Проснулся я в жару, волосы на голове были мокрые и слиплись от пота.
«Что я наделал, что я наделал…» — повторял я.
21. Я ПОЛУЧАЮ ЗАДАНИЕ
На следующий день, придя в училище, я обнаружил, что моего портфеля в парте нет. Половина учеников не пришла, учителя ходили хмурые, занятия не клеились.
На последнем уроке у нас была география. Когда прозвенел звонок, Дарья Петровна спросила:
— Сомов, а где твой портфель?
— Я вчера забыл его в классе.
— Удивляюсь, как ты голову свою не забыл. Не хватает ещё мне нянькой быть. Возьми!
Она вынула из стола и протянула мне мой портфель. Я сразу заметил, что он сильно раздут, а когда взял в руки — почувствовал значительную тяжесть. Уходя, я оглянулся в дверях.
Дарья Петровна строго смотрела мне вслед.
Дома я сейчас же раскрыл портфель и обнаружил, что вместо книжек в него втиснута кипа каких-то листов. С превеликим трудом я их вытащил, так они туго там сидели, листы выпали из рук и рассыпались по полу. Я поднял один из них — на нём чёрной краской было напечатано:
ТОВАРИЩИ!
Наши войска, прорвав оборону противника, по льду перешли реку Дон и с боями приближаются к городу Раздольску. Близится день освобождения! Мужественно и самоотверженно боритесь с заклятым врагом человечества — немецким фашизмом, уничтожайте его технику, живую силу и коммуникации, прячьте продукты, фураж, всеми силами помогайте нашей доблестной Красной Армии. Чтоб ни одному фашисту не удалось уйти живым.
Наше дело правое, враг будет разбит!
Смерть немецким оккупантам!
Пока я читал воззвание, тётка извлекла из портфеля записку, прочла её и разорвала на мелкие кусочки. Потом присела и торопливо стала, собирать рассыпанные листы.
— Подними матрац! — крикнула она.
Я разворочал койку, и тётка спрятала под матрац листовки. Поправив волосы, она вытерла вспотевшее лицо фартуком и сказала:
— Серёжа, больше от тебя нельзя ничего скрывать. И вижу, ты и сам догадываешься… В лесу живут партизаны. И в городе они есть. Тебя я заставила ходить в училище не для учебы, а чтоб наблюдать за полицией. Чтоб каждый день, каждый час…
Нельзя передать, как обрадовали меня слова тётки! Конечно, обо всём этом я уже знал, но всё равно мне было радостно. То я только догадывался, а теперь мне разрешалось знать, и я сам становился почти как партизан.
И тётка представилась мне теперь совсем другой: не сердитой, ворчливой и нудной, а смелой, мужественной и доброй.
— Скажите, тётя, а Дарья Петровна — тоже наша?
— Наша. Училище для неё маскировка. А художник — предатель. Это страшный человек. Я тебе ещё тогда говорила. И то, что схватили лесника, — это его рук дело.
При упоминании о леснике я сразу опустил голову.
— Тётенька, дорогая, — прошептал я, — сделайте что-нибудь, чтобы его выручить. Я ж его выдал. Я умру, если с ним что-нибудь случится. Пусть лучше меня убьют…
Тётка погладила меня по голове и сказала:
— Не расстраивайся, ты же нечаянно. У тебя будет ещё возможность искупить вину.
Я с надеждой поднял на неё глаза, и мне сразу, сейчас же захотелось пойти на любую опасность, чтобы только помочь Настенькиному отцу.
Поздно вечером, уже лёжа в постели, я спросил:
— Тётя Катя, а кто такой Фёдор?
— Фёдор не кто, а что. Это паровоз ФД.
— А бидоны — цистерны?
— Да.
— А молоко — бензин?
— Да.
Я тихонько засмеялся и натянул одеяло. Мне было радостно, что теперь я сам смог расшифровать записку учительницы.
Ночью мне приснился пожар на станции. Горели цистерны, метались люди…
22. МАЛЬЧИШКИ ПОДКЛЮЧАЮТСЯ К ТАЙНОЙ РАБОТЕ
Я стал распространять листовки. Совал их в почтовые ящики, в корзины торговок, в форточки, разбрасывал на станции, но скоро понял, что одному мне не распространить их и за месяц. Тогда я пошёл к Женьке, постучал в забитое фанерой окно.
Женька вышел на крыльцо в драной материной кофте, без шапки. Ветер ворошил его лохматые волосы.
— Чего тебе? — крикнул он.
— Выйди на улицу…
— А чего я там не видел?
— Дело есть.
— Валяй со своим делом подальше, пока кобеля не спустил.
— Я тебе письмо принёс.
— Можешь взять его себе. Я неграмотный.
— Как хочешь…
Я помахал в воздухе свернутой вчетверо листовкой и пошёл прочь.
Женька не выдержал и, шлёпая по лужам отцовскими сапогами, направился ко мне.
— Ну, смотри, если брешешь…
Он взял у меня листовку и развернул её. Глаза его так и загорелись.
— Где ты достал?
— Сорока на хвосте принесла.
— А где б её увидеть?
— Тебе нельзя, образование маловато. Впрочем, раз ты был моим другом закадычным — смотри…
Я расстегнул портфель и показал толстую пачку листовок.
— И ты не боишься? — спросил он шёпотом.
— Не для того я в спецшколу хожу, чтобы бояться.
— Слушай, Серёга, дай мне немножко.
— Бери все, — уже другим тоном быстро сказал я. — Раздай братве, пусть расклеивают. На базаре, на станции, на столбах… Я один и за месяц их не рассую. Только не говори, где взял. А скажешь, — застрелю.
Насчёт «застрелю» я, конечно, загнул, но по Женькиным глазам понял, что он поверил угрозе. В самом деле… Если у меня такие листовки, то ничего нет удивительного, что за пазухой у меня пистолет.
Я сунул портфель Женьке, всё ещё не пришедшему в себя от удивления, и быстро пошёл прочь.
Через день в городе стали появляться листовки. В училище один мальчишка отвёл меня в угол и с таинственным видом показал листовку.
— Дай посмотреть, — сказал я.
— Нет, ты читай в моих руках.
— Я читать не буду, я директору пожалуюсь.
— Только попробуй… Глаза выколю.
— Фють! Испугал…
— Через неделю наши тут будут. Тогда посвистишь. В другой раз я застал Мишку Шайдара и всю нашу команду на мосту. Мишка мазал тряпкой столбы, а Женька клеил. Мишка мазнет, а Женька — шлёп! — и бумажка висит.
— Вы что ж это, голубчики, делаете? — спросил я, подходя.
Мальчишки переглянулись. Шайдар спрятал под пальто пачку листовок, нахохлился.
— Гуляй, гуляй себе мимо…
— А я и так мимо. Мимо базара, мимо училища — прямо в полицию.
— А головой в речку не хочешь? Хватай его, хлопцы!
Мальчишки было набросились на меня, но Мишка остановил их.
— Подождите, в речку успеем. Серёга ведь хороший парень, с ним можно по-человечески… Слышишь, Серёга, не выдавай, не плюй в колодец. Может, мы ещё будем тебе нужны. Наши придут — заступимся. Скажем: ты нам помогал.
— Мне начхать на ваше заступничество.
— Не выдавай…
Я поднял с моста кусок черепицы и швырнул его в тёмную холодную воду. Речка в этом месте текла быстро и почти никогда не замерзала даже в сильные морозы.
— В общем, я подумаю. Посмотрю на ваше поведение.
Я украдкой подмигнул Женьке и пошёл прочь, посвистывая.
С тех пор, как я узнал, что причастен к тайной работе партизан, жить мне стало легко и радостно, я стал смелым и задиристым. Раньше я избегал мальчишек, а теперь сам искал с ними встречи, стараясь всеми силами показать, что я — за немцев. Так мне легче будет помогать тётке и её людям. Сегодня ж мне было особенно весело: мальчишки расклеивают мои листовки и не знают, что это я их достал…
23. УЧИТЕЛЬНИЦА БРОСАЕТ МНЕ ПОСЛЕДНЮЮ ЗАПИСКУ. МЫ ЗАБИРАЕМ НАСТЕНЬКУ К СЕБЕ
В городе скапливались немецкие и венгерские войска. На передовой дела, по всей видимости, шли худо: немцы ходили хмурые, злые. По вечерам в тихую погоду можно было услышать глухой отдаленный гул приближающегося фронта.
В училище мальчишки собирались кучками и рассказывали шёпотом тревожные, но радостные вести.
Я не мог спокойно сидеть на уроках, вертелся за партой, заглядывал во двор полиции.
На Дарью Петровну смотрел совсем другими глазами. Какая же она молодец! Как здорово притворяется… Только сегодня она почему-то задумчивая, тихая. Не слушает ответов, смотрит неподвижными глазами на пол, словно прислушивается, зябко поводит плечами.
В конце урока в коридоре послышался топот кованых сапог, и через открытую дверь я увидел, как в кабинет директора прошёл немецкий офицер и двое полицейских в штатском. Ещё я увидел, как побледнела Дарья Петровна. Мгновение спустя в класс вбежал испуганный директор. — Дарья Петровна, — срывающимся голосом сказал он, — прошу ко мне…
Дарья Петровна встала, помедлила, обвела глазами комнату, учеников, словно прощалась, и, вздохнув, направилась к двери. Проходя мимо меня, она уронила на парту скомканную бумажку. Я тотчас придавил её локтем.
