ЭРИКА. Конечно, знаю.
ТОЛСТУХА. Прекрасно, это же прекрасно. Таких страданий ты еще не видела. Страдания господина Крамера чисты, совершенно чисты. Ему кажется, что рот у него полон гноящихся зубов. Боли не дают ему уснуть, без сна он часто лежит целыми днями, пока не теряет сознания. Но я не знаю, зачитывается ли обморок как сон.
ЭРИКА. Зачитывается. Кем.
ТОЛСТУХА. Зачитывается всем телом.
ЭРИКА. Может, при этом он отдыхает.
ТОЛСТУХА. Нет, нет, при этом он не отдыхает. Придя в себя, вскоре снова стремится уснуть. Дрожит и цепляется за меня. Ногти впиваются мне в руку, оставляя кровавые следы в форме полумесяцев. Вот, посмотри.
ЭРИКА. Боли у него не могут быть постоянными.
ТОЛСТУХА. В том-то и дело, что они не проходят, и это хорошо. Без болей у него начинается приступ ужасного страха, он плачет и хнычет, как ребенок. Смотреть на это неприятно, поверь мне. С болями он чувствует себя лучше.
ЭРИКА. А почему он плачет.
ТОЛСТУХА. Он не хочет умирать, этот милейший человек. Он верит, что в один прекрасный день снова станет здоровым. У него душа ребенка.
ЭРИКА. Взгляните, моя рука, она совсем.
ТОЛСТУХА. Ты поедешь вместе с нами в санаторий. Комнаты там очень симпатичные, простые, облицованные белой плиткой, никакой роскоши, кроме раковины и холодной воды. Мы положим господина Крамера на кровать и будем следить, чтобы он не извивался, как кочерга. У него дурная привычка сворачиваться, испытывая боль, в позу зародыша, но делать это ему запрещено. Он должен лежать на спине, все остальные позы лишены достоинства. Да. Ты будешь сидеть у стены и читать Откровение, один стих за другим, а я буду бодрствовать возле постели. Красивая картина, она послужит ему утешением.
ЭРИКА. Я охотно почитаю господину Крамеру Библию, если это послужит ему утешением.
ТОЛСТУХА. Ты не просто девушка, ты ангелочек, золотце мое.
ЭРИКА. Только вот в санаторий я не поеду.
ТОЛСТУХА. Ну нет, ты поедешь вместе с нами.
ЭРИКА. Я почитаю ему из Евангелия прямо сейчас, прямо сейчас.
ТОЛСТУХА. Евангелие тут не годится, читать нужно Откровение, он хочет слышать о драконе и чашах гнева, вылитых на землю, о звере с семью головами и десятью рогами. Этот мощный, великий, страшный текст.
ЭРИКА. Больные нуждаются в утешении, и Евангелие дарит его во многих местах.
ТОЛСТУХА. Уж не собираешься ли ты рассказывать мне, в чем нуждается господин Крамер.
ЭРИКА. Он хочет быть уверен, что Бог милостив, хочет услышать весть любви, а не гнева и страха.
* * *
ТОЛСТУХА. Тихо. Слышишь.
ЭРИКА. Что.
ТОЛСТУХА. Тихо. Ты услышишь, если замрешь. Это очень. Очень тихое сопение, едва слышимое, но так начинается крик. Уникальный звук, похожий на шелест. Воздух вытекает из легких без всякого давления, вяло-вяло. Еще чуть-чуть, и он закричит.
ЭРИКА. Я буду читать Откровение. Если вы поговорите с Германом. Он должен отвезти меня в ближайший город. Мне надо выбраться отсюда. Он должен. Скажите ему об этом.
ТОЛСТУХА. Ты пытаешься предложить мне сделку. Уж не собираешься ли ты торговать своим духовным даром.
ЭРИКА. А если мне надо попасть в Ченстохову. И отправиться туда немедленно.
ТОЛСТУХА. Поистине, всему есть предел. Дальше ехать некуда. (Уходит.)
* * *
ТОЛСТУХА. Эту я не хочу видеть в нашем автобусе. Вот эту. Она порочна и лжива. Не хочу.
ГЕРМАН. И ты права. Не так ли. Сама-то заходи и усаживайся. Все будет так, как надо. И я позабочусь об этом. Оставим пташку у Антона. У Антона на заправке.
ТОЛСТУХА. Я не подпущу эту тварь к господину Крамеру.
ГЕРМАН. Да тут всего восемь километров.
ТОЛСТУХА. И восьми не будет. Кто оплатил эту поездку.
ГЕРМАН. Твоя озлобленность понятна. То, что здесь творится, чистейшее свинство. Залезть по-воровски. И еще строит из себя жертву. Оставим ее у Антона.
ТОЛСТУХА. И пешком может топать. Ноги-то у нее целы. Я с ней в один автобус не сяду.
ГЕРМАН (бьет Толстуху по лицу). Правильно. Ты права. Умница ты моя разумница. Но здесь от тебя ничего не зависит. Ничего. Я мог бы выколупнуть твои глаза из глазниц и узлом завязать твой язык, если б захотел. Я водитель. Командую я. И в этом вся прелесть. По местам. Ее мы оставим у Антона. (Эрике.) Тебе везет. Ты будешь у Антона. Красивый мужчина. Он о тебе позаботится.
* * *
Карл выходит из автобуса.
ГЕРМАН. Заходим. Едем дальше. По местам. (Уходит с Жасмин и Толстухой.)
ЭРИКА. Карл. Это ты. Карл.
КАРЛ. Мы знакомы.
ЭРИКА. Но, Карл, это же я, Эрика.
КАРЛ. Ага. И тут у меня должен зазвенеть звоночек.
ЭРИКА. Ты же это не всерьез.
КАРЛ. Да нет, конечно. Добрый вечер, Эрика. Ты изменилась. Выросла. Настоящая женщина. (Отходит в сторону и мочится на обочину.) Странно. Можно быть в безвыходном положении, но отлить все равно приятно. Спору нет, телесность обременительна, но лично мне она только в радость.
ЭРИКА. Я в совершенно безвыходном положении.
КАРЛ. Надеюсь, это в самом деле так, Эрика. Твое положение гармонирует и с этой темнотой, и с этой высотой. Жутковато. К счастью, мы можем вернуться в автобус.
Водитель сигналит. Карл запахивает куртку.
ЭРИКА. В этот автобус я больше не сяду.
КАРЛ. Прощай, Эрика. Можешь передать кое-что своей маме. Скажи ей, что тогда я. Как бы это назвать. При ближайшем рассмотрении это было. (Его голос тонет в сигнале автобуса.)
ЭРИКА. Последние слова я не поняла.
КАРЛ. Ничего страшного. Это не имеет значения. Спокойной ночи.
Эрика продолжает говорить, но сигнал автобуса заглушает ее голос.
Что ты сказала?
Эрика что-то говорит, но сигнал автобуса заглушает ее голос. Карл качает головой.
ЭРИКА (кричит). Помоги мне, Карл, прошу тебя, помоги!
* * *
КАРЛ. Я узнал тебя, когда Герман выволакивал тебя за волосы из автобуса. Не по лицу, лица я не видел, да по лицу тебя и не узнать.
ЭРИКА. Что ты имеешь в виду.
КАРЛ. И я подумал: если это та Эрика, которую ты знаешь, то она наверняка села не в тот автобус.
ЭРИКА. Карл, пожалуйста, посмотри на мою руку.
КАРЛ. И если она села не в тот автобус, то Герман отведет ее сейчас за ближайшую елку, чтоб свернуть ей шею.
ЭРИКА. Герман сломал мне руку, Карл, поломал пальцы.
КАРЛ. Помоги ей, подумал я. Ты же ее любишь. Ты же не хочешь, чтобы этот человек что-нибудь с ней сделал. В конце концов, ты какое-то время был ей почти отцом.
Из-за Эрики ты дольше оставался с ее матерью, чем тебе хотелось.
ЭРИКА. Этого я не знала.
КАРЛ. А я никому об этом и не говорил. Потому что я слишком труслив. Я вообще очень труслив. Трусость у меня в характере, и если я уберу ее оттуда, то моя личность рухнет как карточный домик. Твоя мамашка мне давно опротивела. Для меня она была слишком стара. Поначалу это меня привлекало. Она старилась неплохо, в самом деле неплохо.
ЭРИКА. Я не хочу об этом слышать.
КАРЛ. Ее золотой возраст был бы серым, если б рядом не расцветала ты. Ты не отказывала себе ни в чем. Однажды ты так нажралась, что заблевала весь туалет в три часа утра. Тебе было по фигу. Я все вытер той же ночью, стараясь не шуметь и торопясь, чтобы твоя мать ничего не заметила. Хотел разделить с тобой тайну. А тебе было по фигу. Ты только посмеялась, когда я решил, что тебе будет стыдно перед твоей матерью. Ты и стыд. Замечательно.
ЭРИКА. Я не хотела тебя обидеть.
КАРЛ. Не извиняйся. Тебе это не идет. Я любил ощущать весь груз отцовской ответственности. В мужчину это вселяет бодрость. Я мог быть с тобой строгим, не опасаясь, что это принесет какую-то пользу. Я действительно волновался за тебя. Прекрасно. У тебя не было того, что называют ответственным обращением с наркотиками.
ЭРИКА. С этим я давно распрощалась.
КАРЛ. У тебя ничего нет с собой. Крамер мог бы кое-что употребить. Я заплачу, если уж на то пошло. Слышать его мне больше невмоготу. А ты ядреная. Упитанная. Немножко скучноватая. В своем наряде. По правде говоря, даже очень скучная. Я имею в виду, в сравнении с той Эрикой, которую я когда-то знал.
