— Фима, ты-то куда лезешь?! — испуганно-раздраженный женский шепот.
— Как куда, Густа — тревога же! — шепот уже мужской, извиняющийся.
— Да забудь ты про эти полковые тревоги, ты ведь уже переведен, с повышением на дивизию!
— Что ты, что ты, Густа! Я ведь коммунист! А вдруг нашим в полку надо чем помочь? Ну, солнышко, я пошел…
Да провались ты со своими коммунистами… для них у тебя всегда время есть… только для жены и ребенка тебя никогда нет дома… — и женские злые слезы в подушку.
Расстрелянный в спину полковой комиссар лежит у порога собственного дома, и в его широко раскрытых глазах навек застыли горькая обида и безмерное удивление… рядом с ним лежат убитые жена командира и его маленький сын, крепко прижимающий к груди плюшевого мишку…
21 июня 1941 года. 23 часа 33 минуты.
Грузовой двор вокзала «Брест»
Вот они, кроваво-сталинские опричники, за работой! Вершат, не иначе, какое-то страшное, чудовищное злодейство!
У товарного вагона — зловещий «черный ворон», в роли которого выступает обыкновенный ГаЗ-фургончик, с вполне мирной надписью «Хлеб». В кузове машины несколько бойцов из 60-го железнодорожного полка НКВД, они с размаху закидывают в вагон тяжелые брезентовые мешки…
Наконец, машина пустеет.
Сержант Турсунбаев, утерев пот, подзывает одного из бойцов.
— Ну, Сергеев, давай… — устало говорит ему Турсунбаев. — Полезай в вагон, принимай груз под охрану!
Сергеев, обиженно:
— А почему всегда я? На вагоны лазать — я, груз охранять — опять я… Вы тут с нарушителями сражаться будете, а я? — обиженно говорит Сергеев. — Что я, рыжий, что ли?
В темноте не видно, но боец действительно — не только рыжий, но и конопатый…
— А-аттставить разговорчики! — грозно рявкает Турсунбаев. — Короче, сейчас толкач подгонит вагон к поезду, поедешь на Восток. Сдашь там груз… ну хоть кому-нибудь. Удачи тебе, боец![15]
21 июня 1941 года. 23 часа 34 минуты.
Подвал Управления НКВД — НКГБ по Бресту и Брестской области (размещались они в одном здании, только вход с разных подъездов)
А вот это — действительно ТРАГЕДИЯ!
Оперуполномоченный Лерман занимается тяжелым, грязным, но, увы, необходимым, ввиду ожидаемого нападения, делом… Со времен Дзержинского повелось — кто следствие вел, тот и приговор исполняет…
— Ну, ну же, пан Поносенко… Ну не надо так переживать! Вообще, мы вас не собираемся убивать, а только исполняем решение Военного трибунала… Ну же, ну утешьтесь — все мы смертны… все когда-нибудь помрем… А от пули в основание черепа — помирать легко и быстро, раз — и готово, как зубик вырвать, чик — и нету! То ли дело, мой дядя Йося помирал от рака простаты — вот помучился, бедняга… А дедушка мой, которого петлюровцы на двери синагоги в Бердичеве распяли, — тот вообще помирал пять дней, и напоследок аж хохму выдал — отлично, говорит, теперь понимаю Иешуа Га-Ноцри, но убеждений его все равно не разделяю!
БАХ!
— Вот и все, пан Поносенко, а вы боялись… Быстро и чисто, только ножками задрыгал… Кто у нас следующий по списку? Болфу, румынский шпион? Давай исполним и Болфу…[16]
21 июня 1941 года. 23 часа 35 минут.
Москва. Наркомат Обороны. Кабинет Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко
В кабинете сам Тимошенко, начальник Генерального штаба генерал армии Жуков, срочно вызванные Нарком ВМФ адмирал Кузнецов и начальник штаба ВМФ контр-адмирал Алафузов.
Жуков показывает Кузнецову телеграмму о возможном нападении Германии.
— Разрешено ли в случае нападения применять оружие? — решительно спрашивает Кузнецов.
— Да. Разрешено! — секунду помедлив, отвечает Жуков.
Кузнецов рывком оборачивается к Алафузову:
— Бегом отправляйтесь в штаб и немедленно объявляйте всем флотам и флотилиям готовность НОМЕР ОДИН. В первую очередь ПИНСКОЙ ВОЕННОЙ ФЛОТИЛИИ!!!
Москва… В сером сумраке самой короткой ночи по улице стремительно бежит адмирал в белом кителе… В мирное время — зрелище нелепое, а в военное — страшное…[17]
21 июня 1941 года. 23 часа 46 минут.
Пинск. Штаб Пинской речной флотилии
— Есть, ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН! — отвечает в телефонную трубку дежурный по штабу капитан-лейтенант Коробец.
Он подходит к стене, на которой висит застекленный, опечатанный особистом ящик, обматывает кулак носовым платком.
Вздыхает, и с короткого размаху, с плеча — бьет. С печальным звоном осыпается разбитое стекло, и Коробец решительно нажимает ту самую, БОЛЬШУЮ красную кнопку.
Над базой вздымается грозный звук ревуна флотского «алярма».
На мониторах и канонерских лодках в ответ — рвут душу «колокола громкого боя».
Топот тяжеленных матросских ботинок-говнодавов по дощатым пирсам…
Поднявшиеся к светлеющему на востоке небу тонкие стволы зенитных автоматов.
Разматываются шланги, вскрываются склады. Свежий речной воздух наполняется запахами солярки и керосина, пропитавшего ветошь, которым матросы-снарядные протирают сейчас доставаемые из серо-голубых, «шаровых» флотских ящиков унитары.
Корабли спешно принимают топливо и боекомплект. Над низкими и широкими трубами появляются первые дымки проворачиваемых корабельных машин.
Стоя у карты с оперативной обстановкой и глядя на бумажный значок в виде красного конуса, пришпиленного на тонком синем среди густо-зеленого, капитан-лейтенант спрашивает у старшины-планшетиста:
— Кто у нас сейчас на Буге?
— БК-031, — по памяти отвечает старшина.
— Эх, черт его туда занес! — качает головой капитан-лейтенант. — Да помню я, что он гидрографическими работами на Буге занимается! Но как обычно, так не вовремя… Да ведь еще и командир там без башни главного калибра… Вернуться в Пинск он по-всякому не успеет, вот что! Немедленно радируйте ему клером: «Буря, буря, буря!». Пусть действует по фактической обстановке!
…Корабли Пинской флотилии, получившие в РЕАЛЬНОСТИ приказ о «Готовности № 1» только в 3 часа 30 минут ПОСЛЕДНИМИ ПО ФЛОТУ, в 4 часа успешно отразившие первый авианалет на затон и Пинский СРЗ, но не получившие никаких боевых задач от командования 4-й армии, вследствие чего вышедшие на помощь 75-й дивизии только в семь часов утра (после проведения собственной авиаразведки), не дойдя до Кобрина всего 16 километров, беспомощно остановились у ворот взорванных немцами буквально на глазах наших моряков шлюзов…
21 июня 1941 года. 23 часа 47 минут.
Аэродром Именин. 123-й истребительный авиаполк 10-й смешанной авиадивизии
Ровная линейка курносых истребителей выстроилась по краю летного поля, как на подмосковном аэродроме перед авиационным праздником в Тушино.
Надо сказать, что от начальника штаба ВВС РККА 18 июня 1941 года в приграничные округа поступил а директива: к 23 июня рассредоточить и замаскировать всю материальную часть авиаполков.
Но в войсках ЗапОВО (только в этом округе!) эта директива известна так и не стала.
Командир полка майор Сурин спит, не раздеваясь, в штабе на аэродроме. Дежурный по штабу осторожно трогает его за плечо.
— Товарищ майор, вас из дивизии, срочно!
Сурин, протирая глаза, подходит к телефону.
— Есть, товарищ генерал, привести полк в полную боевую готовность! — услышав в трубке голос командира дивизии, кивает майор. — Есть, прикрыть крепость и город Брест! Разрешено ли применять оружие? Прошу вашего письменного подтверждения! Я ведь не забыл, как вы меня гнобили за обстрел немецкого самолета-разведчика…
В трубке слышно откровенное рычание. Но Сурин невозмутим.
— Слушаюсь. Сделаем… — И, опустив трубку, с бессильной яростью роняет: — Какая сука додумалась разоружить самолеты?
За два дня до войны в полк поступила команда из Округа: ДЕМОНТИРОВАТЬ на самолетах вооружение. То есть снять пушки и пулеметы и сдать их на склад. Приказ озвучил командующий авиации округа генерал Кобец, в недавнем прошлом — старший лейтенант, так и оставшийся на самом деле — просто очень хорошим летчиком… и наивным, доверчивым человеком, слепо выполняющим любой приказ непосредственного начальства!
На аэродроме начинается бешеная гонка со временем — техники в промасленных комбинезонах на руках растаскивают по аэродрому «Чайки» И-153, устанавливают на машины вооружение, набивают ленты к УБС и ШКАСам, тащат баллоны со сжатым воздухом.
По полю в бледнеющих сумерках мечутся два ЗИСа — топливозаправщик и авиастартер. Вот, зачихав, взревел, прогреваясь, первый мотор…
Привычно, с ломом и русской матерью — полк готовится к бою!
