в Небесных чертогах не может причинить ему смертельный вред. А еще он с десяти лет не знал поражений в поединке. А в четырнадцать стал обожаемым солдатами генералом Бескровных, которые не единожды доказали, что две сотни воинов могут переломать хребет куда более многочисленной армии. Если кому-то из наследников и могут перерезать горло в собственной постели, то точно не Ашесу. Это так же нелепо, как сказать, будто Взошедшего задушил комар.
Мое терпение, наконец, вознаграждается. Старый скарт перестает гоготать и смотрит на меня с неприкрытым желанием учинить собственноручную расправу. Признаться, его острые, как бритва когти куда опаснее, чем мои. Создателям было угодно сделать вентран наименее приспособленными из всех четырех рас Старшей крови. А уж я вообще особенный, уникальный «экземпляр» беспомощности.
— Ты отлично притворяешься, - клацает языком скарт ард’Аргаван. - Чуть больше старания – и я бы попался на уловку, как ребенок.
— Мне ничего не известно о покушении. - Никогда бы не подумала, что буду впервые в жизни говорить чистую правду - и мне не поверят! - Моя семья никогда бы не приняла участия в таком проклятом деле, тем более – не организовала бы его. Вы знаете, какой затворнический и аскетический образ жизни ведут ард’Кемарри, знаете моего отца, который презирает светскую возню и политику. Утверждать, будто мои родители и сестра причастны к покушению, равносильно попытке доказать, будто на небе всего одна луна. Поэтому я не прошу, я требую немедленно посвятить меня в детали произошедшего.
Тут я перегибаю палку. Мягко говоря, «перегибаю». В сложившихся обстоятельствах я могу разве что «унизительно просить» или, на худой конец, «взывать к душевной доброте и состраданию», но никак не требовать. Старик делает едва заметный жест рукой – и Бугай, вызывающе и с громким хрустом разминая пальцы, шагает ко мне. Стоять против этого безмозглого мяса с гордо поднятой головой, может, и эффектно, но крайне глупо. Поэтому я тут же грохаюсь на колени и с поникшей головой униженно молю о пощаде.
И хоть от Бугая мне все же достается крепкая оплеуха, старик проявляет милосердие. После полученного удара я еще какое-то время качаюсь по полу, завывая, как проклятый призрак. А когда возвращаю способность связно говорить, мои первые слова таковы:
— Благодарю за урок, скарт. Впредь я буду должным образом усмирять свою дерзость и непочтение.
В героических романах, которые я, к стыду своему, тоже время от времени почитываю, в подобной ситуации герой обычно корчит победную рожу и пафосно плюет врагу в лицо. Никогда не понимала, откуда растут ноги у подобной тупости. Выкинь я что-то подобное – моя голова совсем не по-геройски каталась бы по полу отдельно от туловища. И у меня есть своя собственная теория, почему злодеи на протяжении всей истории остаются целехоньки. Потому что они умеют красиво врать и изворачиваться, притворяться и дурачить всех вокруг. Да и в конце подыхают лишь потому, что изменяют одному из этих правил.
— Император Ниберу требует доставить тебя к нему. Он хочет тебя допросить.
На этот раз я ограничиваюсь безопасным кивком.
— Он уже допросил меня и скарту. Готов биться об заклад, наши заверения в своей непричастности его не слишком убедили. Скорее всего, он хочет допросить тебя и выпытать то немногое, что отказались говорить твои родители.
Я сразу отбрасываю мысль, что отец и мать могут действительно оказаться заговорщиками. Тем более, это не может быть Тэона. Сестра умница и красавица, но настолько же увлечена наведением внешнего лоска, насколько он мне отвратителен. Заговоры она может строить разве что против собственных шпилек и булавок.
— Если ты действительно была с сговоре с кем-то из моего семейства – назови мне их имена.
Старик снова нервно стучит тростью по полу, и эти звуки причиняют мне невыносимые страдания.
— Взамен обещаю держать своего помощника, - он ухмыляется и недвусмысленно кивает взглядом на Бугая, - на цепи.
Вот мы и подошли к самой интересной части подобных разговоров – мы стали торговаться. По принципу «баш на баш, но я все-равно тебя одурачу». Как будто я не понимаю, для чего ему это нужно. Если я заговорщица и успела переманить на свою сторону кого-то из его семьи, он в любом случае попадет в немилость к новоиспеченному императору. И кем-то обязательно придется пожертвовать. Логичнее всего забрать наследника, потому что это равносильно прижиганию головы гидры – обезглавленная таким образом, она больше не отрастит новую башку. Старый скарт не может этого не понимать, потому решил выбрать из двух зол меньшее, пока у него еще есть выбор. И меньшее зло – обезглавить тех несчастных, чьи имена я назову, и в качестве жеста раскаяния преподнести их Императору. Смирение всегда эффективно против гнева, тем более, когда оно насквозь пропитано трагедией - ради справедливости и чтобы доказать свою верность, отец обезглавливает собственных детей! Император будет вынужден принять жертву, а как иначе?
От желания соврать и назвать имя Брайна у меня сосет под ложечкой. Здравый смысл подсказывает, что скарт никогда не пойдет на это, и даже если я смогу убедить его в виновности сына, меня тут же и прихлопнут, а императору скормят какую-то правдоподобную басенку о попытке побега.
Поэтому я как можно убедительнее, пуская скупые слезы и заламывая руки, уговариваю своего тюремщика, что никто из его семейства не знал о замыслах моей семьи, равно как и я. Не то, чтобы он верит, но на его сморщенном, как высохший слизняк лице, мелькает тень сомнения.
Это мой шанс.
— Вы как никто другой знаете о сложных отношениях между мной и мое семьей. Мне казалось, мой отец достаточно ясно дал понять, что я им не нужна. То, что эрд’Аргаван приняли меня в свою семью, было для меня настоящим благословением Взошедших, я бы никогда не посмела причинять вам вред. Меня тяжело назвать бесхитростной душой, - на эти мои слова старикашка реагирует гаденьким смешком, - но я никогда не стала бы очернять семью, которую мечтаю назвать своей. Тем более, зачем мне это? Мы оба знаем, что в случае, если эрд’Аргаван падут, мне тоже есть что терять.
О да, мы друг друга прекрасно понимаем. Старик снова хмурится и на какое-то время отрешенно погружается в размышления.
Если честно, за мной редко водится подобная глупая откровенность – раскрывать карты еще до начала серьезной игры. Но что мне остается делать? Если на чаше весов лежит собственная жизнь, я готова
