа», «шпионом» или кем-то вроде этого. Такие случаи, естественно, вызывали у нас недоуменные мысли. Возникал вопрос: как могло быть, что в органы государственной безопасности, которые призваны разоблачать шпионов и диверсантов, проникло так много вражеских агентов? Вразумительного ответа мы не получали.
Среди лекторов были и сотрудники внешней разведки, которые, как мы впоследствии убедились, не только учили нас «уму-разуму», но и очень внимательно присматривались к каждому слушателю. Особенно дотошным был, я бы сказал, исполнявший обязанности начальника ИНО ГУГБ НКВД СССР Сергей Михайлович Шпигельглас. К сожалению, и он был репрессирован в 1939 году. (Ныне его посмертно реабилитировали.)
После трех месяцев интенсивного обучения в ЦШ примерно полсотни слушателей вызвали к руководству наркомата. Мы впервые оказались в главном здании, где размещался центральный аппарат. Не скрою, мы испытывали внутренний трепет, когда входили в тяжелые двери с большими, надраенными до ослепительного блеска медными ручками, и поднимались по широкой лестнице на четвертый этаж. Что нас ожидает? За чем нас пригласили?
Нас приняли начальник ИНО З.И.Пассов, разделивший вскоре участь других репрессированных руководителей, и еще кто-то, насколько помнится, из отдела кадров ГУГБ НКВД. С каждым из нас поодиночке состоялся краткий разговор о том, что интересы государственной безопасности требуют вести работу за границей в особых условиях. Что это означает — «особые условия», пока нам не разъясняли, но мы уже знали, что предстоит работать в нелегальной разведке, и могли только догадываться, что кроется за этим термином.
Память моя не сохранила четко, как выглядел внешне Пассов. Наверное, сказалось волнение, которое охватило меня во время беседы: ведь речь шла о моей дальнейшей судьбе. И все же могу сказать, что тогдашний шеф разведслужбы был высокого роста, с довольно импозантной наружностью, красивый мужчина лет сорока пяти. Одет он был в штатский костюм хорошего покроя, который складно облегал его спортивную фигуру.
Не представляя еще толком, что такое нелегальная работа, я, впрочем как и остальные приглашенные слушатели, принял предложение Пассова без колебаний. Я был молод, полон энергии, меня привлекало новое дело, хотелось проявить инициативу. Примерно то же самое чувствовали, очевидно, мои товарищи. Они согласились, за исключением одного.
Не помню его фамилии, но когда он вышел после собеседования, то, явно нервничая, сказал: не такой уж он дурак, чтобы стать «смертником», и поэтому отказался от предложения. Естественно, мы его больше не видели — он был сразу же уволен. И такой исход мы посчитали логичным, так как понимали, что органам госбезопасности трусы, сомневающиеся, колеблющиеся не нужны.
