Шаляпин
В тот зимний день Шаляпин пел На сцене у рояля. И повелительно гремел Победный голос в зале. «Шаляпин»… Вижу пред собой, Как буквами большими Со стен на улице любой Сверкает это имя. На сцены Питера, Москвы Явился он природным Артистом с ног до головы, Беспечным и свободным. Всего себя он подчинил Суровой строгой школе, Но в каждом звуке сохранил Дыханье волжской воли. Дрожал многоэтажный зал, И, полный молодежи, Певцу раек рукоплескал, Потом — партер и ложи. То — Мефистофель, гений зла, — Он пел о боге злата, То пел он, как блоха жила При короле когда-то. Казалось нам, что мы сейчас Со всей галеркой рухнем, Когда величественный бас Затягивал: «Эй, ухнем!» Как Волга, вольная река, Катилась песня бурлака. И, сотрясая зданье, В ответ с балконов, из райка Неслись рукоплесканья. ______ Печален был его конец. Скитаясь за границей, Менял стареющий певец Столицу за столицей. И все ж ему в предсмертный час Мерещилось, что снова Последний раз в Москве у нас Поет он Годунова, Что умирает царь Борис И перед ним холсты кулис, А не чужие стены. И по крутым ступенькам вниз Уходит он со сцены…
Ялта
Вот набережной полукруг И городок многоэтажный, Глядящий весело на юг, И гул морской, и ветер влажный. И винограда желтизна На горном склоне каменистом — Все, как в былые времена, Когда я был здесь гимназистом, Когда сюда я приезжал В конце своих каникул летних И в белой Ялте замечал Одних четырнадцатилетних. Здесь на верандах легких дач Сидел народ больной и тихий. А по дорогам мчались вскачь Проводники и щеголихи. Я видел Ялту в том году, Когда ее покинул Чехов. Осиротевший дом в саду Я увидал, сюда приехав. Белеет стройный этот дом Над южной улицею узкой, Но кажется, что воздух в нем Не здешний — северный и русский. И кажется, что, не дыша, Прошло здесь пять десятилетий, Не сдвинув и карандаша В его рабочем кабинете. Он умер, и его уход Был прошлого последней датой… Пришел на смену новый год — Столетья нынешнего пятый. И тихий ялтинский курорт Забушевал, как вся Россия. И Ялтой оказался порт, Суда морские, мастерские. Идет народ по мостовой. Осенний ветер треплет знамя. И «Варшавянку» вместе с нами Поет у пристани прибой. Пусть море грохает сердито И город обдает дождем, — Из Севастополя мы ждем Эскадру под командой Шмидта. Она в ту осень не придет… Двенадцать лет мы ожидали, Пока на рейде увидали Восставший Черноморский флот.
ПОВЕСТИ В СТИХАХ
![]()
Быль-небылица
Шли пионеры вчетвером В одно из воскресений. Как вдруг вдали ударил гром И хлынул дождь весенний. От градин, падавших с небес, От молнии и грома Ушли ребята под навес — В подъезд чужого дома. Они сидели у дверей В прохладе и смотрели, Как два потока всё быстрей Бежали по панели. Как забурлила в желобах Вода, сбегая с крыши, Как потемнели на столбах Вчерашние афиши… Вошли в подъезд два маляра, Встряхнувшись, точно утки, — Как будто кто-то из ведра Их окатил для шутки. Вошёл старик, очки протёр, Запасся папиросой И начал долгий разговор С короткого вопроса. — Вы, верно, жители Москвы? — Да, здешние — с Арбата. — Ну, так не скажете ли вы, Чей это дом, ребята? — Чей это дом? Который дом? — А тот, где надпись «Гастроном» И на стене газета. — Ничей, — ответил пионер. Другой сказал: — СССР. А третий: — Моссовета. Старик подумал, покурил И не спеша заговорил: — Была владелицей его До вашего рожденья Аделаида Хитрово. Спросили мальчики: — Чего? Что это значит — Хитрово? Какое учрежденье? — Не учрежденье, а лицо! — Сказал невозмутимо Старик и выпустил кольцо Махорочного дыма. — Дочь камергера Хитрово Была хозяйкой дома. Его не знал я самого, А дочка мне знакома. К подъезду не пускали нас, Но, озорные дети, С домовладелицей не раз Катались мы в карете. Не на подушках рядом с ней, А сзади — на запятках. Гонял оттуда нас лакей В цилиндре и в перчатках. — Что значит, дедушка, лакей? — Спросил один из малышей. — А что такое камергер? — Спросил постарше пионер. — Лакей господским был слугой, А камергер — вельможей, Но тот, ребята, и другой — Почти одно и то же. У них различье только в том, Что первый был в ливрее, Второй — в мундире золотом, При шпаге, с анненским крестом, С Владимиром на шее. — Зачем он, дедушка, носил Владимира на шее?.. — Один из мальчиков спросил, Смущаясь и краснея. — Не понимаешь? Вот чудак! «Владимир» был отличья знак. «Андрей», «Владимир», «Анна» — Так назывались ордена В России в эти времена. Сказали дети: — Странно! А были, дедушка, у вас Медали с орденами? — Нет, я гусей в то время пас В деревне под Ромнами. Мой дед привёз меня в Москву И здесь пристроил к мастерству. За это не медали, А тумаки давали!.. Тут грозный громовой удар Сорвался с небосвода. — Ну и гремит! — сказал маляр. Другой сказал: — Природа!.. Казалось, вечер вдруг настал, И стало холоднее, И дождь сильнее захлестал, Прохожих не жалея. Старик подумал, покурил И, помолчав, заговорил: — Итак, опять же про него, Про господина Хитрово. Он был первейшим богачом И дочери в наследство Оставил свой московский дом, Имения и средства. — Но неужель жила она До революции одна В семиэтажном доме, В авторемонтной мастерской, И в парикмахерской мужской, И даже в «Гастрономе»? — Нет, наша барыня жила Не здесь, а за границей. Она полвека провела В Париже или в Ницце, А свой семиэтажный дом Сдавать изволила внаём. Этаж сенатор занимал, Этаж — путейский генерал, Два этажа — княгиня. Ещё повыше — мировой, Полковник с матушкой-вдовой, А у него над головой — Фотограф в мезонине. Для нас, людей, был чёрный ход, А ход парадный — для господ. Хоть нашу братию подчас Людьми не признавали, Но почему-то только нас Людьми и называли… Мой дед арендовал подвал. Служил он у хозяев. А в «Гастрономе» торговал Тит Титыч Разуваев. Он приезжал на рысаке К семи часам — не позже, И сам держал в одной руке Натянутые вожжи. Имел он знатный капитал И дом на Маросейке. Но сам за кассою считал Потёртые копейки. — А чаем торговал Перлов, Фамильным и цветочным,- Сказал один из маляров. Другой ответил: — Точно! — Конфеты были Ландрина, А спички были Лапшина, А банею торговой Владели Сандуновы. Купец Багров имел затон И рыбные заводы. Гонял до Астрахани он По Волге пароходы. Он не ходил, старик Багров, На этих пароходах, И не ловил он осетров В привольных волжских водах. Его плоты сплавлял народ, Его баржи тянул народ, А он подсчитывал доход От всей своей флотилии И самый крупный пароход Назвал своей фамилией. На белых вёдрах вдоль бортов, На каждой их семёрке, Была фамилия «Багров» — По букве на ведёрке. — Тут что-то, дедушка, не так. Нет буквы для седьмого! — А вы забыли твёрдый знак! — Сказал старик сурово. — Два знака в вашем букваре. Теперь не в моде твёрдый. А был в ходу он при царе, И у Багрова на ведре Он красовался гордо. Была когда-то буква «ять»… Но это — только к слову. Вернуться надо нам опять К покойному Багрову. Скончался он в холерный год, Хоть крепкой был породы. А дети продали завод, Затон и пароходы… — Да что вы, дедушка! Завод нельзя продать на рынке. Завод — не кресло, не комод, Не шляпа, не ботинки. — Владелец волен был продать Завод кому угодно, И даже в карты проиграть Он мог его свободно. Всё продавали господа: Дома, леса, усадьбы, Дороги, рельсы, поезда,- Лишь выгодно продать бы! Принадлежал иной завод Какой-нибудь компании: На Каме трудится народ, А весь доход — в Германии. Не знали мы, рабочий люд, Кому копили средства. Мы знали с детства только труд И не видали детства. Нам в этот сад закрыт был вход. Цвели в нём розы, лилии. Он был усадьбою господ — Не помню по фамилии… Сад охраняли сторожа. И редко, только летом, В саду гуляла госпожа С племянником-кадетом. Румяный, маленький кадет, Как офицерик, был одет И хвастал перед нами Мундиром с галунами. Мне нынче вспомнился барчук, Хорошенький кадетик, Когда суворовец — мой внук — Прислал мне свой портретик. Ну, мой скромнее не в пример, Растет не по-кадетски. Он тоже будет офицер, Но офицер советский. — А может, выйдет генерал. Коль учится примерно! — Один из маляров сказал. Другой сказал: — Наверно! — А сами, дедушка, в какой Вы обучались школе? — В какой? В сапожной мастерской Сучил я дратву день-деньской И натирал мозоли. Я проходил свой первый класс, Когда гусей в деревне пас. Второй в столице я кончал, Когда кроил я стельки И дочь хозяйскую качал В скрипучей колыбельке. Потом на фабрику пошёл — И кончил забастовкой. И уж последнюю из школ Прошёл я под винтовкой. Так я учился при царе, Как большинство народа, И сдал экзамен в Октябре Семнадцатого года! Нет среди вас ни одного, Кто знал во время óно Дом камергера Хитрово Или завод Гужона… Да, изменился белый свет За столько зим и столько лет. Мы прожили недаром. Хоть нелегко бывало нам, Идём мы к новым временам И не вернёмся к старым. Я не учён. Зато мой внук Проходит полный курс наук. Не забывает он меня И вот что пишет деду: «Пред лагерями на три дня Гостить к тебе приеду. С тобой ловить мы будем щук, Вдвоём поедем в Химки…» Вот он, суворовец — мой внук С товарищем на снимке! Прошибла старика слеза, И словно каплей этой Внезапно кончилась гроза. И солнце хлынуло в глаза Струёй горячей света.
