Ни один из присутствующих мужчин не выглядел заинтересованным ею. Все не сводили глаз с Иолки, потому что она продолжала свое выступление на столе, и ни для кого не было секретом, что она весьма вольно относится к контактам между мужчинами и женщинами.
А мужчина, разумеется, не обязан сидеть около своей девушки, как приклеенный.
Когда Толстому приспичило и он пошел за пивом, я его догнал в кладовке и спросил, что это за девушка у окна.
– Высший класс, – ответил Толстый. – Не твой уровень. И потом – она с Иржи.
Сегодня она с Иржи – а завтра нет, меня научила этому жизнь, так что я не сильно расстроился, но краем глаза все посматривал в ее сторону. Иржи оказался страшненьким сморчком, он подошел к ней и взъерошил ей волосы. Я знаю этот жест – сам его иногда использую, это такой собственнический жест, ты как бы метишь территорию, как бы посылаешь окружающим сигнал – «не трогать, мое!», а ей – сигнал «будь довольна, потому что обратил на тебя внимание».
Она довольной не выглядела, дернула головой и сказала что-то, что я, разумеется, расслышать не мог.
Я притворялся, что мне очень весело.
Сидел в кухне с Толстым и Баськой, потом приглядел себе пару, чтобы Марта видела, что я не слишком в ней заинтересован, – женщины всегда больше тянутся к тебе, если ты не обращаешь на них внимания. Но на этот раз это правило не сработало.
А еще попозже моя пара заперлась в ванной с Гражиной.
Которая, ко всему прочему, была еще в то время девушкой Толстого.
И когда я посмотрел на окно – Марты не было.
Она исчезла.
Растаяла.
Испарилась.
Гости, гости дорогие
Ну, наконец-то кто-то соизволил прийти.
Звонок застал меня врасплох – видимо, домофон отключился. Я хватаюсь за пиво, делаю музыку погромче и открываю дверь, принимая непринужденную позу.
В дверях стоит жена Збышека, соседка.
Вот уж не ожидал, честно говоря, что именно она вспомнит о моем дне рождения. Я уже собираюсь радостно улыбнуться ей, хотя мне и не так легко это сделать, ведь мы не сказать чтобы очень дружили с ними, но тут замечаю, что у нее в руках нет ни цветов, ни чего бы то ни было, что могло бы сойти за подарок.
– Можно на минуточку? – выражение лица у нее как у моей матери во время допроса.
– Прошу, – говорю я вслух, а про себя издаю стон.
– Ты один?
– Да-а-а-а… – подтверждаю я, – но я кое-кого жду.
– Можешь сделать музыку потише?
Я неудачник. Дежавю.
– Конечно. Проходи.
– Нет, я на секунду, – и стоит в коридоре.
Я не могу решить, что делать с этим дурацким пивом, иду, делаю тише, возвращаюсь.
Кристина стоит, опершись на косяк.
– Не хочется с тобой ссориться, но я должна тебе кое-что сказать.
И замолкает.
Как обычно. Как все женщины.
Каждая хочет тебе что-то сказать – и замолкает. Как будто, черт возьми, эта фраза требует большой паузы, отделения от всех остальных фраз, требует особых приготовлений, наибольшего напряжения, ожидания, саспенса!
Я терпеливо жду.
Ничего.
– Да? – спрашиваю я все-таки через силу.
– Знаешь, я не знаю, с чего начать…
– Лучше всего с начала, – я пытаюсь шутить, но понимаю, что выбрал неправильный тон.
– Я от тебя этого не ожидала, – говорит она вдруг.
И смотрит на меня, как моя мать смотрит всегда, как Марта смотрела и как смотрели вообще все женщины в моем прошлом.
– Чего? – спрашиваю я, но чувствую, что скоро взорвусь.
Она в претензии, что я их не пригласил? Но ведь я же имею право не приглашать соседей на свой день рождения! А если они уж так хотели – могли бы и сами прийти.
Я не сделал ничего плохого. Ровным счетом ничего. Я чист, как слеза младенца! За исключением разве что слишком громкой музыки, но до двадцати двух часов еще есть время.
Ничего.
– Аня вернулась домой и сразу пошла к себе в комнату… – она понижает голос, а я чувствую себя полным идиотом.
Она пришла ко мне сообщить, что ее дочка делает, когда возвращается домой?!!
Да мне это снится!
– Я пошла к ней и спросила, что случилось. А она в таком состоянии, ты себе не представляешь!
Да, разумеется, я не представляю, откуда я могу представлять состояние одиннадцатилетней девочки!
А еще добавлю – я и не хочу представлять!
– Но прошу прощения, я-то тут при чем? Я открыл ей дверь внизу, потому что…
– У нас домофон не работает, но это же не повод для такого поведения, – говорит Кристина, и у меня глаза вылезают из орбит.
– Да, я открыл ей дверь, но я же не знал, что это преступление!
– Не делай вид, что не знаешь, о чем идет речь.
О нет!
В такие игры чужая жена со мной играть не будет. Для этого у нее есть собственный муж.
– Слушай, Крыся, говори, в чем дело, потому что у меня терпение не безгранично!
– Ребенок теперь совершенно разбит. Ты что, не понимаешь, что девочка в подростковом возрасте от такого эпитета может получить психологическую травму?
Я точно не ругался в домофон, прекрасно помню. Ругался разве что в душе, но уж точно не говорил ничего несовершеннолетним девочкам! На это уж у меня ума хватает.
– Слушай, не знаю, что там Аня тебе наговорила, но я тут совершенно ни при чем.
– Ты отпираешься? То есть ты хочешь сказать, что моя дочка врет?!! – мелкая Крыся вдруг стала намного больше и взмахнула руками. Знаю это явление – у птиц тоже так: самочка увеличивается в размерах, когда защищает гнездо. И крылья расправляет, накрывая птенцов.
– Я ничего такого не говорил. Я вообще не понимаю, о чем речь идет!
– Ты заявил ей, что она толстая! Ты вообще понимаешь, что творишь?!! О-о-о-о-о-о-о.
Такие слова могут легко вызвать у женщины мысли о самоубийстве, это я понимаю. Но я этой малявке никогда не говорил, что она толстая! Я вообще никогда никому такого не говорил – зачем мне это? Толстого зову Толстым – так его все так зовут. Зачем мне обижать какую-то девочку? Тем более что я ее едва знаю.
– А-а-а-а! – внезапно меня осенило. – Я же это не ей сказал – я это домофону сказал! Я думал, что это мой друг Толстый пришел.
– Ну так я хочу, чтобы ты ей это объяснил, – решительно заявила Крыся и распахнула дверь. – Я не хочу, чтобы у моей дочери из-за тебя случилась анорексия!
Вот ведь бога душу мать!
То есть я должен объясняться с каким-то недоразумением женского пола из-за того, что она приняла на свой счет то, что я сказал своему другу, потому что думал, что это он, а это оказался не он, но я этого знать не мог по определению? Это же паранойя какая-то! Бред!
– Прошу тебя, – мягко сказала Крыська, и я тут же уступил, в душе ее проклиная.
Я пошел за ней.
Она постучала в дверь и впустила меня в логово льва.
А сама не пошла.
Маленькая блондиночка сидела на постели и смотрела на меня как взрослая женщина, которая хочет меня убить.
– Слушай, это я не тебе сказал, это я другу своему сказал. – Она смотрела на меня как на какого-то извращенца-мерзавца. – Ну, когда ты звонила ко мне, чтобы я тебе дверь открыл.
Ненавижу детей.
А одна из них как раз сидит сейчас передо мной, а глаза ее смотрят на меня в упор, словно два дула пистолетных.
– Ну и давай забудем об этом недоразумении, – я повернулся и пошел к двери с чувством исполненного долга.
– Значит, у меня такой же грубый голос, как у папы? – услышал я плачущий голос за спиной.
Хрень, хрень, хрень!
Все равно – одиннадцать лет женщине или пятьдесят. Обязательно найдут, к чему прицепиться. Все, что ты говоришь, может быть использовано против тебя. Эта безошибочная формула давно уже не является прерогативой только полиции – с нее каждая женщина должна начинать любой разговор с мужчиной, потому что мы идиоты и забываем об этом из-за своего слишком доброго нрава.
– Нет, – поспешно сказал я, – я просто ждал кое-кого. Своего друга. У него прозвище Толстый, потому что он худой как палка.
– Тогда почему вы называете его Толстым? – заинтересовалась девочка.
– Ну так поэтому.
– Не понимаю, – раздраженно сказала она.
– Ну как бы из противоречия. Наоборот. Для контраста. Если бы он на самом деле был толстым – никто его так не называл бы!
– А я думала, ты мне сказал, – вздохнула она с облегчением, но одновременно с грустью.
– Ну что ты! – искренне произнес я и хотел уже уходить.
– А почему ты считаешь, что у меня грубый голос? – губки изогнулись в виде подковки, и глаза наполнились слезами.
Мне стало плохо.
Я сел и огляделся по сторонам.
Теннисная ракетка на стене над кроватью, лампа в виде оранжевой кошки, куклы стоят в рядок на полке, комната маленькая, но уютная. И она под этой ракеткой, худенькая как олененок, только ноги длинные и руки, такая еще неоперившаяся женщинка, но точно в будущем симпатичная.
