голос профессора Кранова. — В полицию звонить не будем, нашему проекту не нужен чёрный пиар. Если что, родственникам сообщим о несчастном случае.
— Что делать сейчас, профессор? У меня тут слесарь в кабинете. — ответил Николай Алексеевич.
— Как что: здесь уже нужен допрос с пристрастием. Что касается нашего юного спящего друга, собери данные по крайним прожитым суткам — важно понять, что он делал перед сбоем в работе чипа. Я понятно объяснил?
— Так точно, профессор. Всё понятно.
— Выполнять! Конец связи.
После короткого шипения рация замолкла, и Яблоков обратно накрыл голову Евгения простынёй, приказав санитарам отвезти его тело в морозильную камеру. Слесарь как мог, пытался выразить лицом некое подобие скорби, но у него никак не получалось. Молодой специалист жестом приставил к нему конвойных, указывая путь в подвальный кабинет для допроса. Кислый запах медикаментов так и таял в воздухе, пока Степана Петровича вели по нескончаемым коридорам научно-лечебного центра.
Наконец санитары аккуратно доходят до нужной комнаты, оборудованной магнитным замком, недоступным даже уборщикам и младшим медсёстрам. В соседнем помещении зеркало и висящие в углах скрытые видеокамеры. В связках пластиковых бейджей кроется входной ключ, доступный лишь старшему персоналу центра. На всякий случай, слесаря сажают на металлический стул и приковывают наручниками, опасаясь взрывного девиантного поведения. Николай Алексеевич жестом приглашает конвойный персонал перейти в соседнее помещение, а сам тем временем спокойно садится за стол аккурат напротив подопечного. В глазах Степана Петровича светятся усталые искры.
— Ну что же, начинаем наш первый допрос… Вернее, вопрос. — решает начать диалог с шутки молодой специалист. — Как давно вам был знаком умерший? Вероятно, месяц… Может быть, два?
Подопечный поднимает свободную от цепи правую руку и решает погладить ей множественные залысины рядом с послеоперационным шрамом. Вероятно, колоть его будут долго и мучительно. Но ведь не шпионил же он за Евгением. Степана Петровича просто приручили, подобно грязной пернатой птице и посадили на режим, подавляя его собственным выбором остатки воли. На той самой прогулке по лесопарку личность юнца вызвала у него живой интерес, поскольку находилась в полнейшей апатии и жаловалась…
— Как увидел его на гулянии, так и узнал. — отмахнулся слесарь. — Он ещё говорил, что памяти нет.
Яблоков заблестел глазами и откинулся в механическом кресле так далеко, насколько мог. Скорее всего, подопечный всё сообщит ему, как послушная собака за сладкую косточку — и тогда вполне возможно удастся замять дело, вовремя сообщив научному сообществу о вероятности летальных исходов. После патента на их с профессором авторскую нейрохирургическую технологию, разумеется. Ведь даже на этапах с лабораторными грызунами и приматами можно было допустить фактор инородного тела в самом начале вживления чипов внутри их неразумных головушек. Но вот загвоздка: перед ним сидел ещё один обладатель внутреннего мозгового импланта, кое-как спрятанного под швом. Никакой науке ещё неизвестно, как поведёт себя конкретно этот индивидуум даже при самом постельном режиме.
— Понимаю, Евгений жаловался на побочные эффекты. Я вас правильно понял? — врач мог сделать участливое лицо, подходящее как нельзя кстати для разговоров с подопечными. — Что он ещё говорил, когда вы с ним общались?
Степан Петрович по-дурацки похлопал глазами и понял, что его раскусили. Ему надо было съесть ту записку, которую ему принесли санитары на одном подносе с едой! Теперь козырная карта находилась в кармане белого халата Яблокова, который вытащил записку с точными координатами комнаты Евгения и теперь ждал объяснений, не переходя к активным действиям.
— Ну, мы гуляли вместе… Смотрели на деревья, цветы. — протянул слесарь, изо всех сил напрягая последние извилины. — А ещё он, как это… Бился лбом о ствол.
Николаю Алексеевичу было не смешно. Он понял, что у погибшего юноши могла быть совсем другая жизнь. Пусть даже не в бакалейной лавке, а по возвращении к родственникам в Сибирь. Запись телефонных звонков Евгения также подверглась скрупулёзному изучению со стороны медицинского персонала, ведь на кону стояла репутация всего проекта. Первому участнику научно-экспериментального исследования не должно было так трагично предначертано уйти в столь раннем возрасте. Пусть даже обещанный гонорар за участие в исследовании он успел частично отослать электронным переводом, а на оставшиеся средства мечтал купить подарок для своей дамы сердца. Двадцать лет — невыносимо мало, даже для такого ярко выраженного героя, каким был этот юноша. Медицина таких не забывает.
— Хорошо, предположим, что Евгений отличался девиантным поведением на фоне побочных эффектов после операции. — вернулся к разговору Яблоков. — А вы-то сами как себя ощущали в это время? Не хотели на стенку лезть?
Степан Петрович впервые поймал себя на мысли, что отвлёкся от ощущения импланта внутри собственного мозга. Обычно он ощущал лёгкие покалывания и вибрации. Словно внутри устаревших моделей мобильных телефонов — давно списанных в утиль крупными корпорациями за истечением срока давности. Поскольку его физическое здоровье давно и серьёзно было подорвано вредным производством на заводе и частыми алкогольными возлияниями, то и в операции отечественных нейрохирургов он участвовал исключительно на свой страх и риск.
— У меня в голове что-то часто дрожит, доктор. — как мог, выразил свои ощущения слесарь. — Иногда перед сном болит, как с похмелья. Словно голова раскалывается.
Яблоков понимающе покачал головой, убрав записку обратно в карман халата. Безусловно, надо делать скидку на его возраст и общий ущерб здоровью, сделанный до госпитализации. Будь он хоть полгода на самом постельном режиме, совершенно необходимо не допустить повторения летального исхода. Молодой специалист за пару секунд прикинул, сколько подопечных ещё находятся в его группе риска. Вероятно, с ними будет гораздо легче справиться.
— Что же, многие из ваших так называемых соратников жалуются на мигрень. Скажите мне, вы кефир пьёте? — обратился он через стол к всё ещё охраняемому подопечному.
— Как же! Лучшее средство с похмела. — улыбнулся слесарь, любивший такой юмор. — Только он не помогает.
Николай Алексеевич кивнул и понял, что перед ним случай тяжёлый, но не безнадёжный. Если и съесть на принцип: «а вдруг поможет», то здесь надо бы поискать пирожок с печенью. Сидящий перед ним подопечный был весь как на ладони, со всеми его привычками, грешками и биологическими показателями. Яблокову было прекрасно известно то мизерное количество связей слесаря за пределами научно-лечебного центра, словно слесарю никто и ничто не были нужным в этой жизни. В сердцах, молодой специалист даже пожалел Степана
