– Чего сопишь-то? – не открывая глаз, сделала замечание Верочка.
Алексей Николаевич не удостоил мать ответом и продолжал сопеть, пытаясь усмирить выскакивающее из груди сердце.
– Худеть тебе надо, – заявила уже довольная Кукуруза. – Пыхтишь, как паровоз. Это мыслимое ли дело – здоровый мужик! Старуху поднял и чуть не надорвался!
– Ты можешь помолчать хоть пять минут? – не выдержал сын.
– Ага! Прикажи еще, когда мне молчать, когда слово молвить.
– Что ты выдумываешь?!
– Ничего я не выдумываю! – заспорила Вера Павловна. – Сиделку приставили. Сидит, главное, и смотрит. Сидит – и смотрит. Глаза свои выпучит оловянные и – нишкни. Слова не допросишься.
– Ее для этого и нанимали, чтоб молча сидела и смотрела за тобой.
– Я что, принцесса цирка, чтоб на меня смотреть? Не будет такого: я сама! Устроили тут мне: чужих наприглашали, меня не спросили.
– Да кто тебя спрашивать-то должен?!
– Коля вот всегда меня спрашивал! Как я скажу – так и сделает.
– Хватит мне на Колю кивать! – взвизгнул предатель Лешка и схватился за сердце.
Верочка приоткрыла левый глаз, а потом зашарила под подушкой.
– На вот! – протянула она сыну пластинку валидола. – Под язык положи. И не ори на меня. Я тебе все-таки мать. Уйду вот (она секунду подумала), как Коля, тогда и ори на здоровье. Все равно тебя никто не услышит. Потому что останешься ты полный сирота, никому не нужный…
От нарисованных матерью перспектив Алексею Николаевичу стало страшно. Он представил себя лежащим на месте Веры Павловны в гордом одиночестве. Вина, копившаяся столько лет после рокового ухода из семьи, схватила его сердце железными лапами-крючьями и сжала с такой силой, что предатель Лешка чуть слышно застонал.
Верочка тут же отреагировала на звук со скоростью, не свойственной человеку, перенесшему гипертонический криз и полдня провалявшемуся на холодном полу:
– Напугался?! Не бойся. У тебя Симка есть. Она, хоть и обижена на тебя, не бросит. Стакан с водой подаст и сиделку к тебе приставит. Вот и будет эта сиделка напротив тебя сидеть, глаза вытаращив, и судно под тебя подкладывать. Чужо-о-ой человек! А я на тебя с того света смотреть буду и вспоминать, как ты меня предал, когда с чужой девкой оставил!
– Да прекратишь ты или нет?! – зароптал Алексей Николаевич, заблудившийся, словно в лесу, среди нахлынувших на него чувств. Страх, вина, жалость, раздражение, брезгливость сплелись в нем в лохматый клубок, выдавивший из него сердце. И вот теперь оно стучало где-то в стороне – руках, ушах, горле, но только не на своем привычном месте.
– А чего я делаю-то? – искренне удивилась Кукуруза. – Я правду говорю.
– Какую ты правду говоришь?!
– Ту самую, – поджала губы Вера Павловна и закрыла глаза.
Устроившись на знаменитом «Колином диване», закрыл глаза и предатель Лешка. Ночью ему мерещилось, что Вера Павловна зовет на помощь. И тогда он непривычно для себя легко вскакивал с дивана, подбегал к матери и склонялся над ней, но ничего, кроме ровного дыхания счастливого человека, разобрать не мог и на цыпочках, с чувством удовлетворения, вновь пробирался в «зало», где ждал его гостеприимный диван, пахнущий детством.
Детство быстро закончилось с утренним явлением Серафимы, обвешанной сумками, и с привычным баулом за плечами. Видя это висящее на внучке кожаное недоразумение, Верочка огорчалась и втуне подозревала, что финансовые дела Симки окончательно зашли в тупик. Как могла, Кукуруза пыталась исправить положение и выдавала внучке деньги с просьбой купить «что-нибудь приличное». «Ну, ридикюль там какой-нибудь, чтоб перед людьми было не стыдно… А то как нищенка, с торбой…»
– Бабусечка! – смеялась Серафима. – Это модно. Это же кожа. И потом – мне так удобно, туда все помещается!
– Ты все-таки женщина молодая, а не грузчик, чтоб все за плечи закидывать. Купи себе нормальную сумку, Христом Богом прошу.
Серафима, зная упорство Веры Павловны, быстро сдавалась и брала деньги, чтобы потом на них купить ей же очередную новомодную блажь в виде компрессионного белья, рекламируемого по телевизору, панацеи из акульего хряща в пластиковых банках или нескольких флаконов Биттнера. Верочка, рассматривая «подарок», картинно огорчалась и, вцепившись в «дары» двумя руками, пыталась их вернуть Серафиме.
– Возьми-возьми! Деньги тебе девать, можно подумать, некуда? Аль у тебя дома никаких дыр нет? Удумала на меня еще тратиться! А то я без твоих склянок не проживу! У самой сумки приличной нет, а она бабку балует. Пожилого, можно сказать, человека.
Последнюю фразу Вера Павловна произносила с очевидным кокетством, абсолютно не соотнося себя с тем самым «пожилым, можно сказать, человеком».
Попривыкнув к подарку, Кукуруза либо примеряла его, либо пробовала на вкус, пытаясь определить степень его полезности в воздействии на организм.
– Нормально, – то и дело говорила Верочка, причмокивая. – Биттнер – хорошая вещь. Пью вот и чувствую, нормально… Полезно…
Серафима с удовольствием за ней наблюдала, испытывая чувство естественного превосходства над этим сморщенным и суетливым состарившимся ребенком. Вера Павловна, перехватив внучкин взгляд, тут же суровела лицом, шла в спальню, что-то там возилась у кровати и выносила деньги со словами:
– А сумку ты все-таки купи, Сима. Купи-купи.
И Серафима вновь соглашалась с Верочкой, понимая, что это «купи-купи» не просто проявление заботы о ней, о Симе, но еще и демонстрация пусть условной, но все-таки материальной независимости. Правда, существовала еще одна причина, которая позволяла ей с легкостью подчиниться бабушкиному требованию. Молодая женщина предчувствовала уход той, которая продлевала ее человеческое право хоть немного, но оставаться ребенком, собой прежней, из прекрасного недавнего прошлого, полного цветущей сирени. Точнее – она не предчувствовала, она знала, что это произойдет, и всячески пыталась упросить небеса оттянуть этот рубеж хотя бы на год. Наверное, то же самое испытывал и предатель Лешка, еще пять минут назад похрапывающий на диване, и сама Вера Павловна, невольно пытающаяся противостоять неумолимой логике жизни. Все трое чувствовали в унисон, думали в унисон, боялись в унисон. Просто каждый на своей частоте, высоту которой определял тот самый пресловутый жизненный опыт.
Увидев зевающего Алексея Николаевича, Серафима открыла рот, но не успела ничего произнести, как тот приложил палец к губам и прошипел:
– Тттишше! Спит еще. Всю ночь не спала: то одно подай, то другое.
Сказанное предателем Лешкой не совсем соответствовало действительности, но цели своей достигло: Сима захлопнула рот и вытаращила наполнившиеся слезами орехового цвета глаза, умело подсвеченные косметическим перламутром.
Алексей Николаевич принял сумки и поплелся на кухню.
– Что случилось? – спросила Серафима.
– Да бабка твоя неуемная всех переполошила.
– «Скорую» вызывал?
– Да нет, обошлось. Сама оклемалась, еще и наорала на меня: не так ее держу, не так подушку подкладываю…
– А где Наташа была?
– А нигде ее не было.
– В смысле?
– Уволила ее Вера Павловна!
– Как уволила? – опешила Серафима.
– А вот так. Меня же она из семьи уволила, когда я с твоей матерью разошелся. Вот так и ее уволила – «духу чтоб твоего здесь не было», и дело с концом.
– Что значит «она ее уволила»? – возмутилась Сима.
– А то ты свою бабку не знаешь!
– При чем тут это?! – разгорячилась Серафима. – А Наташа-то как могла уйти?! Она что, не понимает – старый беспомощный человек, за себя не отвечает. Наконец, ее ты нанимал!
– Ну, не знаю я! Кто? Чего? Прихожу – никого нет. Мать на полу валяется. Думаю, все! Оркестр заказывай. Потом смотрю – дышит. Оказывается, в туалет решила пойти…Чужие люди, видите ли, в доме. Она не хочет…
– Ну!
– Ну и все.
– Ничего не все! – донеслось из Верочкиной спальни. – Чего вы все за меня решаете? Вроде как я тут уже и не хозяйка.
– Бабуся! – поторопилась к ней Серафима и встала на пороге комнаты как вкопанная. – А ты губы-то когда накрасила?
Кукуруза хихикнула морковным ртом и сделала типично женское движение губами, необходимое для равномерного распределения помады. Как оно формируется в каждом женском организме, одному Господу Богу известно, но им владеют практически все особи женского рода. Оно автоматически обнаруживается и у девочки, копирующей стоящую возле зеркала маму, и у взрослой женщины, внимательно изучающей себя перед выходом на улицу, и у пожилой дамы, принимающей гостей в доме.
Пожилая дама со странной фамилией Кукуруза повторила это движение несколько раз, а потом заявила растроганной внучке:
– Нинку-парикмахершу надо позвать. Перманент сделать.
– Обязательно позовем, бабусечка. Потом, – пообещала Серафима, чем ввергла Веру Павловну в состояние искреннего негодования.
– Что значит «потом»? – возмутилась Верочка и вздернула свой нос к потолку. – Когда это «потом»?
