– Так бы сразу и сказали! Пойдемте! Не знаю, обрадуется ли она вам, но ничего плохого вы ей точно не сделаете.
Альдо вслед за мальчиком вошел в довольно просторную комнату, должно быть, служившую семье Васильевых гостиной, потому что посередине стоял покрытый ковром стол, а на нем красовался самовар. Совершенно роскошный самовар, и Морозини на мгновение почудилось, будто он перенесся в Москву, и даже не в Москву, а куда дальше, потому что комната, завешанная драпировками и коврами, заваленная подушками, походила скорее на монгольскую юрту. Но ему некогда было разглядывать убранство цыганской гостиной, потому что у самовара сидела Маша и, время от времени всхлипывая, пила чай, а по лицу ее струились слезы. Она ничего не сказала, увидев вошедшего гостя, только молча кивнула на стул рядом и налила чашку чаю. Потом снова наполнила свою и припала к ней.
Морозини не стал нарушать молчания. Он тоже пригубил чай, обжегся, но не стал дуть на обжигающий напиток, который толстухе явно никаких неприятностей не доставлял. Наконец цыганка произнесла:
– Человек, который приходил до вас, полицейский то есть, сказал мне, что эти звери убили Петра, бросили его в воду.
– Да. Маленький Жанно Лебре прицепился к машине похитителей и таким образом выследил их до Сент-Уана. Но подобный конец можно было предвидеть с той самой минуты, как вашего брата похитили.
– Должно быть, вы правы. И до чего славный паренек этот Жанно!.. Расскажите мне, что происходило после того, как я ушла. Насколько я поняла, приходила какая-то женщина?
– Да, и ваш брат, видимо, заговорил, потому что она знала, где искать жемчужину. И если я смог, в свою очередь, эту даму выследить, то лишь благодаря полковнику Карлову, который! отвез вас и вернулся за мной. Это вы попросили его так сделать?
– Нет, но это вполне в его духе. Он старый ворчун, но ведь – русский человек, и его интересует все, что связано с Россией.
– Есть ли у вас хоть какие-то предположения насчет того, кто мог похитить Петра? И что это за женщина?
Маша пожала плечами – нет, никакого представления об этом она не имеет, – потом сказала:
– Мы ничего не знаем, но можете не сомневаться: мой отец; мои братья и я сама будем их искать и, с божьей помощью, найдем.
Она трижды по-православному осенила себя крестным знамением, потом снова принялась за чай.
– Но я думал, семья от Петра отказалась... – негромко произнес Морозини.
В мокрых от слез глазах сверкнула молния, не предвещавшая ничего доброго.
– Люди отказывались от него, пока он был жив, но смерть стирает все. Остается только то, что убит один из Васильевых, и убийцы должны заплатить за это собственной кровью. Понимаете?
– Да, понимаю... и, собственно, я пришел, чтобы отдать вам это.
Достав «Регентшу» из кожаного мешочка, в котором хранил ее, Морозини положил жемчужину на стол. Маша с минуту молча смотрела на драгоценность, но не протянула руки. Более того, она отшатнулась от стола.
– Мне ее не надо. Заберите обратно!
– Тем не менее по праву наследования она принадлежит вам.
– Какое там наследование? Петр ее украл.
– Нельзя украсть то, что брошено. Князь Юсупов увез с собой другие драгоценности, почему же он не взял жемчужину?
– Это его личное дело... Нет, мы не хотим ее брать. На ней кровь Петра, и она принесет нам несчастье.
– Она стоит целое состояние. Продайте ее!
– Продайте сами! В конце концов, это ваше ремесло, именно затем я вас разыскивала. Только деньги нам потом не приносите! Они будут такими же грязными, как и жемчужина. Морозини от удивления несколько минут не мог выговорить ни слова. Странная женщина! Отказывается от того, что другие сочли бы неслыханной удачей. И нельзя не признать в этом жесте величия, потому что Васильевы хоть и имеют успех, но небогаты.
– И как же мне в таком случае с этими деньгами поступить?
– А как хотите... Отдайте на благотворительные цели... или нет, лучше так: используйте их на то, чтобы обеспечить будущее мальчика, который, рискуя собственной жизнью, пытался помочь Петру. Дедушка старый, мальчик в любую минуту может остаться один. И тогда его ждет сиротский приют...
– Да, вот это в самом деле хорошая мысль...
Морозини встал, сунул в карман жемчужину и уже собирался откланяться, но Маша его удержала:
– Погодите еще минутку! Скажите, пожалуйста, та женщина, что приходила ночью... какая она из себя?
Альдо постарался как можно подробнее описать незнакомку, но певице этот портрет никого не напомнил.
– Мне это ни о чем не говорит, но я запомню ваше описание. Как бы там ни было, нам, может быть, еще придется встречаться. Полиция начала расследование.
– Я и без всякой помощи полиции рад буду вас увидеть... если вы позволите, – Альдо улыбнулся, и на замкнутом, горестном лице цыганки тоже показалась улыбка. – До моего возвращения в Венецию я обязательно снова приду в «Шехерезаду», чтобы услышать ваше пение...
Он поцеловал протянутую ему руку и направился к двери, но Маша снова его задержала:
– А вашему другу-антиквару, – она опять улыбнулась, на этот раз насмешливо, – скажите, чтобы не питал иллюзий насчет Варвары. Вчера она была с ним ласкова, потому что надо было отвлечь его от вас, но она помолвлена с одним из наших, его зовут Тьярко. Сейчас он в Венгрии, но скоро вернется и... и Тьярко такой, что всегда готов схватиться за нож...
Вспомнив чувственный танец прекрасной Варвары, Альдо подумал, что рядом с такой женщиной этому самому Тьярко, наверное, приходится везде расхаживать с ножом, и, наверное, в повседневной жизни это создает некоторые неудобства. Но, оставив свои соображения при себе, он ограничился тем, что пообещал поговорить с Жилем.
И выполнил обещание несколько часов спустя, когда они вместе ужинали в баре «Ритца». Вобрен твердо намеревался воздать должное икре, которую подавали в «Шехерезаде», а потому, не собираясь наедаться за ужином, предпочел бар, а не ресторан.
– Ты что – и впрямь собираешься ходить туда каждый вечер? – спросил Альдо, глядя, как его друг лениво отщипывает кусочки морского языка. – Ты погубишь свое здоровье, расстроишь дела, разоришься и, может быть, покончишь с собой, – а что толку?
– Убери свой хрустальный шар: насколько мне известно, ты никогда не был ясновидящим...
– Нет, но я хорошо осведомлен. Только для начала позволь тебя спросить: что ты делал вчера вечером, после того как я ушел из «Шехерезады»?
На время перестав терзать ни в чем не повинную рыбину, Жиль Вобрен поднял на друга безрадостный взгляд:
– Правду сказать, ничего особенно интересного. Варвара передала мне записку, в которой просила подождать ее у выхода. Я так и сделал, но она появилась ненадолго и только для того, чтобы сказать, что испытывает ко мне... большую, симпатию, ей хотелось бы познакомиться со мной поближе, но сейчас кое-что препятствует сближению.
