В античном городе, в том числе в провинциальном испанском, никогда не было ни имущественного, ни социального равенства. Но в эпоху Поздней империи эти различия еще более обострились. Самыми престижными и роскошными зданиями оказываются теперь не храмы и общественные сооружения, как раньше, а дома богачей. Некоторые из них, украшенные великолепными мозаиками, превращаются в настоящие дворцы. В одном из таких зданий в Италике, около Гиспалиса, только мозаика занимает площадь в 3000 м2. А раскопки некрополей показывают очень низкий уровень жизни подавляющего большинства городского населения этого времени{115}.
Орфей. Деталь римской мозаики (слева) Охота на кабана. Деталь римской мозаики из виллы Лас Тьендас в Мериде В принципе города все еще сохранялись, оставаясь центрами ремесла и торговли, продолжая играть важную роль в административной системе испанских провинций, и они сохранили основные характеристики римского города, старую систему управления, наличие сельской округи, даже существование городской милиции{116}. Но размеры городов сократились. Например, в Валенции, несмотря на сохранение городом своего значения, все городское поселение сосредоточивается вокруг старого цирка, стена которого становится и стеной самого города{117}. И экономическая роль городов становилась все меньше, хотя и далеко не исчезла. Гораздо большее значение приобретают латифундии, находившиеся вне юрисдикции городов{118}.
Три грации. Деталь римской мозаики (вверху слева) Мозаика из так называемого Дома амфитеатра в Мериле (вверху справа) Сцены деревенской жизни. Мозаика из Большой виллы, Тунис Раскопки показали большое количество роскошных вилл, являвшихся центрами обширных сельских владений. Например, одна из вилл в Пиренеях насчитывала 44 помещения, а в другой столько же помещений было выделено только для местного гарнизона. Виллы появляются во всех провинциях и зонах Пиренейского полуострова, хотя большая часть концентрируется в менее романизованных районах его центра, запада и северо-запада{119}. Как уже упоминалось, о богатстве и военных возможностях их владельцев может говорить пример родственников Гонория, создавших целые армии из собственных рабов и колонов. Богатые сенаторы, владевшие имениями в разных местах империи, могли их иметь и в Испании. Таковыми были владения богатейшего сенатора Валерия Пиниана и его жены Мелании. Эти владения, разбросанные по разным провинциям, доставляли владельцам ежегодно 120 тысяч фунтов золота{120}. Какова была в этих доходах доля испанских имений, мы точно не знаем, но даже если они давали не больше одной десятой, это все же громадная цифра, если учесть, что доход других богатых сенаторов составлял около 4 тысяч фунтов{121}. Центром латифундий являлось господское поместье, представлявшее собой целый комплекс почти дворцового типа — виллу (villa). В такой вилле имелись даже помещения для ремесленников, а часто и для гарнизона. Как видно из изображений на африканских мозаиках, такие виллы были хорошо укреплены и своими башнями похожи на средневековые замки{122}. Возможно, что и испанские магнаты обладали похожими «замками». В любом случае это были весьма роскошные здания, великолепно украшенные, в том числе полихромными напольными мозаиками{123}. Приморские виллы на юге страны включали помещения для изготовления гарума{124}. Здесь жили хозяин со своей семьей и рабы, непосредственно его обслуживавшие. Впрочем, учитывая, что у наиболее крупных собственников имелось далеко не одно владение{125},[20] многие такие виллы могли оставаться практически пустыми. В столь частое отсутствие владельца поместьем довольно самовластно руководил управляющий, нередко происходивший из особо доверенных вольноотпущенников или даже рабов.
Сельская территория поместья обычно делилась на две части. Одну составляли земли, обрабатываемые рабами непосредственно под руководством управляющего — виллика или актора. Однако при больших размерах имений, некоторые из которых превышали 1000 га{126},[21] организовать весь труд таким образом было невозможно. Поэтому другую часть делили на сравнительно мелкие участки, которые обрабатывали колону, платившие оброк{127}, и рабы, посаженные на пекулий{128}. В пекулий могли отдаваться также мастерские и стада. В ряде случаев пастухами были и колоны. Можно думать, что в латифундиях, хозяева которых отсутствовали, доля колонов была большей, чем там, где собственник сам занимался хозяйством.
В Испании, как и во всей Римской империи этого времени, положение рабов несколько улучшилось. Многие, получая пекулий, приобретали тем самым возможность более свободно распоряжаться своим трудом. Определенное влияние на некоторое смягчение условий рабства оказало распространение христианства. Положение же колонов ухудшилось. Если раньше они были свободными арендаторами, то теперь они прикрепляются к земле и, начиная с IV в., уже не считаются свободными людьми, принадлежа, правда, не к личности господина, а к земле, которую они обрабатывают, становясь «рабами земли»{129}. В эту эпоху отпущенники, ранее сохранявшие со своими бывшими хозяевами, которые становились их патронами, лишь моральные и духовные и иногда политические связи, теперь должны нести и вполне материальные обязательства, в том числе обрабатывать выделенные им в имении земельные участки{130}. Наделе положение различных слоев сельского населения, несмотря на сохранение юридических различий, сближается{131}.
Взаимоотношения магнатов и колонов определялись не только чисто экономическими факторами. Латифундисты осуществляли над своими колонами патроциний (patrocinium), т. е. «покровительствовали» им. Это «покровительство» заключалось прежде всего в том, что магнат защищал своих колонов от всяких посягательств на них и их имущество, причем не только и не столько от внешних врагов или разбойников, сколько от государственных чиновников{132}. Колоны отдавали владельцу земли значительную часть плодов своего труда, но зато тот платил за них налоги и не допускал привлечения их к различным государственным повинностям. С целью защиты себя и своих колонов многие магнаты создавали специальные вооруженные отряды, что делало их практически независимыми от местных и даже в какой-то степени от государственных властей. Оказавшись под таким «покровительством», колоны признавали и фактическое право магната вершить суд над ними и вообще вмешиваться в их жизнь и отношения с другими колонами. И такие отношения являлись наследственными. Обладая собственной вооруженной силой, имея возможность вершить суд в своем имении, вмешиваясь не только в экономическую (в нее как раз вмешивались очень редко), но и в повседневную жизнь обитателей своего имения, такой магнат наделе превращался в маленького государя, а его имение становилось не только экономической единицей, но и центром власти.
Надо обратить внимание на самих испанских латифундистов. Латифундии, как правило, носили имена своих первых владельцев даже в случае их последующего перехода в другие руки. Многие современные топонимы Испании ведут свое происхождение от таких названий имений. Большинство подобных топонимов имеют суффиксы -an, -en, -in и окончания женского рода. В основном эти названия происходят из IV—Vbb. (хотя есть и III в.){133}. Можно говорить, что все (или почти все) хозяева этих латифундий были «новыми людьми», не связанными вовсе или очень мало связанными со старой провинциальной аристократией предшествующей эпохи{134}; следовательно, речь идет о глубоком социальном перевороте, который произошел входе кризиса III в.{135}, результатом чего стало появление новой знати. Латифундии, принадлежавшие этой новой знати, были распространены во всех районах Испании, но в наибольшей степени они концентрируются в долинах Дуриса и Тага, в верхней части долины Ибера, между верхним Ибером и средним Тагом, в южных предгорьях Пиренеев{136}. Все эти районы в предыдущую эпоху были менее романизованы, чем Бетика и восточная часть Тарраконской (а теперь и Карфагенской) Испании. В Бетике виллы встречаются в долине Бетиса, но особенно, судя поданным топонимики, в горах, окружающих долину, и на побережье, т. е. вне наиболее романизованной и урбанизованной территории{137}. Использование в названиях местностей отмеченные выше суффиксы были характерны для менее романизованного населения{138}. Все это ведет к выводу, что позднеримское магнатство Испании происходит (по крайней мере, в своем большинстве), вероятно, из местной родовой знати и вообще из кельтского и кельтиберского (в меньшей степени иберского) общества, а не из потомков италийских иммигрантов[22]. Разумеется, за несколько веков романизации они уже чувствовали себя римлянами и говорили на латинском языке.
