– Что ты хочешь сказать?
– То, что я или Васька – это твой последний шанс. Старая любовь не ржавеет, на это ты рассчитываешь?
– Любовь? Помнится, полгода не прошло с нашего разрыва, как ты вторично женился.
– В пику тебе, дорогая, но не жалею. Наш брак был во многом удачен.
Руку он отпустил, и Маргоша ее убрала.
– Не лезь к Ваське, ладно? – попросил Стас, понимая, что просьбу его в лучшем случае проигнорируют.
– А к тебе? – Маргоша поправила прическу.
– Ко мне можешь лезть, но… Извини, я уже слишком старый, чтобы верить сказкам о большой и внезапной любви…
– Жаль, – она поднялась. – Очень жаль, Стасик. Кстати, ты знаешь, Васька ведь сам меня позвал. Сказал, что очень рад будет увидеть…
Еще одна странность, которую Стас отметил. В этой Васькиной затее странностей больше, чем здравого смысла. И оттого на душе неспокойно.
Он обернулся, почувствовав на себе внимательный взгляд, и темноволосая девушка в синем сарафане торопливо отвернулась… Случайный игрок? Или очередная деталь чужого плана?
Понять бы еще, к чему этот план сводится… С этой мыслью Стас закрыл глаза. Он надеялся, что до самой Бередни, за которой начиналась дорога к Васькиной вилле, его оставят в покое.
И не ошибся.
Софью мутило. Ее и в прежние-то времена в автобусах укачивало, но никогда – так сильно.
– Сонь, ты чего? – Лялька сидела рядом и за руку держала. И хорошо, потому что при Ляльке не вырвет… С чего Софья это взяла? Она и сама не знала, но твердила себе, как заклятье, что, пока Лялька рядом, ее точно не вырвет.
Дышала носом.
Считала про себя до сотни, а потом наоборот, от сотни до единицы, но способ этот не помогал. Запах бензина, едва заметный поначалу, стал острым, невыносимым, а стоило закрыть глаза – и перед ними закрутились разноцветные колеса…
– Сонька…
– Ляль, – Софья открыла рот, судорожно сглотнув слюну. – Меня укачивает…
– Таблетку хочешь?
У Ляльки в сумке имелась даже не аптечка – самая настоящая аптекарская лавка, притом что сама-то Лялька болела редко.
– У меня мятные есть. От укачивания. И еще лимонные леденцы, их рассасывать надо. Будешь рассасывать?
– Буду, – пробормотала Софья.
А автобус все ехал.
Свернул с шоссе, выбравшись на проселочную дорогу, и скорость скинул. Водитель машину явно берег, вот и ползла она медленно, в тщетной попытке объехать все колдобины и бугры.
– Укачало? – на соседнее сиденье плюхнулась Машка.
Софья узнала ее по едкому душному облаку духов, сквозь которое пробивался собственный Машкин запах.
– Меня тоже всегда укачивает. А я леденцы ем… Тебя как звать?
– Софья.
Софья представлялась, и значит, этот вопрос – лишь предлог… или Машка и вправду забыла?
– Ой, прости, точно! Софья! Я такая рассеянная стала! Говорят, что после родов оно бывает. У тебя дети есть?
– Нет.
– А почему? Нет, ты прости, если не в свое дело лезу, но дети – это такое счастье! Бесконечное.
– Я пока…
– Понимаю, для себя пожить решила, – Машка похлопала по руке, и как ни странно, но прикосновение это не вызвало обычного для Софьи раздражения. – Мне тоже все говорили, мол, зачем спешить, я еще молодая и все такое… Я сразу после универа и залетела… а аборт делать не стала. Аборт – это же убийство! И я вот смотрю на свою Людочку… Я старшенькую Людмилой назвала. А младшенький – Павличек… И как, если бы их не было? Жуть!
– Конечно, – нейтрально ответила Софья, которой больше всего хотелось, чтобы ее оставили в покое.
– А ты тоже мужа ищешь? Меня Регинка сюда отправила. И главное, так все совпало. Я прям удивилась, когда Толика увидела, а потом подумала, что не зря оно так. Мы с ним не очень хорошо разошлись, а Регинка знаешь что говорит? Что пока со своим прошлым не разберешься, то и будущего у тебя не будет. А мне будущее надобно… Тогда получается, что с Толиком помириться надо… и с остальными тоже.
– А вы ссорились? – поинтересовалась Лялька, придвигаясь вплотную. Софья мысленно пожалела, что поддалась на Лялькины уговоры и села на заднее сиденье.
Глядишь, впереди бы укачивало не так сильно.
– Ой, тут такое… Ну, как ссорились?.. Вроде никто и ни с кем не ссорился…
– А на самом деле?
– Ну… вот Маргоша когда-то Стаса кинула, а теперь небось локти кусает… или нет. Маргоша такая стерва! – Машка закатила глаза. – Ника ничуть не лучше… Они на пару когда-то дружили… И я, конечно, только теперь у меня семья, а эти…
– Машка, хватит сплетничать! – одернул Машку Павел. – Можно подумать, кому-то твои рассказы интересны…
– Еще как интересны, – тихо проговорила Лялька, но Машка замолчала, насупилась, только сказала:
– Вы поперед Маргоши не лезьте. А то со свету сживет, как Аннушку…
– Кто такая Аннушка? – Лялька спросила это шепотом, но Машка вдруг мотнула головой и сказала:
– Так, никто… я просто вдруг… Пойду, наверное.
Все «страньше» и «страньше».
– Знаешь, – Лялька сунула в руку карамельку, надо полагать ту самую, лимонную, антиукачивающего свойства, – мне эта затея перестала нравиться.
Но было поздно: автобус прибыл к месту назначения.
Вилла «Белый конь» в местные пейзажи не вписывалась категорически. И Софья, выбравшаяся из автобуса, смотрела и удивлялась: кому это в голову взбрело выстроить… этакое?
Беломраморное чудо возвышалось на холме.
С холма сбегала дорожка, окаймленная неряшливым кустарником. Слева виднелся запыленный лужок, сквозь зелень которого проглядывала земля, справа – лес, но тоже какой-то некрасивый, низкий и грязноватый.
За холмом начиналась деревня, и вид домов, обыкновенных, деревянных, с облезлыми стенами, кирпичными трубами и черепичными крышами, резко контрастировал с мраморным великолепием виллы.
– Офигеть, – выразил общее мнение Пашка.
– Стасичек, – Марго решила далеко от добычи, которую уже полагала своей, не отходить. – Скажи честно, что ты пытался его отговорить…
Массивная дверь приоткрылась, выпуская человека вида преудивительного. Софья даже про тошноту забыла. Человек был высок, пожалуй, выше на голову брюнетистого Стаса. И широкоплеч. И лыс… Уши его оттопыривались, некогда сломанный нос отличался удивительной кривизной. Одет человек был в спортивные шорты с широкими лампасами и рубашку-гавайку, застегнутую на одну пуговицу.
На ногах – шлепанцы.
На носу – очки в тонкой золотой оправе. И деталь эта, чересчур стильная, несколько диссонировала с общим обликом человека.
– Прелесть какая! – прошептала Лялька. – Держите меня семеро…
А сама вцепилась в Софью.
– Васька! До чего же я рада тебя видеть! Хоть что-то в этом мире не меняется! Ты по-прежнему раздолбай…
Маргоша обняла его, приникла к широкой груди, и пожалуй, чересчур уж приникла.
– Я ей глаза выцарапаю, – буркнула Лялька. – И космы крашеные повыдергиваю…
– Признайся, скучал?
– Конечно, дорогая, – Васька осклабился, блеснув зубами. – Как это я мог по тебе да не соскучиться? Страдал безмерно. Слезы лил…
– А по мне? – мурлыкнула Ника, бросив на Стаса раздраженный взгляд, будто бы он, Стас, был виновен в том, что пригласил Марго.
– И по тебе, моя прелесть, – Васька обнял обеих, а Машка с визгом повисла на могучей его шее. – И по тебе, Машуля… Ты ж мое солнце… Похорошела-то как! Но прошу в дом, прошу…
В доме пахло пирогами.
И солнце, пробиваясь в витражные стекла, рисовало на паркете картины-тени.
– Неплохо устроился, – произнес Артемка, оглядевшись. – Прямо Италия на дом…
– А мне здесь нравится, – заметила Лялька, озираясь совершенно по-хозяйски.
И не только ей.
Маргоша прищурилась. Никуша вздохнула, громко, томно.
– Васька, может, скажешь, чего ради мы здесь собрались? – произнес Павел тонким голосом и, остановившись в центре очередной гостиной, выполненной в бежево-золотых тонах, вытер пот.
– Скажу, конечно, скажу! Но сначала по комнатам… Отдохнуть с дороги, душ принять… а там обед… За обедом я все скажу…
В Васькином доме пахло сдобой. И вновь запах этот пробудил воспоминания.
Первый.
Второй… Как в школе, на первый-второй рассчитайся. Он всегда был вторым. Стоял самым последним в позорном школьном ряду, потому что ростом не вышел. Нет, в старших классах он вдруг вырос, как-то быстро и всего за одно лето, премного огорчив мать, которая опять заговорила о том, что после школы его содержать не сумеет. И про университет думать он не должен. Высшее образование развращает душу. Образование вовсе развращает, и будь мамина воля, она запретила бы ему ходить в школу.
Но не о том, о линейке школьной… о девчонках, которые стояли рядом и хихикали, потому что он был ниже и слабей. Об играх дурацких и жестких школьных мячах, летевших в него… о синяках и собственном бессилии, унизительном.
…О том случае в раздевалке, когда Генка из параллельного класса, здоровый и агрессивный, даром что тупой, зажал его в углу и, стянув трусы, в лицо ими тыкал, приговаривая:
