Выручал двухэтажный сарай…
Зимой там холодрыга. Что делать? Гера брал паяльную лампу, кочегарил её докрасна, нагонял тепло, пока девица томилась в ожидании, и только после этого – любовь.
Как не спалили наш сарай? Не знаю…
До армии я спал дома на раскладушке, а весной, чуть только теплом обдаст, перебирался туда. Сарай цивильный: застеклённые окошки, диванчик с откидными круглыми спинками. Всё как полагается. Летними ночами шлындаю – днём отсыпаюсь. Ништяк! Нижний Тринадцатый – частные дома. В садах натырим яблок. В июле их, конечно, есть невозможно – не разгрызёшь, кислятина! Зато сам процесс добычи – приключение: одни на шухере стоят, другие лезут. Или подсолнухов нарвём. Торчат на виду, привлекают внимание. Надо сорвать, а то как же? Пощиплешь, пощиплешь мягкие зёрнышки, помусолишь, выплюнешь, успокоишься на время.
С вечера я приносил в кладовку батон белого хлеба да литровую банку с водой. Мать варила брусничное варенье и много яблочного повидла – отец из рейса привозил яблоки мешками. Хранились припасы в сарайке. За ночь аппетит нагуляю, вернусь под утро, разрежу батон по всей длине на два лаптя, сверху повидло грядой. Рубану – и спать…
Лишь по субботам мне было не до сна.
У шаловливого Геры апартаменты тоже на втором этаже, через три от моей кладовки. В субботу «приём по личным вопросам»: сначала лёгкой волной накатывает таинственный стук каблучков, замолкает у его дверей; затем из-за тонких дощатых перегородок дотягиваются до меня смачные поцелуи, стоны, смешки, скрип панцирной кровати. Глаза зажмуриваю. Забываю дышать. Не успеваю слюни сглатывать. Воображение смелой кистью малюет «летки-енки». Панорамы одна масштабнее другой. Бородинской далеко… Что ты… Спустя несколько часов опять стук каблучков: совсем близко, кажется, прямо по моему сердцу. Отхлынув, удаляется, стихает, стихает, растворяется в белой ночи…
Моя пытка закончилась. Сперва становится тихо-тихо, но уснуть не успеваю: Гера всерьёз принимается храпеть. Ворочаюсь один-одинёшенек, мечтаю о своей Женьке…
Грёзы плавно перетекают в сон, сладко смешиваются с ним, предлагая расцеловать несмелые Женькины губы… Зачастую романтично-волшебную картинку сна нарушал грубый транспортный сюжет: на обильно вымазанной солидолом дрезине мчусь с грохотом куда-то вдаль, ритмично качая рычаг… От себя – к себе, от себя – к себе. Почему именно дрезина?!. Непонятно. В нашем фамильном древе сроду железнодорожников не было…
Просыпаешься: в сараюхе, на куцем диванчике.
В углу паучок деловито плетёт солнечную паутинку.
Он мой единственный гость.
Иногда подружка у Геры оставалась ночевать. Тогда испорчена не только ночь, но и весь следующий день. Глядеть через щёлку в двери на то, как ранним воскресным утром на расстоянии вытянутой руки тёплые доступные девки проходят мимо, не было никаких сил…
С Женей я ни о чём эдаком даже не помышлял.
Понимал: она не такая, как все. Между тем танцульки, робкие поцелуи на прощанье распаляли меня… каждый раз пронося ложку мимо рта.
* * *
Сегодня мои проводы в армию.
Мои… Как странно. Привычнее провожать других.
Вспомнились проводы Кочкаря. Летом у Круглого магазина на Кутузовском пятаке торговали квасом. Цистерну с нераспроданным пойлом оставляли на месте. Той ночью мы бочку покачали: плещется. Впятером: Гера, Витяня, Саня, Джуди и я – прикатили её прямо в наш двор. Замочек открыли, кран повернули и – только банки подставляй. Портвейн тоже тёк рекой: предварительно мы скинулись по «рваному» с рыла.
Громкие ритмы гитары. Хмельные песни. Звон разбитого стекла. Маты. Угар вымученного веселья. Я тогда упился первый раз в жизни…
На мои проводы мать назвала соседей, пригласила родственников из деревни, накрыла стол. Из корешков только Витяня, Гера да мой учитель музыки – неподражаемый Колян. Саня служит в Заполярье. А Джуди и Кочкаря с нами уже не будет никогда…
Женьку встретил днём во дворе. Что-то хотела объяснить. Не требуется! И так всё ясно. Пожалеет ещё… Повернулся, зашагал прочь. Надеялся: позовёт, кинется вслед.
Не кинулась.
Не побежала…
Не окликнула.
Я уходил, спиной ощущая неподъёмную тяжесть молчания.
На сердце у меня шёл чёрный дождь. Гостям невпопад кивал, силился улыбаться.
В разгар утомительного терпкого веселья уединился с гитарой на кухне, рассеянно перебирал струны. Вдруг дверь толкнули. Дядя Жора, Витькин отец, подпихивал вперёд незнакомую девушку:
– Вовка, знакомься, моя племянница. Пристала: «Познакомь да познакомь».
Девица озорно вспыхнула:
– Скажете тоже, дядь Жор.
На щеках у неё заиграли, заплясали ямочки. Маленькая родинка на верхней губе восторженно приподнялась… замерла.
– Лиза… – певуче произнесла она и протянула мне изящную руку.
В махонькой кухне сделалось просторней, светлей. Свежим порывом ветра она настежь распахнула окна в мой унылый затхлый мирок.
Я не мог оторваться от её притягательных карих глаз. Эти глаза – не против! Года на три постарше. Шёлковая лента в блестящих каштановых волосах. Стройная. В белом сатиновом платье в малиновый горошек. Поясок с хлястиками. Красное блестючее сердечко-ориентир жеманно покачивалось в ложбинке тяжёленьких грудей. Я проследил взглядом в указанном направлении… Голова закружилась от такой пропасти…
Мы вместе вернулись к столу, сели рядышком, под озорные крики «горько» выпили водки. Она развернула фантик шоколадной «белочки». Жемчужные зубки её легонько откусывали конфетку, розовый упругий кончик языка, выглянув из ротика, слизывал остатки тёмного шоколада. «Лиии-за!» Такое аппетитное имя абы кому не дадут… Я молча таращился на неё. Она казалась мне неземным волшебным цветком среди бурьяна и крапивы. Откуда появилась эта фея?
Завтра отец пострижет меня наголо. Ветер понесёт по двору длинные тёмно-русые лохмы. С нехитрыми пожитками в рюкзачке, в сопровождении двора я уйду на Высотную, на призывной пункт. Но это будет завтра. Зав-тра…
Сегодняшние вечер и короткая белая ночь – у меня в руках.
На какой-то миг в сознании пронеслась Женька. Смурное серое облачко на секунду приглушило сияние полуденного солнца, однако светило не сдавалось. Последние белёсые ошмётки унёс лёгкий приятный ветерок.
Под перестук гранёных стаканов, смачное кряканье мужиков, заливистый Зойкин смех с прихрюкиваньем, гулянье вместе с закусками, бутылками, посудой перекатилось во двор, шумным водоворотом обтекло стол под тополями.
Мы с Лизой, взявшись за руки, отправились вниз по Тринаге, туда, где в хмельной малиновой дымке поблёскивала лиловая гладь море-Онего.
Слышно было, как Зойка фальшиво затянула:
– Вон кто-то с го-рочки спустился.
Песню нестройно подхватили, высоко подняли и… бросили.
Лиза была игрива, возбуждая и заводя своей неуёмной бесовской энергией меня. По дороге она то забиралась на каменный бруствер, то её туфельки переступали по верхней доске случайного штабеля досок, то она поднималась на скамейку автобусной остановки и, балансируя одной рукой, едва касаясь моих пальцев, шла, устремив взор вперёд. Такая притягательно-легкомысленная и одновременно неуловимая. Я завороженно смотрел на неё снизу вверх, чувствуя, что держу в руках птицу счастья.
Мы долго гуляли. Влажный зыбкий туман белой ночи теснее прижимал Лизу ко мне. Я накинул ей на плечи пиджак, обнял за талию. Музыкальные пальцы мои то жадно дотягивались до её груди, то невзначай опускались ниже пояска на платье, повторяя волнительный изгиб…
Где?!
В сарайку – не получится. Там сегодня родственники из деревни ночуют.
Завтра днём!.. Я повёл Лизу к себе домой. Хотелось перед расставанием побыть вдвоём, в укромном уголке, надёжно спрятаться от чужих завидущих глаз, пусть ненадолго. Знал, что дома беспробудно вповалку храпят, просматривая очередной сон. Маленькая прихожая, где только и есть места, что для двоих, приютит нас. Дверь не заперта… Я зашёл первым, она протиснулась следом. Через кухонное окно сюда, в глухой коридорчик, пробивался отсвет раннего летнего солнца. Я прижал Лизу к вороху навешенной одежды, тычась неумелыми губами, ищущим языком ей в губы, шею, открытые глаза; нетерпеливо перетаптывался, захлёбываясь от желания. Она слабо сопротивлялась. Петельки-вешалки под натиском наших тел рвались одна за другой. Я нашёптывал всё громче, громче:
– Люблю тебя, люблю… лю…
– Ч-чч! – Лиза прикрыла указательным пальчиком мой вожделеющий рот.
Не в силах совладать с устройством застёжки лифчика, не сознавая до конца, что происходит, не помня себя, рванул пласмаски. Вредные детальки щёлкнули, открыв путь.
– Дурачок… – хмыкнула она.
На правах завоевателя я оголил ей грудь и никак не мог натрогаться соском. Лиза тихонько заскулила и вдруг!.. прижала гладкую тёплую ладонь к моему оголённому дрожащему животу и заскользила по нему вниз…
