Я в последний раз кивнул и поднял с колен шляпу.
— Сегодня вы изучите официально-конфиденциальное досье на Хемингуэя, полагаясь при этом исключительно на свою память, — добавил директор.
Он мог бы и не говорить этого. Ни один документ под грифом «О/К» не покидал здания ФБР.
— Мисс Гэнди выдаст вам досье на два часа, — сказал Гувер, — и найдет для вас место, где вы сможете прочесть его без помех. Если не ошибаюсь, кабинет моего заместителя Толсона сегодня свободен. Папка объемистая, но двух часов вам хватит, если вы достаточно быстро читаете. — Директор поднялся на ноги.
Я последовал его примеру.
Мы не стали вновь обмениваться рукопожатием. Гувер обогнул свой стол с той же энергичной стремительностью, с которой приветствовал меня, но на сей раз он подошел к двери, распахнул ее и велел мисс Гэнди приготовить досье.
При этом он одной рукой придерживал дверную ручку, а другой поправил носовой платок в нагрудном кармане.
Я вышел в дверь, поворачиваясь на ходу, чтобы не оказаться спиной к директору.
— Специальный агент Лукас, — заговорил он, и мисс Гэнди застыла поодаль в почтительном ожидании.
— Слушаю, сэр.
— Хемингуэй — лжец и хвастун, но, говорят, он обладает своеобразным грубоватым обаянием. Не поддайтесь ему и не забудьте, на кого вы работаете и что должны сделать.
— Да, сэр... я хотел сказать, ни в коем случае, сэр.
Гувер кивнул и захлопнул дверь. Больше я с ним не встречался.
Вслед за мисс Гэнди я прошел в кабинет Толсона.
Глава 4
В самолете Вашингтон — Майами было людно и шумно, зато после пересадки до Гаваны я летел практически в пустом салоне. Прежде чем ко мне подсел Иен Флеминг, у меня было несколько минут поразмыслить об Эдгаре Гувере и Эрнесте Хемингуэе.
Мисс Гэнди задержалась вместе со мной в кабинете заместителя директора ровно настолько, чтобы убедиться, что я сел в кресло для посетителей, а не в личное кресло господина Толсона, после чего едва ли не на цыпочках удалилась, беззвучно притворив за собой дверь. Несколько секунд я осматривал кабинет — обычную комнату вашингтонского бюрократа: по стенам висели снимки хозяина, пожимающего руки всем подряд — от Франклина Делано Рузвельта до совсем еще юной Ширли Темпл, множество фотографий дипломов, врученных ему Гувером, и даже одна фотография встревоженного Толсона, стоящего за массивной кинокамерой в Голливуде, где он, вероятно, присутствовал в качестве консультанта на съемках какой-нибудь художественной либо документальной ленты, курируемой ФБР. Кабинет Гувера был весьма примечательным исключением из традиции развешивать снимки на стенах; я заметил, что там было лишь одно фото — официальный портрет Харлана Фиска Стоуна, бывшего Генерального прокурора, который рекомендовал Гувера на должность директора Бюро в 1924 году.
В кабинете заместителя директора не было снимка, на котором Клайд Толсон и Эдгар Гувер держались бы за руки или целовались.
В 30-е годы ходили слухи, сплетни, даже появилось несколько грязных статеек — одну из них тиснул в «Кольерсе» некий Рей Такер, — утверждавших, будто бы Гувер — «голубой» и с ближайшим соратником Клайдом Толсоном его связывают интересные отношения. Все, кто знал директора многие годы — и я в том числе, — понимали, что это полная чушь.
Эдгар Гувер был маменькиным сынком, он жил с матерью вплоть до ее смерти, когда самому ему исполнилось сорок два, а их обоих, Гувера и Толсона, считали застенчивыми, нелюдимыми во внерабочее время людьми, и за несколько минут, проведенных в обществе директора, я ощутил в его поведении корректность учителя пресвитерианской воскресной школы, начисто отвергавшую любые намеки на постыдную тайную жизнь, которую ему приписывали.
Мои природные склонности и подготовка, полученная в ОРС, теоретически должны были сделать меня специалистом по оценке людей, способным втереться в доверие к предполагаемому законспирированному агенту и разглядеть истинное лицо под тщательно продуманной маской. Однако было бы смешно полагать, что короткое пребывание рядом с директором и еще более короткое — в кабинете Толсона могут что-либо сказать мне об этих людях. Тем не менее впоследствии я никогда не задумывался об отношениях, связывающих директора с его заместителем.
Закончив любоваться стенами кабинета Толсона, я раскрыл досье Хемингуэя и приступил к чтению. Гувер выдал мне папку на два часа. Она не была уж очень толстой, но обычному человеку потребовалось бы все отведенное время, чтобы изучить напечатанные через один интервал рапорты агентов и газетные вырезки. Мне хватило двадцати минут, чтобы прочесть их и выучить назубок.
В 1942 году мне еще не встречалась фраза «фотографическая память», но я знал, что обладаю этой способностью. Это не был приобретенный навык, я ему не учился, однако с детства умел безукоризненно запоминать страницы текста и сложные изображения и в полном смысле этого слова «воочию» видел их, извлекая из памяти. Вероятно, это была одна из причин моей неприязни к выдуманным романам и повестям — помнить тома лжи, слово за словом, картинку за картинкой, было бы для меня непосильной ношей.
Досье Эрнеста Хемингуэя было не слишком увлекательным чтивом. Его открывала стандартная биографическая справка, и, как подсказывал мне опыт, в ней наверняка содержались фактические ошибки. Эрнест Миллер Хемингуэй родился в Оук-Парк, штат Иллинойс, 21 июля 1899 года — тогда это был самостоятельный населенный пункт в предместьях Чикаго. Указывалось, что он был вторым из шести детей в семье, но имена братьев и сестер не приводились. Отец: Кларенс Эдмондс Хемингуэй, по профессии врач. Мать в девичестве — Грейс Хилл.
Сведения о юности Хемингуэя ограничивались тем, что он окончил школу в Оук-Парке, некоторое время работал в «Канзас-Сити Стар» и пытался попасть в армию в течение Великой войны. В досье был вложен отказ по причине дефекта зрения. Внизу этой страницы чьей-то рукой — очевидно, сотрудника Бюро — было приписано: «Вступил в Красный Крест, водил санитарную машину в Италии, ранен осколками мины у Фоссалита ди Пьяве в июле 1918 года».
Справку завершали данные о семейном положении:
«В 1920 г, вступил в брак с Хедли Ричардсон, развелся в 1927 г.; в 1927 г, вступил в брак с Полин Пфейфер, развелся в 1940 г.; в 1940 г, вступил в брак с Мартой Геллхорн...»
В разделе «профессия/занятия» справка была лаконична:
"В качестве источника средств к существованию Хемингуэй указывает литературный труд; он является автором таких романов, как «И восходит солнце», «Прощай, оружие», «Иметь и не иметь» и «Великий Гэтсби».
По всей видимости, Бюро всерьез заинтересовалось писателем в 1935 году, когда он опубликовал в левацком журнале «Новые массы» статью «Кто убил ветеранов?» В статье из 2800 слов — она была подшита к досье — Хемингуэй рассказывает о последствиях урагана, пронесшегося над Флорида-Кис в День труда 1935 года. Это была самая сильная буря столетия, и она унесла множество человеческих жизней, в том числе около тысячи сотрудников Федерального агентства по борьбе с безработицей, в большинстве своем — ветеранов, проживавших во временных поселениях на островах. Судя по всему, писатель одним из первых добрался до района бедствия на шлюпке и едва ли не с наслаждением описывает трупы двух женщин, «обнаженные, заброшенные водой на деревья, разбухшие и воняющие, с мухами между ног». Однако в основном статья посвящена критике вашингтонских политиков и бюрократов, которые послали людей в столь опасное место и не сумели спасти их, когда разразилась буря.
«Состоятельные люди, яхтсмены и любители рыбной ловли, вроде Гувера и президента Рузвельта, — писал Хемингуэй, — избегают приближаться к островам Флорида-Кис в штормовую погоду, чтобы не подвергать опасности себя и свои суда — их личную собственность. Однако ветераны, особенно те, кто вынужден трудиться в поте лица, — не собственность. Это всего лишь человеческие существа, неудачники, которым нечего терять, кроме своей жизни». Хемингуэй бросает бюрократам обвинение в непредумышленном убийстве.
В досье имелись и рапорты агентов, но это были копии с донесений, в основном американских или коммунистических агентов — среди них были и американские коммунисты, — принимавших участие в Гражданской войне в Испании. Хемингуэй упоминался в них лишь мельком. В 1937 году интеллектуалы левого толка слетались к Мадриду, словно мухи на кучу навоза, и попытка подать участие Хемингуэя в этой войне как нечто из ряда вон выходящее показалась мне наивной. Основным источником материала для Хемингуэя в отеле «Гайлорд» был Михаил Кольцов, молодой корреспондент «Правды» и «Известий», и американец, казалось, принимал все, что ему скармливали коммунисты, за чистую монету.
Гораздо больше рапортов с тревогой сообщали о причастности Хемингуэя к пропагандистской ленте «Испанская земля» — он писал об этом фильме и выступал на коммунистических митингах по сбору денежных средств, — но я не усмотрел в этом признаков подрывной деятельности. После пика Депрессии две трети голливудских звезд и девяносто процентов интеллигенции Нью-Йорка боролись за звание марксистов; в сущности, Хемингуэй примкнул к этому движению одним из последних.
