Наполеон сидел на жердочке, склонив слегка набок голову. Казалось, что он спит. Свет заставил его пошевелиться, он взъерошил перья на шее, прищурил глаза, после чего стал медленно ползать по прутьям клетки то в одну, то в другую сторону, подергивая головой, как бы встряхиваясь от сна, который еще окончательно не прошел. Гильдей стоял около клетки и наблюдал за движениями попугая с каким-то напряженным и даже ненормальным вниманием.
— О! Эти пернатые абсурдны, — промолвил он, наконец, и вернулся к камину.
— Вы ничего больше не добавите к рассказу?
— Больше мне нечего добавить. Я по-прежнему чувствую присутствие чего-то в моем доме. Я по-прежнему чувствую себя объектом неослабного внимания. Должен признаться, что это внимание меня раздражает, и мое раздражение такое же неослабное.
— Вы сказали, что сейчас тоже чувствуете его присутствие?
— Да, и сейчас тоже.
— Вы хотите сказать, здесь с нами, в этой комнате?
— Даже совсем рядом.
Он снова бросил быстрый, подозрительный взгляд в сторону клетки. Попугай снова сидел на жердочке. Голова его была склонена на бок, и казалось, что он внимательно прислушивается к чему-то.
— Эта птица, — улыбнулся отец Марчисон, — завтра с удивительной точностью воспроизведет вам все интонации моего голоса.
— Что? Что вы говорите, — встрепенулся Гильдей. — Да, без сомнения, вы правы… А что вы скажете об этой истории?
— Ничего не скажу. Эта история совершенно необъяснима. Можно говорить с вами с полной откровенностью?
— Ну конечно! Для этого я и рассказал вам все.
— Я считаю, что вы крайне переутомлены. Ваши нервы издерганы. Вы просто не замечаете этого.
— А врач? Он тоже ничего не заметил?
— Да.
Гильдей выбил трубку о решетку камина.
— Возможно, — сказал он. — Я не отрицаю такое объяснение. Хотя я никогда еще не чувствовал в себе такого прилива энергии. И что бы вы мне посоветовали?
— Неделю полного отдыха где-нибудь за городом, за пределами Лондона. Свежий воздух, природа.
— Да, это прописывают всегда. Я с вами согласен. Завтра я уеду в Вестгейт, а Наполеон останется за хозяина в доме.
Решение покинуть Лондон порадовало отца Марчисона, но радость за Гильдея была тут же омрачена, почти уничтожена этим восклицанием по поводу попугая, остающегося за хозяина. Святой отец не мог себе объяснить причину этого. Он возвращался от профессора пешком и припоминал в подробностях свою первую встречу с Гильдеем полтора года назад.
Утром следующего дня профессор Гильдей уехал из Лондона.
III
У святого отца Марчисона было так много своих забот, что несмотря на отзывчивость и доброту, заниматься чужими делами он просто не мог из-за нехватки времени. И все же в течение той недели, когда Гильдей отдыхал на морском берегу, святой отец часто о нем думал, и мысли эти вызывали в нем удивление, а подчас и приводили в подавленное состояние. От подавленности он постарался поскорее избавиться, как от непрошеного гостя, но удивление сохранилось дольше.
Гильдей покинул Лондон в четверг. Он и вернулся тоже в четверг, предварительно сообщив отцу Марчисону, когда он собирается уехать из Вестгейта. Когда поезд прибыл на вокзал, профессор с некоторым удивлением обнаружил, что святой отец решил его встретить, он увидел его черную фигуру на перроне среди группы суетливых носильщиков.
— Марчисон! Вам удалось выкроить время, чтобы встретить меня? Вы для этого бросили свои дела?
Они обменялись дружеским рукопожатием.
— Нет, — сказал отец Марчисон, — просто я случайно оказался поблизости от вокзала.
— И решили посмотреть, удалось ли мне вылечиться?
Отец Марчисон откликнулся на шутку сдержанным смешком.
— И что же, удалось вам это? — он с интересом оглядел профессора. — Мне кажется, что удалось. Выглядите вы очень хорошо.
Профессор и в самом деле выглядел посвежевшим. Его щеки, хотя и оставались худыми, как прежде, но приобрели легкий загар, сквозь который пробивался здоровый румянец, в глазах появился энергичный, живой блеск. Распахнутое пальто профессора открывало хороший серый костюм. В руке он нес довольно увесистый чемодан.
— Я вас никогда еще не видел таким бодрым и здоровым, — сказал совершенно успокоенный отец Марчисон.
— Я и сам никогда себя не чувствовал так хорошо. У вас будет часок времени побыть со мной?
— Даже два часа.
— Отлично. Я отправлю свой чемодан с кэбом, а мы можем пешком пройти по парку до самого моего дома. Там мы посидим за чашечкой чая. Такой план вам подходит?
— Я охотно его принимаю.
Они вышли из вокзала и мимо толпы девчонок, торгующих цветами, и мальчишек-газетчиков пошли в сторону Гровенор Сквер.
— Вы хорошо провели это время? — поинтересовался отец Марчисон.
— Да, там было довольно приятно. Одиночество тоже было благотворно. Я хочу сказать, что мой компаньон отстал от меня в коридоре дома 100 на площади Гайд-парка.
— И больше вы с ним не встретитесь, уверяю вас!
— Хе-хе! — воскликнул Гильдей. — Так по-вашему, Марчисон, я просто слабец, размазня, и мне только и надо было, что отдохнуть?
— Слабец? Нет, этого я не сказал бы. Однако, и сильному человеку, если он нагружает свой мозг утомительной работой, время от времени нужен хороший отдых.
— Ну что ж, отдых был. Посмотрим, что будет.
Стало смеркаться. Они пересекли улицу у Гайд-парка и вошли в его ограду. В это время дня через парк шло много рабочего люда, возвращающегося домой. Усталые мужчины в куртках, в брюках, забрызганных грязью, несли чемоданчики или сундучки с инструментами, несли под мышкой свертки. Более молодые шли бодрее и весело перекидывались словечками, кое-кто насвистывал на ходу.
— До вечера, до вечера… — пробормотал отец Марчисон.
— Что вы сказали? — не расслышал Гильдей.
— Да нет, это я просто повторил слова модной песенки, которую насвистывал один из рабочих.
— Ах вот что! Вы знаете, этот простой люд не так уж плох. Людей такого сорта можно встретить повсюду. Их было немало и на той лекции, которую я читал, когда мы с вами встретились в первый раз. Я хорошо помню ту лекцию. Один из слушателей все хотел сбить меня своими вопросами. Рыжеволосый. Рыжие всегда пытаются возражать. Но у меня он быстро заткнулся… Ну что ж, Марчисон, сейчас мы все и узнаем.
— Что именно?
— Исчез ли мой неизвестный друг.
— Скажите мне, вы и теперь думаете, что тогда кто-то находился у вас?
— Как вы озабоченно спрашиваете? Нет, просто мне интересно узнать.
— Что-нибудь предчувствуете?
— Нисколько. Но любопытство есть.
— Следовательно, морской воздух не доказал вам, что все было вызвано переутомлением?
— Не доказал, — ответил Гильдей сухо.
— Я, однако, рассчитывал на другой эффект.
— Вы предполагали, что отдых на морском берегу докажет мне, что мое воображение было расстроено? Признайтесь, Марчисон, что вы меня отослали в Вестгейт, чтобы предотвратить предполагаемый вами острый кризис моей нервной системы.
— Да нет же, Гильдей, — спокойно ответил отец Марчисон, — я не видел у вас никаких симптомов нервного кризиса. Вы, на мой взгляд, такой человек, у которого просто невозможен подобный кризис.
— Конечно, у меня такого кризиса нет. По крайней мере, в настоящее время.
— И, я надеюсь, теперь уже в вашем доме нет чужого присутствия.
— Вы слишком серьезно восприняли эту историю.
— Как же я мог ее еще воспринять?
— Ну что ж, если мы обнаружим непрошеного гостя в моем доме, мне останется одно — просить вас изгнать злых духов из моего жилища. Но перед этим необходимо будет выполнить одну проверку.
— Какую?
— Вам нужно будет убедиться не меньше, чем мне самому, что он действительно находится в доме.
— Мне кажется, что это будет нелегко осуществить, — сказал отец Марчисон, немного удивленный этим предложением.
— Если «это» еще в моем доме, то я найду способ. И я не буду сильно удивлен, если «оно» осталось, несмотря на оздоровительный морской воздух Вестгейта.
Они уже были недалеко от площади Гайд-парка. Сумерки сгустились. Они теперь шли молча.
— Ну вот мы и пришли, — сказал, наконец, Гильдей. — Он повернул ключ, открыл дверь и пропустил отца Марчисона в коридор. Сам он вошел сразу же вслед за ним и захлопнул дверь.
— Ну вот мы и пришли, — еще раз сказал он более звучно. Он осмотрелся, электрическое освещение было включено.
— Мы выпьем чаю, как было задумано, — сказал Гильдей и крикнул: — Эй, Питтинг!..
Метрдотель, услышавший стук двери, уже спускался им навстречу по лестнице, которая вела из кухни. Он вежливо поклонился, взял одежду у хозяина и его гостя и повесил ее на стенные вешалки.
