– Ну, втроем нападать было бы глупо.
– А их и не трое, Карл.
– Ты видишь еще кого-то?
Рон мотнул головой:
– Нет. Но я вижу местность. Там крутой обрывистый берег, примерно девять футов высотой[8]. Вокруг достаточно поваленных деревьев, за которыми можно спрятаться. А еще тот холм.
– Следовательно, это может быть ловушка?
– Вполне, – кивнул Джонсон. – Но скорее, нам показались всего три человека из соображения безопасности. Чтоб мы не перестреляли сразу всех. Они проверяют нас. Мы либо выйдем к ним, либо откроем огонь. И тогда остальные атакуют. Я бы поступил именно так.
– Ну что ж. Тогда я выйду к ним.
– Это не очень хорошая идея, Карл. Если все-таки они задумали какой-то трюк, то тебе лучше оставаться в безопасности. Пойду я.
– Рон, Майкл сказал, что там двое из четырех лидеров. Будет с моей стороны трусостью прятаться за спинами. Собери еще пятерых наиболее крепких ребят, и мы пойдем на переговоры.
– Хорошо, – кивнул Джонсон и отправился вниз.
– Майкл, из них кто-нибудь говорит по-английски?
– Я не имею понятия, – пожал плечами Крашенинников. – Насколько мне известно, вашего языка они не знают.
– Тогда нам нужна ваша помощь.
– Я, конечно, не против. Но в нашу последнюю встречу Жаров четко нам дал понять, что убьет, когда увидит в следующий раз.
– Окей, – Карл с необычайной легкостью воспринял отказ Михаила, словно именно такого ответа и ждал. Теперь он взглянул на молчавшую все это время Оливию. – Миссис Собески. Вы ведь помните о своем гражданском долге и о клятве американскому флагу, что вы давали, не так ли? К тому же, вы хорошо владеете русским языком.
– Даже думать об этом не смей! – рявкнул Михаил раньше, чем Оливия смогла ответить.
– А в чем проблема, Майкл? Она гражданка США, а в нашей стране равные права женщин гарантированы законом. К чему эта ваша дискриминация?
– Не надо мне этих ваших пропагандистских штампов, мистер! Во время Второй мировой войны в армии моей страны были женщины снайперы, пилоты и танкисты[9]. А потом и первая в мире женщина, полетевшая в космос![10] Мы здесь не о проблемах феминизма говорим, а об объективных вещах. Я не могу позволить вам рисковать моей женой!
– Может, все-таки, вы позволите миссис Собески что-то сказать на этот счет, сэр?
– Миша, почему ты решил, что мне будет легче позволить ему рисковать тобой? – тихо сказала Оливия.
– Ну, отлично! – в сердцах взмахнул руками Крашенинников. – Мы зашли в тупик! Тогда давай поступим так. Кто из нас больше раз поднимет шестнадцатикилограммовую гирю, и кто дальше после этого метнет камень, тот и пойдет переговорщиком!
– Это подло, Миша, – нахмурилась она.
– Подло? – изумился Михаил. – Нет, милая. Это честно. И это никоим образом не должно тебя оскорблять. Не о твоих правах, как женщины, речь! Во время схватки с росомахой ты проявила себя великолепно! И я не сомневаюсь, что есть множество мужчин, которые в состязании по подниманию гири и метанию камня тебе проиграют! Но объективно, здесь и сейчас, я физически сильнее! Антонио мужчина, как и я, но я не позволю шерифу взять его в переговорщики так же, потому что у него травмирована нога и если придется бежать, он этого сделать не сможет! Так что пойду я!
– Вот и замечательно, – усмехнулся Карл, явно довольный тем, как быстро Крашенинников поменял свое решение и заменил отказ своим согласием участвовать в переговорах. – Но вашей ракетой мы пользоваться не будем. И лучше, пусть она находится под контролем Джонсона.
* * *– Ну и где они? – нетерпеливо проворчал Жаров. – Может, я опять на этой шарманке сыграю?
– Не надо, – отозвался Цой. Он наблюдал в бинокль за поселением, засунув флагшток тельняшки в чехол с обрезом на спине куртки. – Вижу, что там суета. И нас, похоже, они заметили. Дай им время. Они придут.
– Да я уже задолбался их ждать. Что там еще видно?
– Да то же, что и в прошлый раз. Но людей больше. Гораздо больше. Вижу «уазик» вулканологов. Он теперь на возвышенности. У дальних уцелевших строений.
– У американцев есть оружие?
– Да есть. У многих.
– Вот черт…
Закуривший трубку Сапрыкин покачал головой:
– Я вам напомню, ребята, что в Америке законом разрешалось покупать и носить огнестрельное оружие. И почти никаких ограничений не было. Разве что в Калифорнии. Из этого следует, что едва ли у них есть ощутимая нехватка в стрелковом вооружении. Более того, я подозреваю, что большинство из них стреляет лучше, чем большинство из нас. Вы с людьми в общинах стрелковую подготовку как часто проводили? Отвечу сам, за вас. Очень редко. Из-за экономии патронов.
– Вот почему у нас закон оружие не разрешал? – вздохнул с сожалением Цой.
– И, слава богу, – усмехнулся Евгений Анатольевич.
Жаров посмотрел на Сапрыкина:
– Это еще почему?
– Да потому что. Нет, если бы у нас такой закон приняли тоже лет двести назад, то ладно. Мы бы давно оставили в истории период, подобный тому, который в американском кинематографе назван «дикий запад», когда по стране шастали крупные банды разной степени отмороженности и иногда даже брали под контроль небольшие города. Вы же помните, как «замечательно» мы жили, когда и у нас после войны появились такие банды. По сути – мини-армии. Для государства, принявшего такой закон, нужны долгие годы для преодоления тяжелой и кровавой стадии взросления общества, которому доверили личное оружие. И кто бы дал нам это время? Мы не были отгорожены от остального мира двумя океанами. У нас кругом границы. У нас постоянно какая-нибудь война или революция. А в последние годы существования цивилизации в нашей стране и нашем обществе было посеяно столько зерен противоречий, агрессии и вражды… Наше общество было настолько атомизировано, что я боюсь даже представить себе, как бы мы жили. Вы родились и выросли в маленьких городках. Но едва ли вы представляете себе, каково было в крупных мегаполисах. Идешь вечером в ближайший магазин за пачкой сигарет и не знаешь толком, придется ли тебе бить по пути кому-то морду, или кто-то морду набьет тебе. Может, к тебе пристанет пьяница, или группа подростков, ищущих острых ощущений, или группа кавказцев, ищущих повод показать, какие они бойцы, или группа националистов-скинхедов, ищущих кавказцев, либо людей отдаленно похожих на кавказцев, чтоб показать им свое отношение, либо шайка тупорылых футбольных фанатов… Вот было бы «весело», если бы каждый из них перед этим мог пойти в магазин и купить пистолет или штурмовую винтовку. Прежде чем в стране снижать ограничения на торговлю оружием, надо привести в порядок общество.
– Я что-то не вижу логики, – возразил Андрей. – Если у нас кругом границы и постоянно какие-то войны, то может было бы правильней, чтоб граждане имели оружие и умели стрелять?
– Логики он не видит, – фыркнул Евгений Анатольевич. – Вот в том и дело. С логикой у нас в стране было трудно. Зато эмоций сверх меры. Раздавать оружие там, где эмоции, это как курить на пороховом складе.
– Идут, – сказал Цой. – Восемь человек.
Жаров выдавил презрительную усмешку:
– Вот как они нас боятся. Мы втроем, а их восемь человек сюда идет.
– Дело не в страхе, – сказал Сапрыкин. – Просто они не дураки и понимают, что едва ли нас столько, сколько стоит на виду.
– Миша с ними, – сообщил Цой.
– И все-таки я не верю, что ты не знал про бомбу и про ее местоположение, – покосился на Евгения Анатольевича Андрей.
– Если бы я знал, где эта чертова бомба, мне было бы легче ее нейтрализовать, чем стоять тут и составлять тебе, Андрюша, компанию.
– А как нейтрализовать водородную бомбу, дядя Женя? – спросил Александр.
– Да легко. Вообще, называть бомбу водородной не совсем верно. Она все-таки термоядерная. Водорода в ней нет. Есть адекватный заменитель. Дейтерид лития. Просто водород это газ, а для бомбы нужно, чтоб его агрегатное состояние представляло собой твердое вещество. Ну а обезвредить бомбу можно, уничтожив ключ детонатора, или сам детонатор. Без него вы едва ли сможете синхронизировать подрыв взрывчатого вещества настолько равномерно, чтоб этот подрыв одинаково со всех сторон давил на плутоний. Это слишком сложное устройство. Саму же бомбу неплохо было бы залить цементом или бетоном. В ней находится плутониевый триггер. По сути, атомная бомба небольшой мощности. Триггер служит для того, чтоб запустить реакцию синтеза легких элементов в более тяжелые. Взрывается плутониевый заряд, и каждая пара атомов дейтерида лития, что его окружают в бомбе, превращается в один атом гелия. При этом выделяется такое количество энергии, что… Впрочем, вы сами прекрасно помните тот день, когда такая штука взорвалась. И вы сами видите, справа от нас, остатки города, который оказался между двумя подобными физическими явлениями. Так вот. Сплав дейтерида лития может еще много и много лет лежать и не терять своих свойств. Специальная взрывчатка, которая обжимает плутониевый триггер и при взрыве вызывает критическую массу этого плутония, от которой он взрывается, тоже пролежит много лет. Но вот с самим плутониевым стрежнем совсем другая история. Он нестабилен. Каждый день, каждый час и каждую минуту от момента своего рождения, он испускает альфа-частицы, безвозвратно теряя их. Даже сейчас, пока мы болтаем. Он стареет, прямо как человек. Да, он и через сорок лет и через пятьдесят будет опасен, источая радиацию. Но к тому времени вспыльчивость своей юности он растеряет настолько, что его уже не удастся взорвать. А он в свою очередь не сможет продемонстрировать нам магию термоядерного синтеза. Так что, учитывая примерный возраст бомбы, через десять – двадцать лет она будет просто мертвецом. Опасным и заразным, но все-таки мертвецом.
