Завоевательная политика царского правительства ловко прикрывалась «гуманными» и эффектными лозунгами освобождения славян, православных, единоверцев от «неверных басурман» — турок. Будущую захватническую войну пытались представить обществу как «освободительную».
Осень и зиму 1876 года Гаршин провел в усиленных занятиях литературой. Карьера горного инженера пугала его. Он представлял себе будущих горных инженеров либо в виде дельцов, загребающих деньги, либо в виде жалких приказчиков, помогающих наживать эти деньги какому-нибудь толстосуму-промышленнику. Гаршин мечтал стать писателем.
И вот весной 1877 года в журнале «Молва» появляется его первое произведение — «Подлинная история Н-ского земского собрания». Успех окрыляет его.
Той же весной в газете «Новости» были помещены три небольшие рецензии Гаршина о художественных выставках.
«Даю вам слово, — радостно пишет он Раисе Александровой, — что в эту зиму Вы увидите мое имя в печати. Я должен идти по этой дороге во что бы то ни стало».
Но приподнятое настроение Гаршина постоянно омрачалось печальными известиями о поражениях сербской армии. Одновременно по Петербургу поползли слухи о безобразном поведении русских офицеров-добровольцев. Гаршин возмущенно сообщает в письме к матери о пьяных похождениях, дебошах и кутежах, которым предавались «освободители славян». «…Наши в Сербии обнаруживаются все более и более. То слышишь (от верных источников), что выдрал Депрерадович добровольца (400 розог) за то, что тот кого-то ударил пьяный; доброволец, кончивший курс в университете! То слышишь (тоже со слов очевидцев), как некий юноша (мне хорошо знакомый) в пику сербу, выпившему 1/2 ока вина, выкачал одним духом два ока (6 фунтов). И все в этом роде! Господи, кто туда не ехал!»
Жизнь начинает казаться Гаршину пустой и бесцельной. На фронт попасть не удалось, а в России тоска, жандармский гнет. Расправы царского правительства с революционерами вызывают в нем гневное возмущение. В этот период вся Россия была взволнована приговором над участниками демонстрации на Казанской площади. Восемнадцать человек были приговорены к каторжным работам на разные сроки и к высылке в Сибирь.
«Какое впечатление произвел на вас приговор? — взволнованно спрашивает Гаршин свою мать. — Пятнадцать лет каторги!! Девочку шестнадцати лет (Шефтель) на семь лет восемь месяцев!! Такие приговоры просто душу переворачивают…»
«Скучно и скверно, дорогая моя мама, — говорит он в другом письме, — …писал бы много о „минуте“, да нельзя. Нельзя ручаться ни за что. Террор».
Далее он демонстративно выписывает стихи Пушкина:
Увижу ль, о друзья, народ неугнетенныйИ рабство, падшее по манию царя,И над отечеством свободы просвещеннойВзойдет ли, наконец, прекрасная заря?
«Это, — пишет Гаршин, — пропущено цензурой, писать можно… 1819–1877. 58 лет! А слова сохранили свой смысл. Вертись, белка, в колесе! Когда ось перетрется и колесо вывалится, быть может, и удастся тебе выскочить».
Вскоре в Петербурге были получены известия о полном разгроме сербской армии. Больше никто не сомневался, что война с Турцией неизбежна, что поражение сербской армии послужит началом новой военной кампании. И действительно, Александр II отправился в Кишинев, где уже были сосредоточены войска, и торжественным манифестом в апреле 1877 года объявил Турции войну.
12 апреля 1877 года, когда Гаршин вместе со своим товарищем Афанасьевым готовились к экзаменам по химии, им принесли газету, в которой был напечатан манифест об объявлении войны.
Оба студента оставили записки по химии незакрытыми и поспешили в институт подать заявление об увольнении. Гаршин, не колеблясь, решил с первого дня пойти добровольцем в действующую армию.
«Мамочка, — пишет Гаршин в Харьков, — я не могу прятаться за стенами заведения, когда мои сверстники лбы и груди подставляют под пули. Благословите меня…»
Добровольный уход Гаршина на войну является одним из решающих эпизодов его биографии. Здесь наиболее остро сказалась противоречивость его психологического образа. Гаршин, остро и мучительно ненавидевший зло, содрогавшийся при виде чужих страданий, добровольно пошел в самую гущу борьбы, страданий и крови. Во имя чего?
В рассказе «Трус» главное действующее лицо перед отправлением на войну размышляет: «Ты всем существом своим протестуешь против войны, а все-таки война заставит тебя взять на плечи ружье, идти умирать и убивать. Да нет, это невозможно! Я, смирный, добродушный молодой человек, знавший до сих пор свои книги, да аудиторию, да семью и еще несколько близких людей, думавший через год-два начать иную работу, труд любви, правды, я, наконец, привыкший смотреть на мир объективно, привыкший ставить его перед собой, думавший, что всюду я понимаю в нем зло и тем самым избегаю этого зла, — я вижу все мое здание спокойствия разрушенным, а самого себя напяливающим на свои плечи то самое рубище, дыры и пятна которого я сейчас только рассматривал…»
Гаршин считал безнравственным оставаться дома, когда на поле сражения льется кровь и люди испытывают тяжелые лишения. Ему нужно было самому приобщиться к страданиям своего народа. Во имя этого хрупкий молодой человек, страстный поклонник искусства, добрый сын и молодой влюбленный, бросает все и в грубой солдатской шинели и тяжелых сапогах, в стужу и непогоду совершает в строю утомительнейшие переходы, терпеливо разделяя с солдатами их горькое житье.
В походе
4 мая 1877 года два молодых студента — Гаршин и его товарищ Афанасьев — приехали в Кишинев и в тот же день превратились в рядовых 138-го пехотного Болховского полка.
Через день полк выступил в поход. Под звуки оркестра, игравшего веселый марш, Гаршин бодро маршировал в шеренге солдат, с непривычки с трудом попадая в ногу. Новая, необычная обстановка создавала приподнятое настроение, хотя солдатский ранец оттягивал плечи, жесткий воротник шинели тер шею, а ружье плохо держалось на плече.
Поход был трудный. От Кишинева до деревни Гаурени, где состоялся первый привал, было всего восемнадцать верст, но, шагая в тяжелых солдатских сапогах и неся на себе свыше полпуда солдатской амуниции, Гаршин до такой степени устал, что заснул с ружьем в руках, не имея сил даже пообедать. Кратковременный отдых закончился на рассвете, и полк вновь двинулся вперед.
От сильных дождей дороги совершенно размокли. Приходилось идти по колено в грязи, к тому же обозы поминутно застревали, и солдаты, и без того измученные, должны были на руках вытаскивать из грязи повозки.
Как ни странно, хрупкий и с виду слабосильный Гаршин переносил трудности похода чуть ли не лучше, чем многие здоровяки из владимирской или тульской деревни… На остановках он подбодрял уставших, шутил, угощал товарищей табачком, а в свободные минуты писал за неграмотных письма на родину и читал им вслух прибывающие письма.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
