ГЛАВА 6
К тому времени, когда Флавия возвратилась в отель, Аргайл, который весь день не делал ничего существенного, если не считать шатания по церквам и созерцания живописи, уже поджидал ее в комнате. И пока она была в ванной, воспользовался случаем и повис на ее телефоне. Настал момент истины. Он наконец набрался смелости, чтобы позвонить маркизе.
Пока Флавия натирала себя мочалкой, он набирал номер. И когда она вышла из ванной — розовая, сияющая и примирившаяся с миром, оба пришли в гораздо лучшее настроение.
Аргайл пересмотрел свое мнение о собственных способностях торговца произведениями искусства и пришел к выводу, что скорее всего он не так уж и плох.
Честный, прямой, решительный. Одним словом, хороший дилер. Непробиваемый, как игрок в покер.
— Ура! — довольно воскликнул он, когда в клубах пара Флавия появилась из ванной. — Все утряслось. Я всегда говорил: долой посредников! Снова отказался заниматься незаконными вещами, и маркиза объявила, что Пианта — это ее собственные слова — старый придурок, что вообще предложила мне подобную вещь. Сделка состоится, и финансовые условия решены. Так что победа в моих руках! — Не речь, а сплошные знаки восклицания: мол, знай наших! — Я предложил разумную цену, маркизу она устроила, и завтра она приглашает меня подписать договор. Так что можно начинать оформлять разрешение на вывоз.
— Замечательно! — Флавия обрадовалась не только за него, но и за себя: не придется весь вечер выслушивать его хныканье и жалобы. — Надо это отметить, а заодно обсудим мои тщетные потуги. Результаты дня оказались удручающими. Кстати, повеселю тебя деталями допросов. Ты ведь говорил, что хотел о них узнать.
Она призналась — себе, а не Аргайлу, не хотела поколебать его веру в свою память, что совершенно забыла задать наводящий вопрос о его картине. Хотя, с другой стороны, Мастерсон отнюдь не казалась склонной делиться своими находками с коллегами.
Аргайл радостно созерцал лагуну, а Флавия снова отправилась в ванную, переоделась, а затем потащила его в необыкновенно дорогой ресторан. Заказала крепкий аперитив, подождала, пока он не проглотит большую часть напитка, и только тогда приступила к краткому, но точному отчету о своих дневных похождениях.
— Вот так, — заключила она. — Что ты об этом думаешь?
— Чрезвычайно интересно, — отозвался Джонатан. — Нет ничего более захватывающего, чем наблюдение за развитием отношений в замкнутой группе. Полагаю, Робертс тебе не слишком приглянулся?
Флавия фыркнула:
— Надутый педант. Напускает на себя всякую дурь: вот мы, мол, ученые…
— Ясно, — понимающе хмыкнул Аргайл. — Оставьте искусство нам, а вы, женщины, занимайтесь своим шитьем. Поэтому он тебе не понравился?
— Отчасти. Черт побери! Убили человека, а все, с кем я разговаривала, за исключением Ван Хеттерена, ничуть об этом не жалеют. Миллер заявил, что она была тщеславна, и тревожится только об одном: как бы этот случай не повлиял на его карьеру. Робертс источает очарование, когда утверждает, что и она со временем могла бы стать полезной. А Коллман как будто считает ее злобной.
— Она прекрасно умела настроить против себя людей, — осторожно заметил Аргайл, смутно понимая, что говорит не совсем то, что надо.
— Вот видишь, — возмущенно негодуя, взорвалась Флавия, — ты, в сущности, такой же! Ее характеризуют как настырную, агрессивную, тщеславную. Самое лучшее, что все, кроме Ван Хеттерена, о ней говорят, что она добросовестная. Добросовестная! Ха! Если бы на ее месте был Робертс, о нем бы кричали, какой он энергичный, творческий, новаторский! Она пишет книги, статьи, работает как зверь, а Миллер говорит, что это одна лишь видимость.
Она критикует Коллмана за халтуру, а он огрызается, мол, она такая злобная! Беднягу убили, а ты говоришь, что она умела настраивать против себя людей. Еще немного, и заявишь: так ей и надо — сама во всем виновата. Оправданное убийство.
Возникла долгая пауза. Аргайл пришибленно смотрел на Флавию, а та после своей бурной вспышки разъяренно сверкала глазами.
— Слушай, а ты немного не перегибаешь палку? — наконец решился сказать он.
— Еще бы! А как же иначе! — опять возмутилась Флавия. — Поработай с мое со старыми хрычами, которые относятся к тебе как к машинистке-милашке! Робертс наставлял меня, словно первокурсницу. Боттандо отправил сюда на условиях, что я не буду ни во что влезать. Боволо делал гнусные замечания по поводу моей одежды и разрешил допросить членов комитета только потому, что абсолютно уверен, что я от них ничего не добьюсь.
Флавия снова замолчала и делала одну затяжку за другой, а Аргайлу становилось все неудобнее. С этой стороны он ее раньше не знал. Думал, она прыгала по жизни, совершенно нечувствительная к внешним раздражителям. Значит, на что-то не обратил внимания.
— Конечно, ты совершенно права, — наконец произнес он.
В разговоре снова возникло затишье. Флавия подавленно сидела, а Аргайл молился, чтобы его дурацкое замечание не разбило их замечательную дружбу. Но еще он удивлялся способности Флавии так быстро вскипать термоядерной активностью и тут же остывать.
— Не знал, что Боттандо тебя настолько раздражает, — продолжал он, когда понял, что уровень радиации снизился до допустимого.
Флавия удивленно подняла на него глаза:
— Боттандо? Он меня совсем не раздражает. Делает все, что может. К тому же я к нему привыкла. Раздражают другие. Все, что я хотела сказать: нельзя принимать отзывы о Мастерсон за чистую монету. Особенно один, который скорее всего представляет собой придуманную убийцей чистую ложь.
— Насколько я могу судить, ты пришла к выводу, что ее убил один из этих людей, но не имеешь представления, почему?
— Вот именно.
— А если вернуться к сицилийской версии? Просто и ясно — никаких проблем.
Флавия посмотрела на него с отвращением. Ужасная мысль, что Боволо все-таки прав, уже приходила ей в голову, когда она вернулась домой от Ван Хеттерена. Но она быстро ее прогнала: решила — все от переутомления. И не желала, чтобы такие люди, как Аргайл, сеяли в ней семена сомнений.
Но альтернативной теории у Флавии не было, и они вообще оставили эту тему, кончили ужин и вернулись в отель, где Аргайл разразился длиннющей речью, уговаривая ее возвратиться в Рим. Сама Флавия не знала, как поступить: с одной стороны, хотелось умыть руки и распрощаться с этим делом — оно ей представлялось тупиком, который никуда не вел: пока еще упрешься в глухую стенку, изрядно потреплешь нервы. Но с другой стороны, она не любила бросать дела и понимала, что Боволо изрядно напортачит. Да и перспектива возвращения в Рим, где, возможно, расчленят ее управление, не вызывала энтузиазма. Вот если бы вернуться, имея в кармане настоящего убийцу…
— Для вас сообщение, синьорина. Вас просили позвонить, — сказал портье, когда Флавия забирала ключ. Сообщение оказалось от Боволо. Определенно неважное — можно было бы подождать до утра. Но, учитывая перспективу долгой беседы с Лоренцо и Коллманом, а потом самолет в полдень, завтра получалось невероятно загруженное утро. А Флавия терпеть не могла опаздывать на самолеты. К тому же перевалило за десять, и у нее появился шанс продемонстрировать суровому полицейскому свой энтузиазм. Если повезет, она даже поднимет его с постели.
Флавия набрала номер, и, к ее удивлению, ей немедленно ответили. Аргайл слушал ее длинную череду «м-м-м», «угу» и «ага», а потом она замолчала. Повернулась к англичанину, который в этот момент плелся к двери, и помахала рукой, призывая оставаться на месте.
Наконец она произнесла свое последнее «ага» и положила трубку. Вскинула голову и посмотрела на Аргайла с таким выражением, которое ясно свидетельствовало: «У меня тебе есть кое-что сказать».
— Ну и что там такое? — спросил он.
— Это помощник Боволо. С очередными новостями. Судя по всему, мой отъезд из Венеции откладывается. — Флавия вернулась к конторке портье и продлила свое проживание в номере. — Похоже, — продолжала она, убедившись, что койка зарезервирована и в безопасности, — профессора Робертса только что выловили из канала — мертвее мертвого. Пойдем со мной, будешь держать меня за руку: терпеть не могу утопших жмуриков.
Крохотная улочка с узкими проездами по обе стороны неширокого канала. Перспектива на горбатые мостики, которая в других, нормальных, обстоятельствах послужила бы прекрасным сюжетом видовой открытки Венеции для туристов.
В нескольких сотнях ярдов вдоль по каналу, идущему от Ка'Редзонико к Большому каналу, есть маленькая площадь, которая претендует на известность только потому, что там расположена церковка Святого Варнавы[4]. Почти вся площадь была погружена во мрак, за исключением яркого пятна света от установленных на полицейском катере прожекторов. Все они светили в одну точку — лежащую на набережной накрытую большой белой простыней бесформенную груду.
