– Как тебе все это?
– Так или иначе, а они не теряли времени зря, показывая нам другие страны. Теперь осталось посмотреть, что делается в России.
– Да, конечно, – кивнул Вилли.
Через какое-то время под звуки оркестра на сцене появился адмирал Канарис. Он отдал честь, крикнув «Хайль Гитлер!», и мы хором трижды ответили ему: «Хайль!»
Я находился в немного ошеломленном состоянии и поэтому сразу не заметил огромный портрет фюрера.
Наш начальник поправил микрофон, пододвинув его ближе к адмиралу Канарису, и нам разрешили сесть. У меня перехватило дыхание. Казалось, что каждый из находившихся в зале перестал дышать. Наступила абсолютная тишина. И тогда адмирал Канарис начал говорить:
– Многие лица я вижу здесь впервые, но мне доложили, что шестьдесят процентов из вас – это те, кто поступил сюда в самом начале. Для меня огромная честь передать вам слова фюрера о том, что он очень сожалеет, что не смог приехать сюда вместе со мной. Но вот его послание для вас: «Я горжусь каждым из вас в отдельности и всеми вместе. Вы всегда в моем сердце и в мыслях. Весь народ Германии с нами. Да благословит вас всех Бог».
Затем он продолжил свою речь, сказав, что, возможно, каждый из нас в отдельности может быть опаснее для врага, чем целая армия.
– Нет сомнений, что каждый из вас является превосходным специалистом в любой из областей. При необходимости вы сумеете справиться с задачей любой сложности. Уже через несколько дней начнутся занятия, где вас обучат обращению с тяжелой немецкой артиллерией. Ваши новые инструкторы ничего не знают о вашем прошлом, о той школе, которую вы только что окончили, и я уверен, что нет нужды предупреждать вас, что не стоит распространяться на этот счет. Сегодня же вы снова наденете немецкую форму и именно так покинете Академию. Как и прежде, вы – немецкие солдаты. После шести недель вашего обучения здесь вы отправитесь в Пиллау и продолжите свои занятия, только уже в русском обмундировании с русской техникой. Мы приготовили для вас сюрприз: русские танки и оружие, сохранившееся еще со времен финской войны. Но, пожалуйста, обращайтесь с ним очень осторожно, так как это все, что мы имеем. Еще вас научат работать под водой, будут тренировать рыть окопы и так далее. Где бы мы ни воевали и какой мощной ни была бы вражеская защита, задача нашей армии – создать хаос и преодолеть любой кордон. Перед тем как покинуть стены этой школы, вы должны принять присягу перед родителями, фюрером и Родиной; то, что 115-е прусское подразделение военно-морских сил является Пятой колонной, должно быть известно только вам самим, Верховному главнокомандующему Германии, а также вашему непосредственному командиру. А теперь мне осталось лишь пожелать вам удачи.
Снова заиграла музыка, и, спускаясь по ступенькам, он крикнул: «Хайль Гитлер!» В ответ прогремел хор голосов: «Хайль! Хайль! Хайль!
Когда оркестр удалился со сцены, перед нами снова появился начальник школы и произнес:
– Хватит кадров о войне. Забудьте о ней на время и смотрите фильм!
И опять мы, словно восьмилетние мальчики, начали хихикать и веселиться. Может, это и не был Том Микс, но на меня этот фильм произвел неизгладимое впечатление. Кажется, так я не смеялся никогда в жизни. Было такое впечатление, что у здания снесет крышу от стоявшего в зале гогота, а может, я всего лишь забыл, что значит быть просто счастливым. В тот вечер я забыл обо всем, даже о доме. Ничего больше не существовало, кроме ощущения этой радости, все невзгоды отошли на задний план и казались сейчас дурным сном. Это был замечательный вечер. Звонок, напоминавший о наступлении отбоя, так и не прозвонил. Сейчас мы чувствовали себя настоящими мужчинами, более того, мужчинами, важнее которых нет в мире.
Я шел не торопясь, вокруг была темная ночь, а надо мной – небо в тяжелых тучах. Даже свет луны не проникал сквозь мглу, и не было видно ни одной звезды. Но мне все было нипочем. Я чувствовал приближающуюся свободу и почему-то боялся ее. Запрокинув голову к небу, я крикнул что-то по-немецки и засмеялся: мои слова прозвучали с русским акцентом. Интересно было бы, если бы дед или еще кто-нибудь из моей семьи узнал о моих достижениях. Мой отец имел звание старшего лейтенанта, но с тех пор прошли годы, и сейчас он, наверное, стал майором, а может, даже полковником, но, если он до сих пор старший лейтенант, каково ему иметь сына, у которого уже сейчас такое же звание. Все это меня забавляло и казалось нереальным.
Наконец я добрался до своей комнаты, но, когда вошел, она показалась другой, какой-то чужой. Или просто я теперь был свободным человеком, только что вышедшим из тюремного заключения. Я мог приходить, уходить и ложиться спать, когда захочу. Натянув на себя одеяло, я в течение нескольких часов все лежал, размышляя о будущем. Постепенно расслабляясь, я, наконец, задремал, как вдруг пробудился от крика, раздавшегося из темноты:
– Кто ты? Как тебя зовут?
Вскочив в полусне, я ответил автоматически, как часы, и подумал, что это самая жестокая вещь из всего того, что с нами происходило. Дать ощутить глоточек свободы и тут же снова перекрыть дыхание. Я весь взмок.
Затем тот же голос снова рявкнул:
– Вон из-под одеяла!
Я вскочил и встал около кровати, дрожа всем телом, но тут зажегся свет, ослепивший меня, а потом я увидел Вилли, который стоял передо мной: держась за живот, он буквально лопался от хохота. Я был готов убить его, но весь сжался, чтобы не наброситься. Он толкнул меня локтем в ребра и, не переставая смеяться, проговорил:
– Ну, как ты себя чувствуешь, Григорий?
Он еще раз стукнул меня, и на этот раз я ответил ему тем же. Но мой смех скорее напоминал истерику. Ночной кошмар закончился, но я все еще не мог прийти в себя. Вилли сказал, что в лагере никто не ложился спать. Все мальчишки, заходя в комнаты, пугали друг друга.
Я смотрел на него, не отводя глаз.
– Если бы я знал, то запер бы дверь.
Вилли усмехнулся:
– Так почему же тебе с таким же успехом не удавалось раньше закрываться на ночь?
И Вилли был прав: ведь в наших дверях не было замков.
– Слушай, Григорий, у меня есть сюрприз для тебя. – Он достал из-под пиджака бутылку вина.
Несколько секунд я смотрел на него в оцепенении, поинтересовался, где он взял ее.
– Ну, понимаешь... я шел не спеша по улице и, так получилось, случайно наткнулся на военный грузовик, наполненный бутылками со спиртным. Водитель куда-то отошел, и я решил исследовать содержимое машины. И угадай, что я нашел, – коробки и ящики с вином. Я находился в приподнятом настроении и просто-напросто стащил пару бутылок.
– Ты спятил?! – заорал я. – Если бы тебя поймали, то могли запросто застрелить, и никто даже не узнал бы об этом.
– Не будь наивным. Кто же теперь станет стрелять в нас, после того как на нас было потрачено три года?
Затем он откупорил пробку и наполнил две чашки. Где он взял их, я не решился спросить. Протянув мне одну, он произнес:
– За фюрера, чтоб его неприятности не коснулись нас.
Никогда раньше я не пил вино с таким удовольствием, наслаждаясь свободой. Опустошив обе бутылки, мы стали петь во все горло, что было мочи, и никому до этого не было дела. Остальные ребята разбрелись по группам, и по всему лагерю раздавались песни. Да, пели-то мы по-русски, русские песни.
Я открыл глаза на следующее утро, будто кто-то сильно толкнул меня. Затем я увидел Вилли, распластавшегося на полу, на который в нескольких местах было пролито вино, рядом с ним валялись две пустые бутылки. Я растолкал его, и мы вместе стали мыть пол, а бутылки я выбросил в мусорное ведро. Это был незабываемый момент, который трудно описать словами.
После завтрака нас отправили в медсанчасть, на диспансеризацию. Огромная очередь из мальчишек, всех, как на подбор, одетых в полосатые тельняшки, занимала весь коридор.
Сначала казалось, что в руке у доктора нож для разделки мяса, но, подойдя ближе, я решил, что все же он больше похож на нож для резки хлеба. Несколькими молниеносными движениями врач провел лезвием с внешней стороны моей руки, чуть ниже локтя. Всего один порез, оставленный на руке в виде тоненького шрама, а рядом вмятины от зубцов ножа, которые прошли глубже. Такая едва заметная татуировка, какие позже мы видели у эсэсовцев, была понятна лишь человеку, имеющему к этому отношение.
Спустя два дня приехали наши новые инструкторы, и начались учения. Шестнадцать часов в сутки мы карабкались по танкам, ползая то по ним, то под ними, учились обращаться с оружием, ракетными установками и всеми типами тяжелой немецкой артиллерии. Вечерами мы занимались тем, что чистили, полировали и готовили оружие к следующему дню. Инструкторы общались с нами по-немецки, в нашей же речи иногда чувствовался русский акцент. Как мы ни старались, все же трудно было перестроиться, ведь, столько времени прожив в изоляции, мы слышали только русскую речь.
Работа была трудной, но интересной, а по сравнению с прошедшими тремя годами обучения в Академии казалась просто праздником. Ведь все это время мы жили в таких ограничениях, так что, несмотря на напряжение, нам было намного легче.
