не значащего для него человека, одного из миллионов, и оказался в таком аду, забыть который невозможно. Горчинскому казалось теперь, что в каждом вспыхивающем светом по ночам окне творится ад. Кипит человеческое безумие, бурлит ненависть, и дома впитывают в бетон и кирпич это варево, насыщая небо ядовитыми испарениями, когда солнце разогревает город. Вот он, маленький незаметный человек – Вакса-мусорщик. Ничем не примечательный, не стоящий того, чтобы Горчинскому заплатили деньги за наблюдение. Никому не интересен на него компромат. Вот он – проживает незаметную и никому не нужную жизнь, один из многочисленных невидимок города; и вот тот ужас и мрак, сотворяемый им. Вакса-мусорщик – сотворитель ужаса, не порождение, а один из его родителей.
Горчинский бесцельно шел по Тверской к Манежной площади. В каждом проходящем ему мерещился Вакса-мусорщик. У каждого дома на кухне лежат свои черные мусорные пакеты, так представлял Горчинский. Город был в этот час красив. Город млел и искрился, город таял, словно карамель под теплыми лучами солнца, город блестел и нежился, город пел, но Горчинский уже знал, что это всего лишь декорация. На самом деле армия мусорщиков орудует здесь по ночам.
Горчинский думал о том, что сейчас больше всего хотел бы получить заказ собрать компромат на какого-нибудь чиновника, певичку, журналиста, полицейского. Да, не без отвращения нырнуть в дерьмо человеческое, но понимал, что, несмотря на страх и ужас, ему куда интереснее изучать таких монстров, как Вакса-мусорщик. Горчинский знал наверняка, что город их заботливо прячет и от лишних глаз, и от наказания. Это любимые дети города.
Когда-то Горчинский думал, что именно в маленьком человеке с его непримечательной жизнью таится та правда жизни, которая недоступна людям, не знающим лишений и повседневных проблем выживания. Даже таким, как Горчинский, который не сказать что богат и ему совсем неведомы финансовые проблемы, но все-таки думать о том, что сколько стоит в магазине, нет необходимости. Дескать, знает что-то маленький человек, ведает, может, даже ведает того настоящего бога, которому не нужны молитвы, чтобы любить свое создание. Но теперь, после знакомства с Ваксой-мусорщиком, Горчинский понял, что нет никакой правды в маленьком человеке. А уж тем более бога. И дьявола нет в маленьком человеке. Он, находясь между раем и адом, творит саму возможность их существования, являясь точкой, от которой влево и вправо устремляются векторы добра и зла. Потому этих людей не видно. Потому они так нужны городу. Они и есть то, благодаря чему возникает само понятие добра и зла в человеческих поступках. Ужас и страх, порождаемый ими, может ощутить только наблюдатель, никогда не они сами. Там, где нет ни бога, ни дьявола, – нет ничего, что может быть осмыслено, почувствовано и осознано.
На Манежной площади в полдень вторника было немноголюдно. Редкие группы иностранных туристов и беспечная декоративная полиция. Горчинский присел на скамейку у Манежа. Он закрыл глаза и прислушался к городу. Тот, словно не желая раскрывать ему никаких тайн, притих. Мягкая бархатная тишина. Горчинский заглянул в это новое ощущение, открыл глаза, ему показалось, что краски будто стали немного ярче, но линии потеряли резкость. Словно легкая дымка окутала город. Словно что-то сейчас должно произойти. Не что-то выдающееся, эпическое и выбивающееся из привычной реальности. Как бывает, когда видишь странную необычную птицу в стайке городских голубей. И Горчинский увидел.
Девушка не прошла, а прокружилась мимо него, словно в танце. Она не была легка в своей полноте, не была привлекательна лицом или фигурой: крепкие короткие ноги, тяжелый низ, лишенный естественных линий верх. Форменная одежда работника метро лишала возможности гадать, чем она занимается. Таких Горчинский видел за кассами метрополитена. Но в этом подобии танца сквозили невероятная легкость и естественность, словно она была в этот момент на вершине счастья. Девушка порхала, будто в ней вообще нет плоти и веса, беззвучно смеялась и что-то шептала. Горчинский достал телефон, вошел в систему и подключился к камере на ближайшем к ней фонарном столбе. Он сделал снимок, загрузил в систему и запустил распознавание лиц. «Катя Коржикова, город Москва, работает – Московский метрополитен им. В. И. Ленина, двадцать семь лет, не замужем», – прочитал Горчинский в профиле Фейсбука. Горчинский сделал метку на слежение и убрал телефон в карман. Катя Коржикова, все так же пританцовывая, словно паря в нескольких сантиметрах от земли, двигалась в сторону станции метро «Александровский сад».
Горчинский пролистал фотографии Коржиковой в Фейсбуке. На всех без исключения она была в форменной одежде, словно другой и не носила. Удивило его и то, что впервые он видел такое неподдельное счастье на лице человека. Прочитав несколько постов, Горчинский было подумал, что слишком уж наигранно это счастье, Коржикова писала: «Одно только меня пугает: что, если я потеряю эту работу? По здоровью или еще каким независимым от меня причинам. Как еще мне тогда быть счастливой?» Или такое: «В детстве я мечтала стать врачом, но слава богу, что теперь работаю в метрополитене. Это лучшее, что могло со мной случиться».
Горчинский почувствовал легкую зависть – конечно, не к тому, что Катя Коржикова трудится кассиром метрополитена, но к ее счастью быть на своем месте.
Катя Коржикова жила на первом этаже по улице Большая Филевская. Первое наблюдение за кухонным окном своей новой подопечной Горчинский не без опасения решил провести вживую.
Окна ее квартиры – почти вровень с землей. Горчинский узнал, что раньше это было техническое помещение, теперь выведенное в жилой фонд. Получается, сама квартира находилась ниже уровня земли. К удаче Горчинского, окна выходили не во двор, а на ту сторону, где росли высокие старые деревья и кучерявые кусты шиповника. За одним из кустов он и примостился, вооружившись биноклем и подключившись к микрофону смартфона Коржиковой. Камеру ноутбука она заклеила пластырем, и Горчинский усмехнулся, обнаружив это. Когда-то почти все заклеивали камеры ноутбуков, но вскоре, будто плюнув на саму идею, смахивающую на теорию заговора, перестали это делать. Что на самом деле не было лишено смысла.
Горчинский думал, что и дома Коржикова будет в форменной одежде, но она облачилась в просторный халат, распустила волосы, и, как показалось Горчинскому, с ее лица ушла вся благость. Теперь он видел просто полноватую девушку, не очень ухоженную, с мешками под глазами и опущенными уголками губ. Коржикова сидела на кухне, на столе перед ней стояла объемная кружка с чаем и стопка проездных карточек «Тройка». Она медленно перебирала карточки, каждую рассматривая так, словно они чем-то отличались друг от друга. Коржикова просидела около трех часов.
Горчинский не видел, что конкретно она делает с карточками, но ему показалось, что над каждой она что-то нашептывала, будто
