— На Машу рассчитываешь? — улыбнулся Глеб. — Привет передавай. Я ее совсем маленькой помню. Хорошенькая, умненькая была девочка.
Виктор Николаевич его не слушал. Поглощенный собственными мыслями, вышел во двор, где уже стояла машина Бориса.
— Боря, на два слова... Я уезжаю, все оставляю на тебя.
— Когда вернетесь, Виктор Николаевич? — спросил Борис, вытаскивая из машины ящик.
— Не знаю. Через пару дней или немного позже. Как ты сегодня съездил?
— Как обычно. Привез мясо, грибы, цветную капусту. Вот, возьмите накладные.
. — Хорошо, — Киреев сложил листки.
— Только у самой окружной ГАИ остановило, — отозвался Виноградов, принимая у Бориса ящик.
— Что такое? — нахмурился Киреев.
— Да так, ерунда, — отмахнулся Борис. — Грузы проверяли, всех останавливали, кто с грузом. Накладные посмотрели, и все.
— Номера не списывали?
— Нет... — неуверенно протянул Пастухов-младший. — Кирилл, они ничего не писали?
— А черт его знает... У меня и права забрали, и накладные. Прошли в «стакан». Вернулись, взяли под козырек, как водится. Все в порядке, Виктор Николаевич. Не берите в голову. Когда вы едете?
— Сейчас.
У служебного входа Киреева нагнал Леха, подсобный рабочий.
— Хозяин, слышал, уезжаете? А как же я? Моя двадцатка?
— Держи, — хмуро на ходу бросил Киреев и не глядя протянул из толстого бумажника две десятки.
XIII
Федор Преснецов уныло смотрел в сад сквозь плетенку верандных окон. Бывало, здесь, на даче Игната Игнатьевича Балакина, все колесом вертелось, когда бывали гости. Шашлычный дух скручивал слюнные железы всей округе. Вон там, на площадке меж розовых кустов, всегда ставили самовар на еловых шишках. А стол накрывали между яблонями, если что, можно и закусить терпким, сладко-кислым яблочком прямо с ветки. А теперь... Даже розы, и те не цветут... Чай будет, конечно, из чайника. Вместо шашлыка — какой-то полуфабрикат со сковородки. А как иначе? Все правильно. Теперь вся общественность забыла, что для вторжения в чужой дом требуется санкция прокурора. Так и прутся подглядеть, все ли в трезвости пребывают, нет ли чего антиобщественного, асоциального... По труду ли существует раб божий али по потребностям. И сиди теперь, перемалывай воспоминания на веранде, при запертой калитке, с одной бутылкой втроем. Хорошо еще, Балакин после всех приключений пить стал аккуратнее — сердце человеческое, оно не железное, столько натерпелся мужик, еще и сивуху на «мотор» вешать — рискованно. Внуков надо поднимать. Конечно, денег у Игната Игнатьевича и на внуков, и на правнуков хватит. А вот связи, горестно подумал Федор, связи растеряются, если с Игнатом что стрясется. А деньги нынче — это только приложение к связям, без надежных людей и верных выходов — деньги так, мертвый груз, теперь еще и опасный.
Преснецов взял бутыль «Золотого кольца», с сожалением убедился, что уровень жидкости в ней опустился ниже середины, и будто нехотя разлил по рюмкам. Балакин чиркнул по своей рюмке ногтем, мол, достаточно... Третий гость, старый знакомый Игната Игнатьевича, начальник дальневосточного порта местного значения, был уже навеселе и даже не замечал, как в его рюмке появляется новая порция. Дальневосточный гость, как понял Федор, прибыл на дачу, уже «поддав». Он что-то хотел спеть, потом хотел включить магнитофон, кончил же просмотром заумной телепередачи — на экран глазел с детским изумлением, высоко подняв брови, не в силах постичь того, что показывалось, о чем рассказывалось — впрочем, понять это было нелегко и на трезвую голову.
— Пойдем, Федя, проветриться требуется, — вдруг сказал Балакин. — Пойдем, на моей любимой скамеечке посидим. — Игнат Игнатьевич, сопя, поднялся из-за стола. Преснецов поспешно налил себе еще одну рюмку, единым глотком выпил и заторопился следом за хозяином — не зря вызывал Балакин, — на скамеечке любимой, среди глухой стены шиповника и жасмина запрятанной, Балакин обычно оговаривал самое важное, самое потаенное...
Выйдя на крылечко, Федор шумно вздохнул, подставляя лицо ветерку. Жарко было на веранде сидеть, солнце сквозь стекло немилосердно пекло, как в хорошей парилке. Спросил:
— Банька-то твоя, Игнат, еще служит?
— Служить-то служит... — уклонился от прямого ответа Балакин, но Преснецов понял: гостевых помывок не устраивается. Скромнее, ох, скромнее приходится жить! Нелегкие времена, что и говорить.
Буйный колючий кустарник так плотно обступил любимую скамью Балакина, что Преснецову казалось — вот-вот колючки вопьются в спину. Видно, пришлось Игнату и от услуг платного садовника отказаться — не из-за денег, конечно, из-за лишних разговоров. А сам забыл, как и секатор в руки брать.
— Слушай, — Балакин уселся поудобнее. — Приезжал ко мне Николаич со всей своей компанией. По-моему, зря ты меня в это дело втравил. Но сделанного не воротишь. Поэтому нужно обсудить.
— Господи, да что такое? — не понял Федор.
— Бога в черных делах не поминай, бог этого не любит. Была с ними бабенка, жена киреевского помощника. Мне тебе рассказывать не надо, навидался дамочек. Так вот, те, что к деньгам, к хорошим магазинам, дорогим портным и дефициту дорвались, особенно тщательны в своем облике. А жена Пастухова... На ней костюм был с чужого плеча. — Игнат из-под бровей значительно посмотрел на Федора. — А на ком бывают чужие наряды? Ну, не молчи, догадывайся... — Преснецов пожал плечами. — На ряженых, дорогой. Вот... Это первое, что мне не понравилось. Могу я думать, что женщина, выдающая себя за жену Пастухова, одетая в чужой импортный дефицитный костюм, — переодетая лейтенантша-милиционер? Могу. И стал я рассуждать дальше. Ты видел Бориса Пастухова?
— Нет, — дрогнувшим голосом ответил Федор.
— Жаль. А то и тебе бы показалось подозрительным, что человек с таким лицом взялся за наше хитроумное дело.
— Что, «валенок»? — с облегчением спросил Федор.
— Если бы... У него обличье комсомольского вожака. А хочешь — передовика с плаката. Или опера, работающего под простака.
— Да хватит, Игнат... Бдительность, конечно, нужна, но...
— Ты подожди. Я еще не все сказал. Знаешь, кто у Киреева в кафе экспедитором и шофером служит?
— Виноградов, член сборной, хоккеист...
— А где ты видел, чтобы эти короли жизни, спортсмены, при титулах и медалях в кооператоры, тем более в экспедиторы шли. Я точно знаю, куда они пристраиваются, когда в тираж выходят. По канцеляриям спортивным сидят, во-первых, во-вторых, в дипкурьеры идут, а у кого сила и сноровка уцелели, — Балакин со значением поднял указательный палец, — опять-таки отправляются в МВД. В розыскники, в оперативники! Там их спортивная ловкость очень нужна. Так сказать, при задержаниях с применением...
— Игнат, твоя озабоченность объяснима, но есть же логика!
— У меня своя логика. Как только Киреев завел со мной дела, тут же в совхозе — проверка за проверкой, разные комиссии: и районные, и областные. Но суть одна. Ищут. И что примечательно: люди, которые, приезжают, ни мне, ни нашему директору практически не знакомы. Вот.
— Если ты думаешь, что Киреев... — Преснецов вдруг вспомнил недавно прочитанный политический детектив времен февральской революции, документальный, серьезный. — В Азефы Витек не годится. И на попа Гапона не тянет...
Взгляд Балакина был так остр, что Федор почти протрезвел. А Игнат Игнатьевич продолжил:
— Не тянет? То, как мы с ним мяском играемся, — пустячок. Особенно если учесть былые достижения. Уж через что мы прошли! А он уцелел, хотя сидел на самом гребешке. Через кого рыба к нам на холодильник поступала? Кто был на связи между нами, поставщиками и Треуховым? Киреев! Так-то! А его даже в качестве свидетеля не вызывали, когда Треухова взяли.
— Так ювелирно же работали...
— Они тоже ювелирно работали, МВД-то... А может, тогда-то его и завербовали. Хочешь жить, хочешь свободы — так помоги выловить остальных, но доказательно. И смотри, как он легко в это новаторское предприятие затесался. Без посторонней заинтересованной помощи вмиг кафе не откроешь. Я знаю. Мне говорили. А Витек только захотел — и пожалуйста. Все это нужно кое-кому!..
— Нет, не верю. — Преснецов сломал сухую ветку.
— А я тебя не заставляю верить. Я прошу подумать. Еще такой факт. Зачем это Киреев пришел к тебе первому? Он что, не мог сразу мне позвонить? Телефончика у него не сохранилось? Он, жук, найдет, когда ему чего надо, из-под земли.
— Он приходил ко мне, потому что искал выход на холодильник. А я его к тебе послал, ведь холодильнику как боевому подразделению давно хана. А что везет Кирееву, так ему всю жизнь везет. Под везучей звездой родился.
— Меня не надо агитировать. Я знаю, на чем он выехал. Орал громче всех, когда еще студентиком был. По целинам катался. Только вкалывал там не руками, а языком. А тогда все по целинам катались и все орали, у кого была луженая глотка и пара незатасканных мыслишек. А если еще родственники репрессированные, так вообще... Правда, репрессированных родственников у Киреева не было, зато папаша был — герой войны, герой труда... Крикуны-то те в клетчатых ковбоечках, кроме людей не изверившихся да как-то прижившихся, после кто спился, кто диссидентами назвался, а кто... скурвился. Чихнули они на высокие принципы. А что? Логика развития. Орали, ничего не выкричали, так надо руки включать, а руки к себе подгребают. Это мне все понятно. Как понятно и другое. Времена изменились, и этот блестящий везучий курвяк изменился вместе с ними. Он привык жить на гребне. Сейчас, чтобы удержаться на гребне, ему выгодно не просто полить грязью былое, но и... помочь разоблачить. И не на словах — на деле, вот что ценно сегодня — дело. К тебе он к первому явился прозондировать, чем ты дышишь, на что живешь и как.
