– Ух ты, – удивилась Анфиса, лежащая в гробу до такой степени, что даже перестала в нем раскачиваться. – Неужели это я?
– Ты, а кто же, – усмехнулась Анфиса в розовом. – К тому же, редкостная ты дура.
– Я – дура? Ну, допустим, – ответила из гроба Анфиса. – Только, пожалуйста, поподробнее.
– Она еще спрашивает! – топнула ножкой в атласной туфельке Анфиса в розовом. – Лежит себе неизвестно сколько, и в ус не дует, все какого-то нищего принца ждет. Сказки Пушкина это все, как теорема Ферма – доказано. Неужели ты действительно так глупа?
– Теорема Ферма как раз не доказана, а я вообще офигела… – сказала та Анфиса, которая лежала в гробу.
– Ты мне на жалость не дави, – нахмурилась Анфиса в розовом. – Офигевших – полно, а ты одна, и сейчас скажешь то, что давно знаешь, но никак не можешь почувствовать.
– Меня никто никогда не сможет разбудить, кроме меня самой, – неуверенно, почти по слогам, произнесла ни живая ни мертвая Анфиса.
– Только когда тебе станет уютно ТАМ, – Анфиса в розовом больно ткнула Анфису, лежащую в гробу, острым шпилем прозрачного зонтика в плечо, – будет уютно ТУТ, – и показала на окружающие предметы живой и неживой природы.
– Я, может, и дура, но уж об этом-то ты могла бы и не говорить, – обиделась Анфиса из хрустального гроба.
– Имею право, – Анфиса в розовом посерьезнела и взволнованно прошептала: – Ну, с богом.
В тот момент Анфиса ощутила, что в ее мозг влили очень много чего-то едва ли безалкогольного; по телу пробежала дрожь, зрачки расширились, а потом хрустальный гроб и Анфиса в розовом исчезли.
– Эй! – окликнула ее Анфиса, но даже эхо стало ленивым.
«Ладно, ладно, еще посмотрим, кто кого», – Анфиса отряхнулась и надела джинсы и футболку, купленные «на всякий» в бутике. Французские джинсы оказались впору, а футболка немного велика, но Анфиса не думала об этом, уже танцуя по лезвию бритвы. Это были ее любимые танцы еще с доинститутских, а, может быть, даже и докальповских времен. Она была пластична и естественна, как может быть пластична и естественна молодая волчица. Анфиса распустила волосы, чтобы не видеть, как капает кровь с пяток на лезвия: лезвия очень напоминали гильотину, к тому же весьма усовершенствованную в процессе интеграции странами-союзниками, но Анфисе плевалось и на это. Она двигалась легко и изящно, как Русалочка, потерявшая голос, во дворце принца; жесты представляли собой печальную и в то же время радостную пантомиму. Лицо Анфисы не выражало абсолютно ничего, кроме облегчения и небывалой дотоле уверенности в себе, а потому глаза блестели, а губы сдержанно улыбались. И только кровь, стекавшая с пяток на лезвия и капавшая в пространство, напоминала о том, что не все закончилось, и миллионы среднерусских ежедневно ходят на работу, платят налоги, ждут выходных, чтобы отоспаться и потереть пемзой больную мозоль.
– А-у-у-у! – взвыла про себя Анфиса. И именно потому, что она не рассчитывала быть услышанной, ее услышали.
Она как раз присела у краешка лезвия, перестав ждать, хотеть и мечтать о чем-либо. А когда это периодически случалось, появлялся Небезызвестный.
Он продолжил традицию. Анфиса, взглянув на него, подумала: «Когда я стремилась к нему одному, ничего не получалось. Как только перестала… – вот он собственной персоной, и даже в новых ботинках. И что люди за странные существа?» Потом она подумала по-другому: «А уверена ли я, что он мне нужен?» При этой мысли Небезызвестный стал как будто отдаляться, но неуверенно, и Анфиса снова подумала: «Нет, не нужен». Тогда Небезызвестный снова приблизился, и Анфиса испугалась: «Неужели я могу управлять всем? Стоит только подумать наоборот, и…» – она решила не развивать мысль, и стала повторять мантру Авалокитешвары, хотя, с таким же успехом могла бы повторять таблицу умножения.
Тем временем Небезызвестный посигналил ей из машины:
– Анфиса-а-а!! Живая… Садись быстрей, – сказал он, приоткрывая дверцу.
– Ты откуда взялся?
– С Марса, вестимо. Планета большая, да два человека всего мужиков-то…
– …?
– Остальные голубые. Ладно, поехали отсюда.
– Куда? – равнодушным многоточием сказала Анфиса.
– Да куда угодно! – Небезызвестный нажал на газ, и вскоре Анфиса увидела удаляющуюся табличку «Страна Чудес» с перечеркивающей надпись красной полоской по диагонали.
…Они ехали долго и быстро; Анфиса терла непонятно откуда взявшееся пятно на светло-голубых джинсах.
– Откуда у тебя деньги? – поинтересовался Небезызвестный.
– В Стране Чудес подкалымила.
– Не ври.
– Не вру. За возмещение морального ущерба дали.
В машине было тепло и приятно; Анфиса тешила себя иллюзией «самадхи»: теперь окружающим тоже могло показаться, что от Анфисы за версту несет комфортом и новыми рыжеватыми, как листья в октябре, стольниками в мягком кожаном кошельке, хотя сумасшедшими духами, продающимися в переходе метро в розлив и бесценным некоммерческим пофигизмом несло тоже – две последние детали вообще не выветривались.
– Ты помнишь санскрит? – спросил почему-то тихо Небезызвестный, сворачивая налево.
– Помню одно слово «прити» – я его долго изучала.
– Что такое «прити»?
Анфиса не ответила и задремала, а проснулась от включившегося радио, в котором молодой голос пел:
До свиданья,Мой посмертный опыт,Я почти попалаВ хроники твои…
– Про тебя прям, – усмехнулся Небезызвестный.
Анфиса снова ничего не ответила, а только зевнула.
…Ожиданье – самый скучный повод,Как же я усталаДумать за двоих…
– Санскрит ведь самый древний язык, – задумчиво произнесла Анфиса после того, как закончилась песня. – И очень красивый. А «прити» мне нравится даже больше, чем «вичара» и «ананда».
– Вичара, кажется, размышление, а ананда – блаженство, да? – спросил Небезызвестный.
– Да, – кивнула Анфиса. – А помнишь пять ментальных состояний дхьяны?
– Сама-то знаешь? – недоверчиво покосился на нее Небезызвестный.
– Знаешь. Отвечай.
– Ну, анализ – размышление – блаженство – сосредоточение. Витарка – вичара – ананда – экаграта.
– Ты забыл про прити, – покачала головой Анфиса и вышла из роли и из машины, оставляя на сиденье «Среднерусскую книгу живых».
Небезызвестный смотрел в нерешительности на удаляющуюся фигуру Анфисы, а потом бросился догонять:
– Ты всегда исчезаешь. Ты сама этого хочешь, да? – Небезызвестный казался очень встревоженным.
– Нет, – равнодушно ответила Анфиса. – Нет. Я просто больше не могу думать о сводках погоды с Марса; я не синоптик.
– Тсс! – Небезызвестный поднял указательный палец вверх и произнес, будто эврику:
– Я все понял! «Прити» – это…
– Тсс! – Анфиса приложила палец к его губам. – Молчи. А мы что, институт уже закончили?
– И институт, и инститам, – Небезызвестный закурил.
– Когда же мы успели? – удивилась Анфиса.
– А когда «прити» занимались, – выдохнул дым Небезызвестный.
– Странно, – снова удивилась Анфиса, – я почти ничего не помню.
– Странно, – теперь удивился Небезызвестный. – Я думал, нашу «прити» нельзя забыть.
– А я и не забыла вовсе, просто не помню, – улыбнулась Анфиса и сказала Небезызвестному, что пора пить чай, ведь уже четыре часа!
– Я думал о тебе. Часто, слишком часто. Каждый день, – сказал Небезызвестный, глядя в землю.
– У тебя белена – любимое растение? – расхохоталась Анфиса.
«Да. Именно. Знаешь, пусть они все катятся в Бардо, а я – пас. А „прити“ – это любовь. Эй, Любаш, третьей будешь?» – сказал в Пустоту Голос Небезызвестного, поддерживая Голос Анфисы за локоток…
2000
Сноски
1
Брюсов.
