Слуги принесли рис и острые овощи — поздний ужин для задержавшихся гостей. Такеши устало потер глаза, жалея, что поступил так с Наоми: лучше бы увез ее силой. Или пока она была без сознания.
Но он решил проявить… милосердие? Решил, что лучше девчонке побыть одной и сперва осознать все случившееся. И теперь вынужден делить трапезу с Такао и его женой, с лица которой не сходила ликующая, победная улыбка.
Она была счастлива избавиться от падчерицы и вдвойне счастлива от мысли, что та станет не женой, но бесправной наложницей. Она ведь искренне ненавидела девчонку — несносную, вздорную, наглую, которая, тем не менее, была первенцем Такао, и этим лишала Ханами наследства. Но теперь все сложилось как нельзя лучше: Хеби ведь даже не могла о таком мечтать! Теперь ее девочка останется единственной законной дочерью: о Наоми, разумеется, никто не будет и вспоминать. Ханами станет наследницей отца и, быть может, однажды возглавит клан. Вместе с мужем, разумеется. Они выберут для нее мальчика из хорошей, уважаемой семьи.
«Кто воспитывает женщин, подобных ей?» — Такеши скривился, цепляя палочками рис. Улыбка женщины успела изрядно намозолить ему глаза. Ей следовало бы менее ярко проявлять свою радость, но, очевидно, Такао не мог справиться ни с дочерью, ни с женой.
Он вообще немногое мог, высокомерный, себялюбивый человечишка. Не мог достойно управлять поместьем, не мог содержать клан, не влезая в долги, не мог шире взглянуть на ситуацию, просчитать ее на несколько ходов вперед. Впрочем, это было лишь на руку Такеши и его отцу, что не мешало ему, однако, презирать Такао за слабость, трусость и глупость.
Он удивлялся, как Токугава столь легко согласился откупиться дочерью? Отчего не предложил часть дальних земель, несколько деревень с крестьянами? Они, разумеется, не согласились бы, но он даже не попытался.
И это во время не прекращавшейся между кланами войны за власть и влияние на Императора! Смертоносной, опасной войны, которая была близка к развязке.
Такао отдает свою дочь, свою наследницу, словно разменную монету. Словно не она его перворожденное дитя.
Узы крови должны быть священны. Неважно, что он считал Наоми непокорной и дерзкой, что едва терпел и все больше разочаровался с каждым годом. Это — неважно, пока они связаны, пока они семья. И Такао уничтожил эту связь.
— Где Наоми? — Кенджи наклонился к сыну, когда вошедшие слуги завладели вниманием Токугава.
— В чайном домике, — едва шевеля губами, ответил он. — Я… перестарался с ней.
Отец недовольно взглянул на него и скривился, без слов говоря, что не собирается ночевать здесь по его прихоти. Такеши с трудом подавил желание закатить глаза и дернул плечами, нетерпеливо поглядывая на дверь.
Наоми действительно пора было вернуться.
Он не допускал мысли, что девчонка могла что-то натворить. Знал, что Кацуо и Масато этого не допустят, и потому медленно начинал злиться на ее задержку.
Будто вторя его желанию, в дверях показалась Наоми, сопровождаемая с двух сторон солдатами. Повисшая в комнате тишина была оглушительной и звонкой: взгляды слуг, семьи, обоих Минамото были устремлены в ее сторону.
Она казалась бледной тенью той Наоми, которую Такеши оставил в чайном домике: строго поджатые губы, бескровное лицо, заломленные руки. И лишь ее глаза оставались прежними: с лихорадочным блеском и шальными, сумасбродными искрами. Но смотрели они совсем по-другому: устало и хмуро, с горечью, которую можно было ощутить.
— Где ты была столько времени? Ты заставила себя ждать! — сразу же отчитал ее Такао, поднимаясь с мягкой подушки из-за стола.
Наоми посмотрела на отца так, будто видела впервые в жизни, и не сразу нашлась, что ответить.
— А в чем дело? Ты волновался, что я заблужусь в темноте нашего сада? — привычно огрызнулась она, искоса поглядывая на Такеши. Она ни на что не надеялась, нет. Но все же… все же.
Услышав ее, Минамото едва не расхохотался: похоже, язык этой девчонке ничем нельзя укоротить. Она не озаботилась сейчас промолчать, думая, что едва ли сможет словами ухудшить свое положение. Не озаботилась она также и тем, что разозлит отца — ей было просто плевать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Такао подавился воздухом и с трудом сдержал себя, лишь процедив:
— Надеюсь, в новом поместье тебя научат держать язык за зубами.
Наоми равнодушно пожала плечами, хотя слова отца прозвучали для нее настоящей пощечиной. Напоминанием, что именно он продал ее. Обесчестив и себя, и дочь, и весь клан.
— Конечно, научат, — Хеби не выдержала, вмешавшись в разговор. Слишком долго она молчала и слишком сильно хотела уколоть девчонку еще сильнее. — С наложницами не принято церемониться.
Кенджи скривился, с брезгливостью глядя на женщину, а Такеши сжал и разжал кулаки, взбешенный тем, что она смеет встревать в разговор.
Наоми шагнула назад и прислонилась к стене, нуждаясь в опоре. Она мазнула по Хеби беглым взглядом и перевела его на Такеши; ее плечи поникли, и вся она разом стала будто меньше.
— Нам пора, — Кенджи отложил в сторону палочки и поднялся, и сын встал следом. — Если отправимся сейчас, то к полудню будем в поместье. Не следует задерживаться.
Он направился к дверям, не став дожидаться прощальных слов Такао, и Такеши пошел за отцом, уверенный, что Наоми не станет противиться. И потому его удивление было велико, когда позади раздался ее ясный и ровный голос:
— Минамото Такеши, я вызываю тебя на поединок.
Вначале ему показалось, что он ослышался. Он повернулся, впиваясь в Наоми тяжелым, немигающим взглядом, и негромко спросил:
— Что?
Ей хватило духу повторить.
— Я вызываю тебя на поединок.
— Вот как, — медленно и вроде бы спокойно обронил он, но именно в этот момент Наоми отчаянно пожалела, что вообще родилась. Она не отвернулась, не потупила взгляд, но смотреть Минамото в глаза становилось все невыносимее с каждой секундой.
— Девчонка! — зашипел Такао, справившись с изумлением. — Как ты смеешь… что за вздор ты несешь! Сейчас же извинись и выметайся прочь, пока напоследок я не всыпал тебе палок.
— Ты потерял возможность бить меня, когда отдал в уплату долга. Отец, — она выделила голосом последнее слово, и Токугава дернулся, уязвленный ее холодной брезгливостью.
— И то верно, — Такеши опасно сузил глаза. — Теперь такую возможность приобрел я.
Наоми вздрогнула и с трудом сглотнула: горло сдавило напряжением, и она едва могла говорить. Зубы громко клацали от страха, и ей приходилось прикладывать усилия, чтобы никто не заметил.
«Что такого сказал девочке мой сумасшедший сын? — Кенджи рассматривал замершую в дверях Наоми. — Или она не может смириться со статусом наложницы?»
Все висело на волоске сейчас: он видел злость сына, которую тот силился, но не мог сдержать. Видел, как он постепенно теряет контроль: это прежде случалось с ним в битвах, но никогда в мирное время. И сейчас был самый неподходящий момент из всех возможных.
— Это просто смешно. Разве нет? — Такао всплеснул руками. — Ты позоришь Такеши — сана своей выходкой.
— Позором будет его отказ, — процедила Наоми сквозь зубы, даже не повернув головы в сторону отца.
— Поразительно глубокие знания нашего Кодекса, — мягко заметил Такеши, одарив ее холодным взглядом.
Он смотрел до тех пор, пока она не сдалась, первой опустив глаза, не в силах больше выдерживать его давление.
— Было бы совсем славно, если бы ты дошла до главы о том, в каком виде следует бросать вызов, — хлестко продолжил он, и Наоми неосознанно завела обнаженные руки за спину.
Такеши усмехался, но в его глазах не было веселья: только холод и темнота. Он был невероятно зол на девчонку. На что она осмелилась? На что посягнула? Разбрасываться такими словами при его отце, при его солдатах? Сметь ссылаться на правила, которые ковались столетиями? Которые были написаны кровью, и написаны не для нее!
Он расправил плечи и сделал глубокий вдох.
— Как только взойдет солнце, я буду ждать тебя, — произнес Такеши голосом, не сулившим ничего хорошего, и Наоми, коротко кивнув, поспешила выскользнуть из комнаты, поднявшись к себе.
