– Имею тяжкую честь быть Высшим магистром Бегущих. Мое имя Арич.
Произнося это, магистр выбросил вперед правую руку, взял синий ящик и уронил его на колени Макки.
– Именем книги я связываю вас клятвой!
Как и ожидал Макки, все было сделано очень быстро. Он продолжал держать ящик в руках, когда еще не умолкли звеневшие в воздухе слова старинного судебного вызова. Невзирая на все модификации говачинского Закона, каковые можно было приложить к этой ситуации, он, Макки, был пойман в сложное переплетение правовых требований. Он остро ощущал пальцами холод металла. Ему придется вступить в борьбу с самим Высшим магистром. Говачины обходились без долгих предисловий: это свидетельствовало о нехватке времени и о том, что они находятся в затруднительном положении. Макки напомнил себе, что имеет дело с существами, которые находят удовольствие в своих собственных неудачах, которые наслаждаются смертью на судебной арене, а самую большую радость испытывают, когда кто-то меняет законы.
Макки заговорил, тщательно соблюдая формальности, которых требовал ритуал. Он понимал, что без этого не сможет выйти отсюда живым.
– Двое неправых могут взаимно устранить друг друга. Поэтому позвольте тем, кто совершает ошибку, совершить ее вместе. Именно в этом и состоит истинная цель Закона.
Макки откинул простой крючок, запиравший ящик, и поднял крышку, чтобы рассмотреть содержимое. Это надо было сделать с соблюдением всех формальностей. Горький затхлый запах ударил ему в нос, когда он открыл крышку. В ящике лежало то, что он и ожидал увидеть: книга, нож, камень. Макки понимал, что держит в руках оригинал подобных ящиков. Это была вещь невероятной древности – в тысячи и тысячи стандартных лет. Говачины верили, что именно этот ящик был создан Лягушачьим Богом, а его содержимое является образцом, символом «единственного настоящего Закона». Помня, что все надо делать правой рукой, Макки по очереди прикоснулся ко всем трем вещам, закрыл крышку и запер ящик. Сделав это, он почувствовал, что вступил в призрачные ряды легумов, имена которых были запечатлены в менестрельской хронологии истории говачинов:
Бишкар, укрывшая свои яйца…
Кондуш-ныряльщик…
Дритайк, который выпрыгнул из болота и насмеялся над Мррегом…
Тонкил, спрятавший нож…
Макки вдруг стало интересно, как будут петь о нем. Как о Макки-растяпе? Его мысли лихорадочно метались от одного важного предмета к другому. Первой проблемой был Арич. За пределами Федерации говачинов было мало что известно о Высшем магистре Бегущих, но рассказывали, что однажды он выиграл дело, доказав факт предвзятости, и это позволило ему убить судью. В комментариях к происшествию было сказано, что Арич «сделал с Законом то же, что делает вода с солью, растворяя ее». Для посвященных это означало, что Арич сформировал отношение говачинов к законодательству, каковое можно было обозначить как «уважительное неуважение». Это была особая форма святости. Каждое телодвижение было так же важно, как и произнесенное слово. Говачины сделали из этого афоризм:
«На судебной арене твоя жизнь находится у тебя во рту».
Говачины могли юридически обосновать убийство любого участника судебного процесса – судьи, легума, клиента, но это должно было быть обставлено со всей правовой тщательностью, с обоснованиями, понятными всем участникам, с соблюдением расписания. Помимо всего прочего, убивать на судебной арене можно было только при отсутствии иной возможности уважительного неуважения к говачинскому Закону. Даже изменяя Закон, нужно было соблюдать его святость.
Вступая на судебную арену, надо было ощущать эту особую святость всеми фибрами души. Формы… формы… формы… С этим синим ящиком говачинский Закон грозил смертью за каждое слово, за каждое движение. Зная, что Макки не был прирожденным говачином, Арич решил загнать его в цейтнот, надеясь, что тот неминуемо совершит какую-нибудь непростительную ошибку. Говачины не хотели доводить до судебной арены дело Досади, это было быстрое состязание. Но если арены все же не избежать… Что ж, ладно, тогда придется очень тщательно подбирать судей – их вообще всегда подбирали с большой осторожностью. Обе стороны проявляли в этом деле максимум изобретательности, стараясь не выбрать профессионального законника. Судьи могли представлять тех, кого обидел Закон. Судьями могли стать обычные рядовые граждане в любом числе, если они удовлетворяют противоборствующие стороны. Судей могли избирать (и часто делали это) на основании их специальных знаний, важных для данного конкретного дела. Но здесь следовало крепко подумать о возможной предвзятости. Говачинский Закон строго разделял пристрастное отношение и предвзятость.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Макки учитывал это.
Интерпретация пристрастного отношения: «Если я могу вынести решение в пользу определенной стороны, я так и поступлю».
Интерпретация предвзятости: «Неважно, что происходит на арене, я все равно приму вот эту сторону».
Пристрастное отношение допускалось, предвзятость – нет.
Арич был главной проблемой, со своими предвзятостями, пристрастностью, врожденным и привитым воспитанием отношением к тому или иному вопросу. В глубине души он свысока смотрел на все неговачинские правовые системы как на «орудия, ослабляющие характер индивида и руководствующиеся алогичностью, иррациональностью и эгоцентричностью, прикрываясь словами о высоких целях».
Если дело Досади все же дойдет до арены, то его проведут по модифицированному говачинскому Закону. Модификация была костью в горле для Федерации говачинов. Это была уступка, сделанная ради вступления в Конфедерацию сознающих. Периодически говачины пытались сделать свой Закон основой законодательства всей Конфедерации.
Макки помнил, что некогда один говачин сказал о законах Конфедерации:
«Они воспитывают алчность, возбуждают недовольство и порождают соперничество, основанное не на превосходстве, а на предрассудках и материализме».
Макки вдруг вспомнил, что это изречение приписывали Аричу, Высшему магистру Бегущих. Не было ли более глубокого смысла у того, что этот говачин сейчас делал?
Выказывая нетерпение, Арич глубоко вдохнул и сказал:
– Теперь вы мой легум. Если вы уйдете, то будете осуждены за враждебность правительству. Я знаю, что вы именно такой враг, Макки.
– Вы знаете меня, – согласился Макки.
Это был не просто ритуальный ответ и подчинение формальностям, это была правда, однако Макки стоило большого труда произнести ее спокойно. За почти пятьдесят лет, прошедших с тех пор, как Макки был допущен в ряды говачинских юристов, он четыре раза участвовал в древних судебных процедурах арены, а это мало, если сравнивать с послужными списками других легумов. Каждый раз на кону стояло его выживание. На всех своих стадиях судебное состязание было битвой не на жизнь, а на смерть. Жизнь проигравшего была в руках победителя, который мог обойтись с побежденным по своему усмотрению. В некоторых редких случаях проигравшего могли продать собственным братьям по филуму, как раба. Но против такого решения часто протестовали сами проигравшие.
Лучше почетная смерть, чем рабская жизнь.
Покрытый засохшей кровью нож свидетельствовал о том, как часто смертный приговор приводился в исполнение. Это была практика, превращавшая редкие судебные процессы в запоминающееся зрелище.
Арич, говоривший с закрытыми глазами и демонстрировавший наколотую на веках татуировку, довел разговор до решающей точки:
– Теперь, Макки, вы расскажете мне, какое официальное дело Бюро Саботажа привело вас в Федерацию говачинов.
* * *
Закон должен обладать полезным свойством порывать с традиционными формами, потому что формы Закона определенно остаются прежними, даже когда в нем не остается даже намека на справедливость.
(Говачинский афоризм)
Он был высок для досадийского говачина, но при этом выглядел толстым и неухоженным. При ходьбе он шаркал ногами и сутулил плечи. Когда он волновался, дыхание его становилось свистящим и сотрясало грудные желудочки. Он знал это, как и то, что это видят окружающие. Он часто пользовался своей характерной чертой для того, чтобы показать, что ни один досадиец не обладает большей властью, чем он, что власть его смертоносна. Все досадийцы знали его имя: Брой. И очень немногие недооценивали тот факт, что на пост верховного правителя, электора, его избрала Священная Конгрегация Небесного Занавеса. Частная армия Броя была самой многочисленной в Досади, самой эффективной и боеспособной, а его корпус разведки внушал страх и восхищение. Электор занимал квартиру на верхнем этаже административного здания из камня и пластали; бронированные окна квартиры выходили на один из рукавов реки, протекающей через самое сердце Чу. Вокруг этой цитадели, словно концентрические кольца вокруг ядра, располагались городские укрепления. Единственный путь в цитадель лежал через Туннельные ворота, которые были помечены, как «ТВ-1». ТВ-1 пропускали лишь самых избранных из избранных и никого больше.
