— Почему?
— Я думаю, дело в ее энтузиазме. Но уж слишком все зашло далеко, и люди стали раздражаться. Меня всегда огорчало подобное отношение: какой смысл в нашем проекте, если он превращается в арену борьбы за власть? Я сделал все возможное, чтобы ради всеобщего блага ее остановить.
— И преуспели?
— Частично. По крайней мере убедил ее не поднимать шум. Это оказалось весьма утомительно. Луиза уперлась и, как я уже упоминал, была со мной резка. Сам я высоко оценил труд Коллмана и был готов согласиться с его рекомендациями. Исследуемое произведение — всего лишь набросок маслом для религиозного полотна. Сюжет неясен. Стилистические особенности позволяют отнести его к началу шестнадцатого века. Луиза настаивала на том, что работа проведена неправильно.
— Ее за это вряд ли можно судить, — отважилась возразить Флавия. — Ведь вы же не желаете допустить ошибку.
Робертс нахмурился:
— Естественно, нет. Поэтому я не стал возражать. Но доктор Коллман огорчился. Он считал, что со стороны Луизы неэтично на первом же заседании подвергать сомнению выводы своих коллег. Впрочем, спросите его сами. Я считаю неверным описывать за него его же реакцию.
— А каковы были выводы Мастерсон?
— Не знаю. Они содержались в работе, которую она должна была представить вчера. Полагаю, бумаги находились в сумке, которую у нее украли.
— Возможны ли неоспоримые выводы по такому поводу, как этот?
Это было приглашением к спору, и Робертс не мог его отклонить. Он откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу, свел вместе кончики пальцев и заговорил так, словно поучал самую отсталую из своих студенток:
— Видите ли, вы не должны забывать, что Тициан — один из величайших гениев Ренессанса. В силу этого теоретически возможно вычленить искру таланта, которая должна содержаться во всех его работах. Но даже гений его уровня не вылупляется готовым, так сказать, сформированным…
Флавия пожалела о своей неосторожности: Робертс говорил так, словно каждое слово начиналось с большой буквы. А по блеску в его глазах она понимала, что его монолог надолго. Еще даже не дошло до тицианова мастерства владения кистью. Но она напросилась сама — оставалось расслабиться и изобразить на лице терпение и заинтересованность.
Робертс осветил юношеский период творчества Тициана — рассказал, как тот начинал в студии Беллини, а затем подпал под влияние Джорджоне.
— Не сомневаюсь, — сказал он, — вы слышали, что Тициан помогал ему в росписях Фондако деи Тедески в Венеции.
Флавия кивнула с легким раздражением. Она все это прекрасно знала и не желала, чтобы с ней обращались как с неучем.
— Художники стали большими друзьями, но их привязанность прервалась, когда Тициан похитил у наставника любовницу и в 1510 году отбыл работать в Падую. Сердце Джорджоне разбилось, и он умер в том же году. А любовница умерла от чумы. Вот таков конец истории. Но ее смысл в том, что Тициан испытал множество всяких влияний: сначала писал в манере Беллини, затем в манере Джорджоне. И лишь впоследствии обрел свой неповторимый стиль.
— Я все это знаю. И что из того? — Флавия надеялась, что ее резкость вернет ученого в их непосредственное, хотя и не столь изысканное настоящее.
— Значение моей краткой лекции в том, что манера живописи Тициана в ранний период менялась — он экспериментировал, совершенствовался, становился более зрелым. Поэтому возникает большой вопрос, если речь идет о картинах, авторство которых не подтверждается документами. Коллман решил — а он эксперт в этом деле, — что таких документов не существует. Но Луиза посчитала, что способна доказать авторство Тициана иным путем.
— У вас есть какая-нибудь информация, что могло произойти в пятницу вечером? — Флавия обрадовалась, что сумела его остановить, и надеялась повернуть в область более привычного и продуктивного полицейского допроса.
— Абсолютно никакой. Я узнал, что что-то не так, когда оказался на острове утром в субботу и обнаружил Лоренцо в панике и полный дом полицейских. А в интересующий вас день не припомню ничего интересного. Мы встретились утром. Я позавтракал с Миллером — мы рассуждали, как ему действовать на собрании в его колледже в Америке, когда начнется обсуждение его переутверждения в должности. Ведь я один из его оппонентов. А потом провели очередное заседание комитета, которое завершилось примерно в три часа. Затем я сходил купить билеты, отдохнул и переоделся перед оперой. Все вполне обычно.
— Вы с ней много разговаривали?
Робертс покачал головой.
— Только о текущих делах, и то немного. Луиза пропустила первый день заседаний, что вызвало недовольство, — ездила на экскурсию в Падую, так сообщил мне Миллер. Она была в чрезвычайно решительном настроении, но не сказала ничего существенного. Вела себя необыкновенно тихо.
Флавия поняла, что продолжать беседу бесполезно. Ее начинал сильно интересовать Миллер, однако она прекрасно понимала: его не разговорить, если рядом, ближе чем в полумиле, находится Робертс. Хотя в этом не было ничего подозрительного. Просто Робертс настолько привык властвовать, что никому другому не удавалось вставить при нем ни единого слова. Флавия подумала: как же он проводил заседания комитета?
Она поднялась, собираясь откланяться, и обрадовалась, когда заметила, что ее намерение разрушило тет-а-тет мужчин. Миллер объявил, что идет в бассейн искупаться.
— Замечательно! — немного язвительно похвалил его Робертс. — Я всегда утверждал, что Соединенные Штаты — последний оплот человека здорового, правда, Миллер?
Миллер покорно, но как-то равнодушно улыбнулся. Судя по всему, он слышал эту шутку не впервые. И теперь пробормотал, что купание помогает ему в момент стресса.
— Что ж, это хорошо, — одобрил Робертс. — Только бы оно не отвлекало вас от других занятий. Зайдите к доктору Коллману и напомните ему, что архивные материалы нужны мне сегодня вечером. Очень важно, чтобы я успел закончить свою лекцию в срок.
Приказ есть приказ. Не оставалось сомнений, что Миллер и Коллман привыкли повиноваться. Флавия задержалась в коридоре у двери Миллера и дождалась, когда тот появился с ластами, полотенцами и другими атрибутами купальщика. Он явно принадлежал к энтузиастам: маленькие наклейки на его рюкзачке, очевидно, свидетельствовали о соревнованиях по плаванию, в которых он многие годы участвовал. Физическая форма — прекрасная штука, но Флавия каждое утро курила как паровоз, пила самый крепкий кофе, который только удавалось заварить, и, считая, что снаряжение пловца — это шезлонг и крем для загара, не слишком одобряла идею поддержания себя в этой самой форме.
— Полагаю, вы хотите допросить меня с пристрастием без профессора Робертса, чтобы он не брался отвечать сам на все ваши вопросы? — безжизненно произнес Миллер, пока они спускались по лестнице к молу.
— Ну, я бы не стала говорить «с пристрастием», но близко к тому, — ответила Флавия. Они перешли на английский, хотя с Робертсом общались только по-итальянски, а когда единственный раз вмешался Миллер, его язык показался ей не совсем правильным.
— Как Мастерсон вела себя в комитете? — Флавия решила, что отзыв Миллера может отличаться от того, что сказал его коллега.
Отбивая дробь каблуками по каменным ступеням, ученый пожал плечами. Он был одет в джинсы и майку и по какому-то удивительному и совсем не итальянскому выверту моды — в дорогие черные ботинки. Странные все-таки люди, эти американцы.
— Не примите за нападки или что-нибудь такое… Она была опытным и квалифицированным человеком. Но не самым очевидным выбором на членство в комитете.
— Потому что хорошо выполняла свою работу? — Флавия снова поймала себя на том, что стремится защитить несчастную погибшую от сомнений и критики ее коллег мужского пола. Уж не слишком ли она начинает себя отождествлять с этим трупом?
Впервые с тех пор, как они познакомились, Миллер искренне удивился.
— Боже упаси! — воскликнул он. — Случай редкий сам по себе. В конце концов, Луиза была специалистом не по Тициану, а по искусству Ренессанса в целом.
— Таким образом, она писала, работала в музее и состояла в комитете?
— Никто не обвинял ее в нерадении. Она была всегда добросовестной. Может быть, слишком много публиковала? Не знаю. Ее опусы были немного легковесными. И не такими оригинальными, как она пыталась представить. Я точно знаю, ее взяли только потому, что она женщина.
— Что вы хотите сказать? — вспыхнула Флавия на его замечание. Вот чего она действительно терпеть не могла…
— Разве не понятно? В наши дни всякий проект, чтобы выглядеть прогрессивным и непредвзятым, должен включать в себя женщину. Лоренцо очень следит за этим и поэтому санкционировал ее назначение. Другая кандидатура просто не пришла в голову. Так что Луизе повезло.
