– Не трудитесь, мадам, этот китаеза ни слова не понимает из того, что вы ему говорите!
Эта реплика принадлежала Имрану Хусейну, шефу службы безопасности «Панацеи». Странно, что он вообще со мной заговорил: этот египтянин всегда выглядел мрачным и нелюдимым человеком, а его черные глаза, непроницаемые и глубокие, как Марианская впадина, казалось, способны просканировать кого угодно до самого его нижнего белья. Поэтому я, сталкиваясь с Хусейном в бесконечных коридорах корабля, всегда торопилась опустить глаза и побыстрее проскочить мимо него.
– Эти димсамы[5] вообще не говорят по-английски, – продолжал шеф безопасности с явными нотками презрения в голосе, и я подумала: откуда у него это снобистское чувство превосходства? Хорошо, что парень ничего не понимает, иначе он вполне мог бы и обидеться на замечание египтянина.
Хусейн с достоинством прошествовал дальше, а я посмотрела на китайца. На мгновение мне почудилось, что его губы тронула легкая улыбка, но он развернулся и ушел слишком быстро, чтобы я убедилась в этом наверняка. В любом случае мне пора было возвращаться в свою каюту. Близился сеанс связи с Елениным, и я хотела успеть продумать, что ему сказать. Этот человек сам себе противоречил – с одной стороны, не уставал напоминать мне об осторожности: «не высовывайтесь», «не болтайте», «старайтесь не привлекать внимания» – вот его любимые фразы. Тем не менее создавалось такое впечатление, что он ежедневно ждет от меня новой информации! Так что же мне удалось выяснить за прошедшую неделю? Что в машинном отделении работают литовцы, белорусы и украинцы, а также несколько нигерийцев; медперсонал практически целиком составляют европейцы или латиноамериканцы, за исключением сестер, – как правило, индианок или арабок. Главного врача «Панацеи» Алена Маршана я еще не встречала, но, похоже, Еленина он очень интересует. До сих пор мне не удалось сблизиться ни с одним врачом на борту, за исключением, возможно, пластического хирурга, милой немолодой француженки Люсиль Ламартен. Я понимала, что Еленин ожидает от меня каких-то важных сведений, но было бы гораздо проще, если бы он соизволил сказать, что именно мне тут следует искать!
* * *
В то утро настроение у меня было паршивое, несмотря на превосходную погоду. Перед завтраком я поговорила с Олегом, и его голос, такой далекий, заставил меня испытать острое чувство ностальгии. И за каким чертом я ввязалась в эту авантюру?! Голос Шилова звучал бодро, и я почувствовала себя очень плохо оттого, что ему, судя по всему, скучать явно не приходится. Интересно, как он проводит свое свободное время? Естественно, я скорее зашила бы себе рот кетгутом, чем задала бы ему этот вопрос – гордость не позволяла. Оставалось лишь надеяться, что времени на досуг у моего мужа остается немного, учитывая его занятость в должности заведующего отделением травматологии и ортопедии. Поэтому меня, несмотря на тихий голос совести, звучавший где-то глубоко в недрах моего измученного солнцем организма, даже порадовали его сетования на наплыв пациентов с переломанными конечностями: в Питере стоят холода и, как водится, гололедица. Значит, придя домой, Шилов валится с ног от усталости, а не пьет шампанское с какой-нибудь благодарной пациенткой или с медсестрой, или...
– Ой, абла, вы слышали, что случилось?!
Встревоженный голос Нур заставил меня оторваться от невеселых мыслей.
– Случилось? – переспросила я недоуменно.
– Вы что, телевизор не смотрите?
Честно говоря, я предпочитаю этого не делать. Во-первых, российские каналы на борту не принимаются, а слушать наши новости в «исполнении» иностранцев я не люблю. Во-вторых, мне больше нравится почитать на сон грядущий или, на худой конец, посмотреть какой-нибудь фильм, чем переваривать тяжелую информацию о сложностях международной обстановки, очередном падении курса евро и о возрастании цены за баррель нефти.
– В Египте революция! – не дожидаясь ответа, воскликнула Нур, отчаянно жестикулируя.
– Революция?..
Я почувствовала себя довольно-таки глупо, повторяя слова девушки, но ничего не могла с собой поделать, так как новость меня потрясла: ведь мы как раз направлялись к африканскому континенту! Только сейчас я поняла, что на палубе как-то чрезвычайно тихо, а я, занятая своими размышлениями, даже не заметила, что что-то не так.
В ресторане работал большой телевизор, закрепленный прямо над столом с напитками, и вокруг него собралась большая толпа. На экране творилось нечто неописуемое, голос диктора за кадром сдержанно вещал:
– ...Оппозиция пытается вывести максимум протестующих на площадь Тахрир и говорит о том, что наступили последние дни правления президента Мубарака. Тридцать лет Египет жил с одним и тем же президентом, с оппозицией-невидимкой и в состоянии «чрезвычайного положения». Страна, получающая миллиарды долларов от туризма, но позволяющая сотням тысяч людей жить в городах из мусора и обломков, на помойках и кладбищах, наконец пробудилась от долгого сна и, кажется, высыпала на улицы Александрии и Каира в полном составе! Каналы «Аль-Арабия» и «Аль-Джазира» сообщают...
Мир прямо на глазах словно распадался на куски. Вылетая из Питера, я впервые услышала о беспорядках в Тунисе, а теперь вот пламя гражданской войны перекинулось и в мирный Египет – то ли еще будет! В первых рядах у телевизора стоял Имран Хусейн, он выглядел мрачнее тучи: это о его стране говорили во всех новостях.
– У нас же тут какой-то египетский министр, да? – тихо прошептала мне на ухо Нур.
Это была правда. Ему предстояла операция по коронарному шунтированию, после чего «Панацее» надлежало высадить министра в каирском порту.
– Может, долго это не продлится? – предположила я с надеждой. – Пошумят недельку...
– А если нет?
В глазах Нур застыло выражение страха...
Завтракали мы практически в полном молчании. Ни у кого не возникло желания поговорить, каждый кусок пищи словно застревал в горле. Живя в России, я обычно довольно-таки равнодушно воспринимала международные новости. Не потому, что мне наплевать, – наверное, просто трудно принимать близко к сердцу события, происходящие на другом конце земного шара. Теперь же, в непосредственной близости от этих населенных пунктов, мое восприятие резко изменилось. Все это теперь касалось и меня лично, потому что на борту находились пассажиры из упомянутых в новостях мест. Названные диктором города перестали быть просто точками на карте и ассоциировались уже с конкретными людьми.
В течение дня мне больше не пришлось излишне задумываться о международной обстановке ввиду моей сильной занятости: я участвовала в шести операциях. Когда наступил перерыв, я отправилась в Клетку, чтобы отдохнуть душой – сейчас для меня это было необходимо, как никогда прежде.
В первый же мой день на «Панацее», когда Сарика взяла на себя обязанность познакомить меня с жизнью судна, мы посетили Клетку – зверинец при лаборатории, где содержались подопытные животные. Там я познакомилась с Юбером, замечательным псом породы курцхаар. Я обожаю животных, всех без исключения, поэтому во время учебы в институте необходимость препарировать несчастных белых мышей и крыс всегда вызывала у меня острое чувство жалости, непозволительное для настоящего медика. Я предпочитала работать в морге: там можно многому научиться, не заставляя никого страдать. Однако в меде всегда была нехватка подопытных животных, поэтому многие зверюшки, по возможности, использовались по нескольку раз – в целях экономии средств. Во время учебы я повидала немало «многоразовых» собак, и до сих пор, вспоминая о них, я ощущаю тяжесть на сердце и испытываю щемящее чувство вины. Лучше всех помню дворняжку по имени Колька. Рыжего, с одним обглоданным ухом, его отловили в одном из пригородов Питера и доставили в институт. Чего только не пережил Колька за свое недолгое существование – многочисленные инъекции, некоторые из которых оказывались весьма болезненными, вживление всевозможных медицинских аппаратов, тестирование лекарств... Казалось бы, все это должно было напрочь отбить у пса охоту общаться с двуногими мучителями, но Колька всегда дружелюбно вилял хвостом, завидев людей в белых халатах, и ласкался, словно отпуская нам все бывшие и даже будущие грехи. Я не самый верующий человек в мире, церковь посещаю редко, но каждый раз, когда такое случается, я поминаю в своих молитвах рыжего Кольку и прошу его простить меня и всех остальных, кому он так верил и от кого, несмотря ни на что, не ждал ничего плохого. Возможно, поэтому Юбер произвел на меня такое сильное впечатление – он напомнил мне Кольку. Коричневый с белыми пятнами пес уверенно держался на трех лапах – четвертая задняя была ампутирована во время одного из экспериментов, как любезно пояснила Сарика. В глубине души этот факт меня возмутил: да кому, черт подери, могло прийти в голову лишить лапы охотничьего пса?! Когда я нагнулась, чтобы погладить собаку, и провела рукой по шее пса, то нащупала пальцами насколько шрамов – на этих местах шерсть не росла. Юбер принял меня сразу, безоговорочно, аккуратно вылизав мне лицо и руки. Его разноцветные глаза, один карий, второй голубой, доверчиво и дружелюбно смотрели на меня. Как выяснилось, Юбер был единственным представителем своего вида в Клетке, большинство жителей которой составляли обезьяны различных пород, свиньи, кролики и, конечно же, крысы и мыши.
