Время шло. Вокруг растаскивали декорации некогда царственной жизни партийной элиты. Тащили, кто сколько мог, и прятали, кто куда умел. Понимали – новая жизнь не за горами, а ведь и она, чтобы вступить в такой же обеспеченный рай, потребует вложений. Вотчина Павла Антоновича – среднее образование – никакого интереса в этом смысле не представляла. Поэтому он лишь вяло озирался по сторонам и беспомощно ждал надвигающегося конца.
Однако Анжелу такое положение дел нисколько не устраивало. Ей исполнилось сорок, и расцвела она к этому времени, что чайная роза в середине августа, вывернув наизнанку тысячу бордовых бархатных лепестков. Да и к царской жизни очень уж привыкла – не начинать же всесызнова. Анжела, что ни день, стала заговаривать с Павлом Антоновичем о завтрашнем дне, о своей неодолимой тяге к Москве, о том, что именно в такие смутные времена и удается урвать тот кусок, который будет потом кормить всю жизнь и тебя, и твоих детей, а может быть, еще и внукам что-нибудь останется.
Через Анжелу Синицын и познакомился с людьми, которым предстояло сыграть в его судьбе решающую роль. Имен их он не знал, фамилий не спрашивал. Анжеле они вроде доверяли и просили об одном одолжении, предлагая хорошую оплату и защиту, конечно, в случае чего…
Она дала согласие сразу. Павел Антонович обдумывал неделю. Через неделю решился. И подтолкнула его к этому вовсе не жажда наживы, а неожиданная холодность его чайной розы: с глаз долой прогнала, на порог не пускала, а величала не иначе как трусом. «Фамилия, – говорила, – у тебя, Паша, безыдейная – Синицын. Куда тебе о журавлях в небе думать. Лучше уж то, что в руках, правда? Вот и ступай домой к законной женушке».
Павел Антонович и вправду чувствовал себя последним трусом. А потому долго думал и прикидывал, что ему за такую аферу могут влепить? Думал бы он еще дольше, если бы не взяла верх неодолимая тяга к Анжеле. Сдался Синицын. Решился.
Да и участие его в деле было минимальным. Требовалось от него подпаивать старого дружка Ивана Ильича Самохвалова. В подпитии Самохвалов терял разум и, что главное, – память. Была у него такая особенность. Зная за собой такую особенность, Самохвалов близко незнакомых людей не подпускал, и уж если пил, то только с проверенными старинными приятелями, которых у него было раз-два и обчелся. Один из них был заядлым коммунистом – твердолобым, неподкупным и оголтелым, то есть одним из тех, кто собирался пойти ко дну вместе с умирающей системой. А вот портрет Синицына произвел на серьезных людей более приятное впечатление. Так, вопреки своей воле, Павел Антонович угодил в самое что ни на есть уголовное дело.
Раз в месяц он уговаривал Самохвалова выбраться на рыбалку или в область на шашлычки, основательно друга поил и, вытирая со лба холодный пот, подсовывал ему дрожащими руками акты списания оружия из арсенала. А потом, выйдя на минутку из-за стола, передавал акты все тем же серьезным людям, чье незримое, но постоянное присутствие он теперь чувствовал даже в собственном сортире. Возвращаясь, Синицын от страха напивался до чертиков вместе с Самохваловым, так что, если бы кто-нибудь вздумал за ними наблюдать, подтвердил бы потом, что оба были в стельку пьяны, и не покривил бы душой.
Остальную работу проделывала Анжела, – прятала концы в воду с помощью липовых отчетов, ведомостей и накладных. Страха она не ведала. Правили ею только азарт и алчность. Павел Антонович нет-нет да и заглядывал в бумаги, которые подписывал Самохвалов. Пока речь в них шла о гранатах старого образца да об автоматах Калашникова, крепился, уговаривал себя, что такая мелочь, да к тому же и вправду устаревшая, да на территории нашей мирной страны – сущий пустяк. А вот когда в накладных замелькали БТРы и современное оптическое оружие, ему стало не по себе. Но разделить опасения было не с кем. Анжела превратилась в машину – глаза остекленели, слух пропал начисто. Единственное, чем она теперь жила, так это цифрой их совместной доли, количество нулей у которой превзошло все ее самые смелые фантазии.
Серьезные люди пропали так же внезапно, как и появились. Куда делись – понять было невозможно, спросить не у кого. Синицын перевел дух и выбил им с Анжелой (в восемьдесят шестом уже приходилось выбивать) путевку за бугор, все еще не веря, что где-то там, в одном из маленьких банков, на счету его невенчанной жены лежит столько денег, сколько они не в состоянии будут истратить в течение всей жизни, – миллион долларов.
Каково же было его удивление, когда вместо одного миллиона они обнаружили на ее счету – пять. Анжела впала в глубокую задумчивость, а Синицын словно протрезвел. Слишком много. Однажды ранним утром или поздним вечером в дверь постучат и скажут, что серьезные люди просят перевести их денежки на такой-то счет в такой-то банк. Вот и все. А после того как они беспрекословно выполнят эту просьбу, его вместе с Анжелой отправят к праотцам.
От таких мыслей очаровательная любовница с каждым часом нравилась ему все меньше и меньше. В конце концов – деньги лежат на ее счету, основную работу сделала она, с нее и спрос. А самому – бежать, бежать сломя голову. Да и кто ее знает, эту Анжелу. Не он к ней подкатился, она – к нему. А не подосланная ли? То-то у нее в глазах тоска убийственная светится. И стал Павел Антонович прокручивать в памяти весь их роман с самого начала. Мужик он был неглупый, а потому все странные детали, все ее призывы унести в новую, надвигающуюся как катастрофа жизнь сладкий кусок показались ему теперь более чем подозрительными. И день рождения… И остальное… А то, что раньше слеп был, – так держала в женском своем плену, использовала.
Вспомнил и как серьезные люди с ней разговаривали – как со своей. Вспомнил все и невольно отодвинулся. Дура баба – и себя и его от жадности сгубила.
Она почувствовала. Зашептала горячие признания. Бес попутал, вот и согласилась его соблазнить. Но потом полюбила. Да так горячо, что теперь только он и есть у нее во всей жизни. Доказывать было полезла, но Синицын отстранился, захотел до конца дослушать о деле. Да и про то, что один он у нее на свете, – вранье. Дочка совсем недавно замуж выскочила, Анжела вот-вот бабушкой станет.
Она его за руки – он в сторону, она на колени, он… Хотя куда от настырной бабы в купе уйти. Окрутила, уложила в постель, ублажила. А потом и говорит: «Ты не сомневайся. Я знаю, что делать…»
Вернувшись из кратковременного отпуска, Синицын заплатил знакомому фтизиатру тысячу долларов и получил справку, что у него открытая форма туберкулеза, причем тяжелая и неоперабельная.
Пока оформлял бумаги на пенсию, стал белым как лунь. Все казалось, схватят за руку, остановят и – всему конец. Кто – серьезные люди или из ГБ – не имело значения. За неделю, пока прошел все этапы оформления, нервы расшатались до предела.
Успокоился, лишь когда вместе с Анжелой вышел из самолета в Санкт-Петербурге и пересел в поезд до Москвы. Если где и прятаться, говорила она, то – в столице. Пойди найди иголку в стоге сена. Впрочем, ложных надежд у него не было – найдут везде. Однако он принял все меры предосторожности. Снял квартиру на длительный срок у отъезжающих в Израиль. Прописываться не стал. Анжела перевела деньги на его счет в другой банк, и только после этого между ними вновь восстановилось былое доверие. Около года прожили они затаясь, переезжая из одной квартиры в другую. Однажды он застал ее с телефонной трубкой в руках. «Нет. Он ничего не знает, – кричала она в отчаянии. – Он понятия не имеет…»
Их все-таки нашли. Неизвестно как и неизвестно кто. Через полчаса они с Анжелой уже выходили из дома, договорившись, что он заедет за ее дочерью и внучкой, которые теперь тоже жили в Москве, а она купит билеты на всех, куда удастся. Павел Антонович и не думал, что придется потратить столько времени на уговоры. Дочь Анжелы категорически отказалась ехать куда бы то ни было, потому что маленькая Лия лежала с высокой температурой. С приходом мужа обстановка не нормализовалась, а, напротив, сделалась и вовсе несносной. У него были на Москву свои планы, с которыми он не хотел расставаться. «Да я зарабатывать только начал! – кричал этот идиот. – Триста долларов в месяц! Зачем мне ваша Америка?» Павел Антонович отвел его в сторонку и объяснил, правда путано и нервно, что Анжела получила наследство – огромное наследство, которого им всем хватит до конца дней. «Пять миллионов? – молодой умник посмотрел на Синицына так, словно тот только что сбежал из психиатрической больницы. – Придумаете же…» Павел Антонович обиделся. Пусть сама разбирается со своими родственничками, когда приедет. В конце концов, они ему чужие люди.
Но Анжела не приехала. Ни в этот день, ни на следующий. Синицын перебрал все варианты: уехала одна, затаилась где-то, никак не может избавиться от преследователей. Пару раз даже приходило в голову, что кинула она его вместе с собственной дочерью, что уехала одна и собирается жить припеваючи в какой-нибудь маленькой благоустроенной стране, едва заметной на карте. Чего он только не передумал, пока на третий день ее не выловили из Москвы-реки – посиневшую и холодную. И самое странное, он даже не пожалел о ней. Столько было между ними подозрений в последние годы, что вся любовь давно выдохлась, испарилась. Только подумал, помнится: «Вот и хорошо. Как говорится – концы в воду…»
