— Речь твоя верная, Иван Исаевич, нам ли боярская ласка не известна? — поддержал земский староста. — Земля комарицкая до годуновского разорения медом и хлебом, льном и коноплей, воском была богата. А мужики комарицкие еще до тебя, Иван Исаевич, боярам да дворянам петуха красного пускали, и седни нет нашего отказа, послужим.
— Чего уж там, виноваты, пристыдил.
— На комаринцев полагайся, воевода. Как не порадеть царю Димитрию?
Староста кивнул степенно:
— Извели, извели бояре царя Димитрия, а всё за то, что жалел он нас, люд крестьянский, землей наделить вознамерился.
— Мы тебе, Иван Исаевич, людей дадим, какие даточную службу несли, не сумлевайся. Они, чать, не забыли воинской науки.
— Спасибо, старейшие, — поклонился Болотников. — Иного ответа не ожидал.
Под вечер освободился Иван Исаевич. Из трапезной в горницу перебрался. Заглянул Скороход:
— Не помешал, Иван Исаевич?
— Проходи, Митя, — обрадовался Болотников другу.
Скороход саблю снял, у двери поставил. Тут же на лавку положил пистолет и шапку. Подсел к Болотникову, помолчали. Иван Исаевич тишину нарушил:
— Знаешь, о чем я думаю?
— Скажешь.
— Теряем время, Митя, а в Москве тем часом рать на нас готовят. Не по нутру мне здешнее топтание.
— Ежели сам разумеешь, за чем остановка?
У Болотникова взгляд колючий.
— Заботит меня это, однако без казаков как на Москву идти? Тут все взвесить надо. С одними пешими, без конных, успеха не иметь.
— Сколь же дожидаться, Иван?
— Мнится, скоро. На Запорожье и Дону, мыслю, не могут не откликнуться на зов. — И вдруг резко переменил тему: — Слухи до меня доходят, Митя, бражничаешь ты. Так ли?
— Есть грех, Иван. От скуки.
— Грех, сказываешь? От скуки? Нет, врешь, зельем веселишь себя! А ведомо ли тебе, Митя, что бражничество и предательство соседствуют? Запоминай, наперво прощаю, вдругорядь на себя пеняй. Покуда как друга упреждаю.
Из-за днепровских порогов ковыльными степями вел запорожцев атаман Беззубцев. А со стороны «дикого поля» вырвались донцы походного атамана Межакова. Ковыльными степями прошли, не встретив давних недругов — крымчаков.
Много веков таила «дикая степь» угрозу для русичей. Едва сойдет снег с земли, проглянет первая зелень — до самых заморозков не было покоя Руси. Со времен Киевской Руси «дикая степь» была пристанищем печенегам и половцам, затем приютила хищные орды татаро-монгол.
Сбросила Русь золотоордынское иго, многих знатных татарских беков и мурз подмяла под себя, но еще долгие годы висела над русичами опасность набегов крымской орды. Стремительно врывалась она на Русь, словно крыльями широкого невода охватывала города и деревни. Кровью и слезами омыта «дикая степь».
Соединились донцы и запорожцы у Путивля, повернули к Севску.
Длинной лентой растянулись казачьи полки. Десять тысяч казаков ведут Межаков и Беззубцев к Болотникову. Когда первые достигли Севска, последний полк едва границу волости пересек.
Еще под Путивлем увидел Межаков усатого рослого атамана запорожцев, издалека узнал Беззубцева. Приподнялся в стременах, окликнул:
— Юрко, старый товарищ!
— Никак атаман Межаков? — удивился Беззубцев.
Спешились. Окружили атаманов старшины и есаулы. Сколько знакомых! Радуются.
— Полтора года, как хаживали с Дмитрием на Москву.
— Давно.
— Кой там, вчера будто.
— А где атаман Корела?
— Нет атамана Корелы, схоронили.
— Жаль, добрый казак был.
— Поседел ты, Межаков, — хлопал походного атамана донцов Беззубцев.
— А тебя, Юрко, и старость не касается.
— Слово от нее знаю. Так как оно, сызнова за царя Дмитрия повоюем?
— Будто, кто это большой воевода Болотников, ась? — спросил Межаков. — Говорят, его сам Дмитрий в Путивль прислал.
— Не знаю. О нем, идя сюда, прослышал.
— Вот и мне неведомо. На круге в Черкасске письмо воеводы Шаховского читали.
— У нас тоже, — поддакнул Беззубцев. — Слыхивал, будто на бояр он замахнулся.
— Кабы так… Донцы нынешнего царя и бояр его недобрым словом поминают. Хлебные обозы и пороховое зелье московские воеводы на Дон не пропускают.
От сторожи к стороже катилось в Севск:
— Казаки!
Разбив свой стан под городом, атаманы отправились к Болотникову. Едва в ворота вошли, Иван Исаевич с крыльца к ним навстречу спустился. Смотрел на атаманов внимательно. Особенно долго Межакова разглядывал.
— Спасибо, атаманы, кланяюсь вам и всему товариству, что не отказали в подмоге.
— Принимай под свое начало донцов-молодцов, Иван Исаевич, — сказал Межаков.
— И запорожцев тоже. Бог удалью не обидел. — Беззубцев пригладил сивые усы. — Ты, Иван Исаевич, Дмитрием над нами поставлен, так ли?
— Верно, атаман, — нахмурился Болотников.
Беззубцев ему свое продолжает:
— Видал ли ты Дмитрия, воевода? О нем разное болтают.
— Жив царь, — прервал его Болотников. — Однако, когда я в Варшаве был, государь, сказывали, в Сандомире проживал.
— Мы Дмитрия хорошо знаем, — сказал Межаков. — Он к казакам благоволил. Дону разрешил хлеб да пороховое зелье в Москве закупать, чего другие цари не дозволяли.
Легкие сумерки долгие. Межаков в избе отдыхал, когда заглянул к нему Болотников. Не присаживаясь, заговорил:
— Аль не признал ты меня, атаман?
Межаков на воеводу смотрит, силится вспомнить, где они раньше виделись. Нет, не припомнит. Повел головой. Иван Исаевич рассмеялся:
— Оно и немудрено, четыре года минуло, когда я простым казаком под твоим началом, атаман, к крымчакам хаживал.
— Нет, не упомню, Иван Исаевич, ты уж прости. С той поры немало воды в Дону-батюшке обновилось. Сколь лиц перевидал я, все в голове перемешалось.
— Да чего там! — разочарованно согласился Болотников. — Ведь ты тогда походным атаманам был, а таких, как я, тыщи три насчитывалось. — И, уже открывая дверь избы, сказал: — Жаль, однако, что не помнишь, а я тебя, атаман Межаков, в памяти храню.
Топая сапогами, в горницу ввалились Скороход, полковой голова Прокопий Ляпунов, предводитель рязанских дворян, что явились к Болотникову воевать за царя Дмитрия, и гулевой атаман Заруцкий.
Дорогу сподвижникам Ивана Исаевича заступила дородная румяная стряпуха Фекла. Напирая грудью, разбросала руки:
— Не пущу, нехай спит, силов набирается.
Заруцкий, розовощекий шляхтич, со смешком ущипнул стряпуху:
— Ахти, налитая. С такой всю мужицкую силу растеряешь!
Высокий, статный, Прокопий Ляпунов согласился:
— Мед девка! — И засмеялся: У Ивана Исаевича губа не дура!
— Пробудись, Иван Исаевич, весть неприятственная! — Скороход потеснил стряпуху. — Да пропусти, Фекла, эко раскрыластилась, что наседка.
Болотников глаза продрал, вышел к гостям.
— Чего шумите, сны не дали досмотреть. Аль подождать не могли? Входите. Посторонись, Фекла.
Потянулся с хрустом, одернул белую льняную рубаху, первым прошел в горницу, бочком присел к столу. Уселись и атаманы, лишь Скороход остался стоять.
— Сыр-бор из-за чего? — спросил воевода.
— Казаки весть важную привезли, — ответил Ляпунов. — Послушай, Иван Исаевич, их самолично.
— Позови, Дмитрий, казаков, — сказал Болотников и уселся на лавку.
Заруцкий дыхнул на воеводу. От гулевого атамана разило перегаром.
Болотников поморщился. Он не любил невесть как очутившегося в казаках шляхтича за постоянное бражничанье.
— Когда пить кончишь?
Вошли два казака, и Заруцкий ничего не успел ответить.
Казаки, один молодой, второй постарше, в синих шароварах и серых папахах, остановились посреди избы. Который постарше сказал:
— Прознали мы, батько воевода, что послал на нас царь князя своего Нагого с войском, и тебе поспешаем рассказать, о чем нам ведомо.
— Доподлинна ли ваша разведка? — перебил казаков Болотников.
— Истинно, батька. Из-за Орла следят за ними наши товарищи.
— Что за сила у Нагого?
— Два стрелецких приказа да восемь пушек.
— Так, — покачал головой Болотников и посмотрел на казаков. — За весть благодарствуй. Ворочайтесь к своим, продолжайте следить, какие действия примет царский воевода.
Казаки вышли из избы. Иван Исаевич кашлянул в кулак.
— Что надумали?
Ляпунов ответил за всех:
— Выступать немедля навстречу Нагому.
— А готовы ли? — спросил Болотников и, не дождавшись ответа, добавил: — Нам надо недельку на подготовку. Покуда же Нагому перекроет дорогу есаул Скороход. Бери, Митрий, сотню казаков и атамана Заруцкого, скачите в Кромы. По известиям, там собралось тысячи две холопов. Вам на себя Нагого принять.
Болотников перевел глаза на Ляпунова, помолчал. Потом пояснил:
