— Только для офицерского состава, — запорным голосом робота из фильма семисотлетней давности сообщил страж еды.
— Мы новые пилоты из эскадрильи И-02, — сказал я как можно громче.
— Почему не в форме? — осведомился мичман.
— Нам не успели выдать. Мы только-только из Северной Академии! — Я почти кричал.
Расчет оправдался. На мой голос обернулся уже зашедший в трапезную Егор Кожемякин.
— Пропусти этих двоих. Они вроде как тоже офицеры. Хотя и без патентов.
— Без формы не положено, — не повел бровью мичман.
— Да они, может, убьются завтра. Пусти, Володимир, а не то порчу наведу. Ты меня знаешь.
Все это Кожемякин пробасил добродушнейшим тоном. Но что-то в лице «Володимира» дрогнуло. Он молча взял меч «на караул». Проход был свободен.
Тогда, во время первого обеда на борту «Трех Святителей», я понял, что у службы во флоте есть кое-какие плюсы помимо общественного почета, романтики Дальнего Внеземелья и работы для настоящих мужчин. Например, работа для настоящих челюстей и желудков.
Но когда «Три Святителя» прилетел в систему Дромадера и нас пригласили завтракать, стало ясно, что я рано радуюсь. Так кормить они нас долго не смогут. Значит, наш славный завтрак — для многих заодно и прощальный ужин.
Как обычно, трапезная была сервирована по принципу шведского стола. На многоэтажных стеллажах, вытянувшихся вдоль стен, громоздились блюда с сыром и балыком, цыплятами табака и ростбифами, стейками и отбивными. Салаты овощные и фруктовые, жареную картофельную соломку, печеные баклажаны и прочие мелочи жизни я даже не упоминаю.
Это все было как обычно.
Но в придачу к «как обычно» имелись: икра севрюжья и белужья, осетрина копченая и жареная, лобстеры, печень налима, свежие ананасы и манго, радужные фиги с Андобанда и оранжевые дули с планеты Махаон, какие-то немыслимые паштетики, коньяки, традиционные вина, саке и даже…
— …Мороженое! — радостно взвизгнул Коля. — С вишенкой!
«Что ж они дитев понаприсылали-то», — читалось на лицах братьев Кожемякиных.
— Это не завтрак… О нет, это не завтрак… — возбужденно потирал ладони Бабакулов. — Это просто полет валькирий какой-то!
— «И поднялся ветер от Господа, и принес от моря перепелов, и набросал их около стана, на путь дня по одну сторону и на путь дня по другую сторону около стана, на два почти локтя от земли», — торжественно продекламировал Фрайман. — «Числа», глава одиннадцать, тридцать один.
— Жратва, конечно, славная, — согласился Фрол Кожемякин. — Да вся не наша, не славянская. Ни тебе груздя моченого, ни зелена вина…
— И ни одного орешка, — подхватил Егор. — Непорядок!
— Можно подумать, раньше давали вам груздей с орешками, — вполне резонно заметил Цапко.
— Муромцы всегда чем-то недовольны, — подал голос Готовцев, и все почтительно замолчали. — Когда я еще в Академии учился, был у нас один муромец, Евлампий. Так он считал, что «Горыныч» название для истребителя вредное. Каждый год писал докладную на имя Генерального Инспектора: «В соответствии с вековыми традициями великого русского народа увещеваю Вас отменить поганое имя нашего славного летающего корабля, известного как РОК-14, и ввести правильное поименование. На выбор: «Сокол», «Ястреб», «Семаргл», «Жар-Птица», «Конек-Горбунок». А в Академию из Инспекции — ответная цидула: «Просим принять дисциплинарные меры воздействия на кадета такого-то». Евлампий наш с губы не вылазил, а все-таки от слов своих не отступался. Уважаю, настоящий мужик. За что и выпьем, — сделав этот неожиданный вывод, Готовцев хлопнул стопку коньяку.
Мы поддержали начинание славного комэска. С коньяком здесь не церемонились и глушили его по-водочному. Я осадил жгучий нектар остреньким печеным баклажаном. Интеллигентный Коля скривился, как от соляной кислоты, и сразу после первой стопки загрузился осетриной. Кожемякины степенно занюхивали андобандскими фигами.
— Товарищи, минуточку внимания! — из центра трапезной донесся звон вилки о хрусталь.
Там сидели наши отцы-командиры — Тоцкий, Шубин и прочие старшие офицеры: командир корабля контр-адмирал Канатчиков, его замы и помы, старшие диспетчеры полетной службы, инженеры, навигаторы. Не хватало только нескольких вахтенных офицеров, которые несли дежурство на главных постах «Трех Святителей». Но и без них за центральным столом цвел пышным цветом оазис флотского величия: окладистые бороды, бакенбарды, высокие адмиральские фуражки, золотое шитье погон, украшенные каменьями ножны именного оружия…
Сжимая потный бокал шампанского, слово держал всеобщий любимец Шубин. Трапезная погрузилась в тишину.
— Товарищи! Только что пришла ориентировка из штаба оперативного соединения «Тиштрия». Пока мы проводили тренировки возле Флоры, действия джипсов на Наотаре вошли в следующую фазу. Так называемые «домны», вероятно, насытились сырьем, начали его переработку и теперь они… растут. То есть увеличиваются в размерах и ветвятся словно обычные деревья. Кроме этого, к противнику идут подкрепления: несколько новых астероидов вышли из Х-матрицы и направляются на соединение с первым караваном. Битва предстоит жаркая. Прямо скажем, нелегкая будет битва. Но проиграть ее мы не имеем права. Если сегодня джипсы заподозрят нас в слабости, завтра их караваны могут появиться не только в других колониях Конкордии, но и в Объединенных Нациях: над Махаоном и Муромом, над Каталиной и даже Землей. Кроме того, не можем мы ударить в грязь лицом и перед нашими конкордианскими союзниками…
Шубин прервался. Помолчал. И закончил:
— … Я поднимаю свой бокал за встречу, товарищи. За встречу с вами, мои дорогие пилоты. На этом же корабле. В этой же трапезной. После победы!
Пилоты бешено зааплодировали.
— Ура!
— Браво!
— Ура командиру!
— Слава человечеству!
— Смерть гадам!
— Даешь Наотар!
Какой-то верткий субъект за соседним столом перещеголял всех. Он выплеснул в зал целую цистерну энтузиазма:
— На каждый удар агрессора ответим двадцатью! Слава Флоту! Слава Российской Директории!
Конечно же, это был мой однокашник Белоконь, приписанный к первой эскадрилье.
— Слава жратве, — пробубнил Цапко с набитым ртом.
Глава 4
Шестой прототип
Октябрь, 2621 г.
Научно-производственная станция «Боливар»
Церера, Солнечная система
Угрозы генерала Родригеса не были пустыми.
«Условия» для Роланда Эстерсона были созданы. И «либеральными» эти условия мог бы назвать разве что начальник тюрьмы особого режима. Да и то, иная тюрьма, по крайней мере из расположенных на Земле, лучше подходила для жизни и работы, чем станция «Боливар».
Казалось бы, что плохого в Церере?
Обширная подземная станция, основанная еще в эпоху колонизации планет Солнечной. На станции после основательной модернизации были устроены научно-исследовательские лаборатории и завод по производству истребителей.
На поверхности — военный космодром. Имеется также оздоровительно-развлекательный комплекс для персонала лабораторий и заводских рабочих.
Казалось бы, живи и радуйся. Но на Церере радоваться не получалось. Там даже улыбались редко.
«Пилюли счастья», как назывался в просторечии фармакологический комплекс, прописываемый на Земле лишь заядлым меланхоликам и больным с диагнозом МДП в депрессивной фазе, были на «Боливаре» заместо витаминов.
«Пилюли счастья» лопали все. И дозы назначали себе сами.
Что-то не так было на Церере. Казалось бы, эмуляторы силы тяжести и системы жизнеобеспечения там стояли самые обычные. Такие же, как на сотнях других планеток, астероидов и кораблей. И защитные купола были тоже самой расхожей конструкции.
Наверное, купола работали нормально. Но от главного они не защищали — уже через два-три дня на Церере новоприбывший начинал ощущать себя лишним. Метафизическим посторонним. Человеком, который явился погостить в этом мире без всякого приглашения.
Процент самоубийств на Церере был значительно выше среднего. Травматизм на заводе — ужасающим.
Только совокупными усилиями концерна «Дитерхази и Родригес» и Национального департамента охраны труда удавалось скрывать наводящую на грустные мысли статистику от прессы и прогрессивных слоев общественности Объединенных Наций.
Разумеется, проблему неоднократно пытались решить, не поднимая лишнего шума.
Дизайнеры по интерьеру обклеивали жилые помещения станции «Боливар» обойчиками самой веселой расцветки. Они заставляли коридоры драценами, а вестибюли — корзинами с цветущими примулами.
Обвешивали стены жизнеутверждающими фотографиями — целующиеся дети, торжествующие у ворот супостата футболисты, экзальтированные рыбаки, идущие домой с неслыханным уловом. Все это — для создания «дружественной, семейной атмосферы».
