Хотя… Если в отделении вдруг попадется наш участковый — он может позвонить моему отцу. Но даже если и он, то что? Если папа ему лично не позвонил и не велел слать меня лесом — поможет. Прикроет. Тем более что он со мной в одном классе учился. За косички меня таскал и рюкзаки мои тоже… Таскал. До папиной машины. Но это не важно, что не до дому. Важно, что Валерик до сих пор иногда на меня посматривал оленьими глазами.
Мысли по делу отвлекают. Я благодарна собственной циничности на самом деле, потому что… Нет, мне не хочется сидеть на скамейке и рыдать от безысходности. Не хочется видеть, как трясутся мои пальцы. Не хочется ощущать, насколько на самом деле ледяные у меня ноги, и то, сколько горечи плескалось в моей груди — тоже. Я не люблю такое свое состояние. Не люблю, когда меня развозит в эмоциональный кисель. Сейчас дела обстоят чуточку лучше, чем в гостинице. Я хотя бы примерно представляю, что делать дальше.
Напротив меня останавливается машина. И я, честно говоря, тут же вскакиваю на ноги, чтобы дать деру, потому что если это какие-то пьяные ублюдки, тоже среагировавшие на мои ноги в этих идиотских колготках, то единственное, что я хочу — так это оказаться подальше… Отсюда и от ублюдков, да.
— Ну, наконец-то я тебя нашел, зайка, — тягучий, опасный голос Дягилева заставляет меня замереть, — третий круг уже тут наворачиваем, тебя выглядываем, а ты вон какая прыткая оказалась. Далеко от дома ускакала.
Я в шоке. Я в таком количестве шока, что никакой лопатой не разгрести, давайте сразу экскаватор. Что он тут делает? Он же уехал! Я же видела, как он усвистал вдаль по улице на своем пижонском серебряном мерсе. Третий круг наворачивает? Когда успел вообще? Это я столько времени с папой разговаривала, или он меня, бредущую в тени деревьев, из окошечка не заметил?
И… Что он хочет-то от меня вообще? Вот сейчас это особенно интересно.
Дягилев распахивает дверь, выбирается из своего чертова мерса и, скрестив руки на груди, смотрит на меня. Впрочем, смотрит недолго.
— Боря, плед из багажника достань, — отрывисто бросает водителю и шагает ко мне. Он по-прежнему голый по пояс. И плечом не ведет, плевать ему на собачий ночной холод, да? Но смотрится, конечно, весьма брутально. Эффектнее было бы только в таком вот виде на фоне заснеженного Эвереста сняться.
— Давай в машину, — неожиданно серьезно говорит мужчина, обращаясь ко мне, — пока еще у тебя осталось что-то не отмороженное.
Без шуток, прибауток, без дебильных кличек. Он так умеет? Вот это действительно неожиданно.
— Слушайте, оставьте меня в покое, пожалуйста, — честно говоря, чтобы послать его, мне приходится стрательно поскрести наглости по сусекам. Потому что я очень серьезно его боюсь. Тут от отца-то я уже успела поймать по лицу, муж тоже “на ласку” совершенно не поскупился, а что ожидать от левого мужика с пристрастием к оргиям, дружками-эксгибиционистами и очень-очень своеобразными вкусами?
Дягилев смотрит на меня очень тяжело. Не долго, потом просто шагает ко мне, в явном намерении сделать то же самое, что и у гостиницы — схватить в охапку и запихнуть в машину силком.
Я отшатываюсь назад, собираясь сорваться с места и все-таки побежать. До отделения полиции не так и далеко. Ну, три квартала всего…
— Я ведь догоню, — сухо произносит Дягилев, — и вот тогда, можешь даже не сомневаться, быть твоей пятой точке отодранной и тебе придется очень старательно просить меня, чтобы я сделал это без ремня.
— Вы не имеете права, — слабо возражаю я, с трудом припоминая уголовный кодекс. Ну, должен же быть хоть какой-то прок в том, что я в перспективе юрист.
Вообще-то я даже не сомневаюсь, что он догонит. Я, конечно, с перепугу деру дам, но… Ноги замерзли и босые, пятки я очень быстро отшибу, здоровый и, что важно, обутый, взрослый мужик, обязательно меня догонит, если у него все в порядке с физической формой. А у Дягилева по этому показателю все вполне себе замечательно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Соня. В машину. Быстро, — он чеканит каждое слово, так что очевидно, как его бесит, что я с ним спорю. Впрочем, я не особенно на это ведусь. Ну, точнее очень стараюсь не вестись. Не бегу, конечно, но и в машину лезть не тороплюсь.
Просто смотрю на него недоверчиво, а он на меня нетерпеливо, потом Дягилев тихо вздыхает, и явно пытается чуть смягчиться в лице.
— Я не наврежу тебе. Правда, — говорит он, глядя на меня испытующе, — но тебе нужно хотя бы согреться сейчас. Я не думал, что твой отец выставит тебя на улицу в таком виде. Думал, что тебе хоть одеться дадут.
— Думали? — вскидываюсь я. — Вы-то откуда могли знать, что отец меня… Выгонит.
На последнем слове мой голос подводит, и я начинаю звучать сипло и довольно уязвимо. Что, впрочем, весьма соответствует моему положению.
— Я не знал, — глухо отвечает мне Дягилев, — но, честно говоря, был почти уверен в том, что твой отец попытается вернуть тебя мужу. И ты, судя по всему, возвращаться не захотела. Исход был предсказуем.
— Откуда вы могли это знать вообще? — бессильно уточняю я. — И что вам от меня-то нужно? Зачем вам мне помогать?
Сложно поверить, что он знает моего отца лучше меня. Но так и получается. Это я не предсказала родительской встречи, а он… Он же еще в отеле сомневался, что отец будет мне помогать. Тьфу…
— Все разговоры будут, только если ты сядешь в машину, — безапелляционно сообщает мне Дягилев, — и поживее, зайка, я уже сам мерзнуть начинаю.
Его водитель замер у дверцы машины с пледом в руках, а я все еще никак не могу решиться. С чего ему помогать мне?
— Сонь, я уже мог тебе навредить. Ты же понимаешь? — замечает Дягилев и протягивает ко мне открытую ладонь. — Иди уже сюда.
У меня нет ровным счетом никаких причин идти к нему, доверять ему свою жизнь, но… Из моих заманчивых перспектив — ночевка в обезьяннике в компании проституток или возвращение под папочкино “теплое” крыло. Может ли быть хуже? Ну, наверное, может.
А не наплевать ли мне сейчас?
Самое паршивое, что пока я это думаю, мои ноги уже делают первый шаг к Дягилеву, с его протянутой вперед раскрытой рукой. И второй тоже делают. Почему-то мне интуитивно кажется, что вреда он мне не причинит. Почему? Я не знаю. Я вообще замерзшая дурочка сейчас. Ну, а какие еще могут быть причины для этих далеко не самых логичных мыслей.
— Довезете до полиции? — Тихо спрашиваю я.
— Куда захочешь, зайка, — терпеливо улыбается Дягилев, и я нерешительно касаюсь его ладони. Довериться ему? Ну хоть кому-то бы… Хоть на пять минут забыть о происходящем вокруг меня аду.
Вообще самая внятная из всех причин не доверять Дягилеву — он враг моего отца. Причем именно враг, а не просто конкурент, у них там реально одна бесконечная война, такая, что удивительно, как они еще обходятся без криминала.
Но… Ну да, враг моего отца. И, думаю, прекрасно понимает, что без папочки я — ноль без палочки. Особо с меня ничего не поимеешь.
А если он хочет доконать с моей помощью отца — я неожиданно ловлю себя на мысли, что не так уж и против. Гораздо больше “за”, чем в тот момент, когда пробкой вылетала из машины Дягилева, чтобы попасть домой. Мелочно с моей стороны, кто бы знал, что я такая мстительная дрянь. Но мне не стыдно.
Дягилев стискивает мою руку крепко, до боли в пальцах, а потом уже сам преодолевает последний разделяющий нас шаг. И все-таки прихватывает меня за бедра, заставляя вцепиться ему в шею.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Ледышка, — замечает он, прямо уставляясь своими темными, почти черными глазами на меня.
Ох, уж этот взгляд. Раз поймала, и теперь даже пискнуть ни слова против не могу. Не знаю, что со мной. Не знаю, почему он так на меня влияет. Настолько оглушительно, что я практически не замечаю, как он шагает обратно к машине и ныряет на задние сиденья, укладывая меня на них. И… Наваливаясь на меня сверху. И вот тут останавливается абсолютно вся вселенная, потому что в этот момент уже и Дягилев смотрит мне в глаза и, кажется, не дышит.
