Впрочем, опасность, угрожавшая лично Яше от этого меньше не становилась – может, у Николки и имелся запас хитрых цилиндриков, но поделиться ими с товарищем он пока не спешил. Так что, собираясь на Гороховскую, Яков принял некоторые меры предосторожности – в его рукаве пряталась свинцовая гирька, прицепленная к короткой кожаной петле, надетой на правое запястье. Гирьку эту он по случаю приобрел у одного пьянчуги, и с тех пор часто упражнялся, разнося в щепки дощатые ящики и старые, рассохшиеся бочонки. Однако употреблять свинчатку против всамделишнего противника Яше пока не доводилось. А вот теперь – как бы не пришлось пускать импровизированный кистень в ход…
Но, несмотря ни на что, Яша не собирался бросать расследование. Слишком уж радужные перспективы открывались теперь перед выходцем из задрипанного еврейского местечка, что в пяти верстах от Винницы. Детство Яши прошло в грязноватом, тесном, провонявшем луком домишке отца-сапожника; на острого умом мальчугана обратил внимание ребе и присоветовал отдать Яшу в хейдер[11].
Но – Яша не оправдал ожиданий меламеда[12]; мальчика не увлекло изучение хумаша[13] и талмудических премудростей. В одиннадцать лет, с помощью дальнего родственника, державшего на винницком базаре мясную лавку, Яков поступил в гимназию и проучился там целых два года. Потом добросердечный мясник умер, платить за обучение стало некому – семья Якова и без того едва сводила концы с концами, так что его ожидала незавидная участь подмастерья у соседа-часовщика. Там Яша провел еще год, остро завидуя бывшим одноклассникам, продолжавшим бегать в гимназию.
Мальчик ни на минуту не оставлял мечты вернуться к учебе, или хотя бы сдать за курс гимназии экстерном. Осуществить эти планы помог спившийся преподаватель математики Винницкого реального училища, поляк и вольнодумец Станислав Крановский. Он дал Яше кое-какие учебники, и помогал в свободное время овладевать науками.
И тут судьба снова улыбнулась Яше – сосед-часовщик решил, по возрасту, отойти от дел и продал мастерскую; мальчика же порекомендовал их общему родственнику, Натану Ройзману, державшему часовую лавку не где-нибудь в Кологриве, а в самой Москве! Ройзман принял винницкого племянника с неохотой, но скоро переменил мнение – молодой человек демонстрировал живость ума, редкую исполнительность и, главное, недюжинные таланты по части деликатных поручений. Так что Якова не обременяли часовым делом – хватало занятий в областях, требующих его «особых» способностей. За время жительства в Москве, он успел составить себе некоторую репутацию; соплеменники Ройзмана все чаще и чаще обращались к старому часовщику с просьбой прислать Якова, разобраться с каким-нибудь заковыристым поручением, оказавшимся не по зубам простым приказчикам. Яша охотно брался за такие дела, собирая понемногу деньги на будущую учебу в университете; в том, что ему по силам сдать экстерны, молодой человек не сомневался. И вот теперь – служба у Олега Ивановича, возможность разом решить вопрос с оплатой учебы, а в качестве довеска – загадочная и опасная история, пропавшего доцента Евсеина и зловещего бельгийца.
Яков неспешно зашел во двор дома Овчинниковых. Как ни странно, сегодня слежки не было – видимо, противник зализывал раны после вчерашнего поражения, а может и нашел себе дела поважнее. Яков, конечно, не верил, что зловредный иностранец вот так, запросто, отступит – однако факт оставался фактом: шпиков не было.
Николка дома отсутствовал; Яша устроился на лавочке, в тенёчке и уже приготовился к долгому ожиданию, как вдруг во дворе сделалось людно.
Яша в который уже раз пропустил момент, когда у стены, за его спиной, возникли люди. Молодой человек точно знал, что им неоткуда было там взяться: изучил двор вдоль и поперек, пытаясь найти хоть какое-то объяснение загадочным исчезновениям Олега Ивановича и остальных (а таких исчезновений и появлений на глазах Якова приключилось уже с полдюжины). Вот и сейчас – неизвестно откуда во дворе появился Николка. Одет мальчик был весьма предосудительно – без обязательной гимназической фуражки, в курточке странного покроя, которую как раз и стаскивал с себя в тот момент, когда Яша обернулся. Да ведь разве в одной курточке дело! С Николкой было еще четверо; одного из них Яша сразу же узнал. Это был, не кто иной, как пропавший моряк-лейтенант! Яша знал, что его родственники места себе не находят. Троюродная сестра Никонова, Варенька Русакова, та самая, что была вместе с Семеновыми и Овчиннниковыми на достопамятном вело-гулянии в Петровском парке, не раз бывала в доме на Гороховской. Глаза у барышни всякий раз были красными; видно было, что она убивается о сгинувшем лейтенанте; да и подруга ее, Марина, кузина Николки, была невесела.
Яша точно знал – последним, кто видел Никонова, был он, Яков – и, разумеется, Олег Иванович. Яша прекрасно помнил, как оба мужчины исчезли из виду в этом самом дворе. И он, Яков, в очередной раз прозевал момент исчезновения…
А теперь, значит, лейтенант нашелся? И не один – его сопровождали двое, молодой человек и барышня. Причем барышню Никонов как бы невзначай поддерживал под локоток; та мило щебетала и с любопытством озиралась по сторонам.
Одеты эти двое были весьма необычно. Особенно спутница лейтенанта – ее наряд иначе как непристойным назвать было нельзя. На барышне была неприлично короткая юбка, а также блузка, — из ткани столь легкой, что она, казалось, просвечивала, открывая взору многое из прелестей незнакомки. Яша аж поперхнулся: в таком вольном наряде не рискнули бы выйти на улицу даже желтобилетные девицы, промышлявшие по вечерам на Цветном бульваре. Но – ни лейтенант, ни идущий рядом Николка, ни сумрачный, высокий молодой человек в странного покроя сюртуке, вышагивающий с ними следом, не обращали на вольный наряд девицы никакого внимания.
Сзади послышался стук и какое-то сдавленное сипение. Яша обернулся – посреди двора стоял дворник Фомич и таращился на пришельцев. Даже метлу уронил – настолько обалдел от невиданного зрелища. Николка тут же подскочил к Фомичу и, схватив его за рукав, принялся что-то втолковывать; дворник только кивал, как заведённый, не сводя взгляда с прельстительной девицы. Потом поднял свой инвентарь, и побрел к дворницкой, то и дело озираясь на гостей – а ну как бросятся на спину, или сотворят еще что похуже? Николка же вернулся к своим спутникам; Яшу он вроде бы и не заметил.
— Пан гимназист – не выдержал молодой человек. — Кто это… э-э-э… может, вам помочь чем? А то я подумал…
Николка обернулся. Он явно был раздосадован.
— Знаешь, Яш… ты прости, у меня гости, сейчас недосуг. Может, потом зайдешь?
— Ну почему же – недосуг? — вмешался неожиданно нашедшийся лейтенант. — Молодой человек, кажется – помощник господина Семенова? Я не ошибся?
Яков торопливо кивнул.
— Тогда, может быть, вы не откажете и мне в некотором содействии? — продолжал Никонов. — Видите ли, мои друзья только что прибыли в Москву и… как бы это сказать… одеты несколько не по моде. Я намерен посетить несколько магазинов готового платья, однако, одному мне будет неловко. Могу я на вас рассчитывать?
Яша яростно закивал. Девица с интересом посмотрела на Никонова – в его глазах так и читался вопрос: «Ну, как, милый мой, что ты там затеял?»
— Но как же… — растерялся Николка, — а, впрочем, ладно, господин лейтенант. Пойдемте в квартиру к господину Семёнову, у меня ключ есть. А ты, Яков, пока подожди во дворе, мы сейчас…
Скрипнула дверь, и гости затопали вверх по лестнице. А Яша, как и было велено, остался на дворе – гадать, что еще приготовила ему сыщицкая судьба…
Глава восьмая
Из путевых записок О. И. Семенова.
Два дня в дороге вымотали нас совершенно. Убийственная жара, непроницаемая завеса пыли, висящая над караваном паломников, псалмы, толчея на любой остановке. А уж ослы! Кажется, более зловредных созданий в мире не сыскать. Ослов мы наняли еще в Триполи, когда караван в Маалюлю только готовился к отправлению. Основная масса паломников собиралась идти пешком; для поклажи в складчину нанимали тарантасы на огромных колесах, запряженные ослами. Кто побогаче, искал ослов для езды верхом. Скорости такой способ передвижения не прибавлял; однако ж, давал возможность двигаться в некотором отдалении от основной группы, раньше их прибывать к удобным местам для стоянок и, отдохнув, трогаться в путь, когда пешие паломники только-только подтягивались к месту вожделенного привала. Вместе с ослом здесь принято было брать проводника-мукари; обыкновенно это оказывался молодой человек, лет 20-ти, из местных арабов. Все мукари состояли, кажется, в родстве друг с другом. Любой из них знал с десяток слов по-русски; всякого русского мужчину они называют Иван, женщину – Марией. Ваня поначалу дергался, когда любой встречный араб обращался к нему по имени, но потом привык и перестал обращать на это внимание.
