Главный двор и тронный зал представляли собой единый ансамбль и всегда были доступны свежему воздуху — проходы между открытым пространством и помещением, заключенным под крышу, никогда не запирались. Здесь было чем вздохнуть и от чего затаить дыхание — по весне на главном дворе, внутренние стены которого были украшены помрачающими рассудок рисунками на цветных глазурованных кирпичах, скапливалось столько света и целебных дурманящих ароматов, что у впервые увидевших это чудо начинала кружиться голова. Между величественными, оконтуренными резным мрамором проходами вырисовывались исполинские дерева: справа — дарующая жизнь хулуппу с позолоченными ивовыми листочками и вершинной пальметтой, собранной из драгоценных камней, слева исполинский кедр, когда-то срубленный Гильгамешем в отрогах Ливанских гор. Кедровая хвоя — скопище радужных, посверкивающих на солнце нитей, — а также изгибистые ветви — даже ствол! — были усыпаны плодами, отведав которые человек обретал мудрость. В средней части ствола хулуппу была выложена фигура илу-хранителя нынешнего царя, а на стволе кедра красовалась его ламассу — богиня-покровительница. Первого благословлял на служение Навуходоносору, бог писцов и хранитель таблиц судьбы Набу, вторую осеняла волшебным жезлом сильная Иштар, изображенная в образе Царпаниту, супруги Мардука. На груди у богини висела накладная пластина, представлявший собой рогатый серп месяца с вписанным в него солнечным, перечеркнутым крестом кругом и восьмиугольными звездами — символами трепетной Венеры — поверху. Дерева, проходы, весь обширный, пропитанный голубовато-золотистым сиянием двор охраняли шествующие в разные стороны золотые львы.
Хоры на ступенях и стенах, окружавших дворец, грянули «Славься!..», и первые приглашенные вступили в зал. Здесь тоже хватало света и роскоши. Потолок был вознесен на неимоверную, не подвластную разуму высь, стены, слепившие глаза, были отделаны белым гипсом. Внутреннее пространство равномерно рассекалось чуть скошенными золотистыми световыми столбами солнечные лучи свободно проникали внутрь через округлые отверстия в крыше. Один из таких светоносных потоков падал на возвышение в гигантской, под самый потолок, неглубокой нише, где на троне восседал великий царь.
Глядя на подступающую толпу, Навуходоносор с любопытством прикинул которым по счету был этот торжественный выход? Четвертый десяток уже разменял… Что поделать, годы идут, печаль произрастает, как трава по весне. В прежние времена на хорах, устроенных в правой стороне зала, собирались женщины. Амтиду не пропускала случая полюбоваться на нарядную толпу. Теперь там угадывалась египетская царевна Нитокрис, навязанная ему фараоном Египта как залог вечной дружбы между Страной Реки и Двуречьем. Впрочем, если рассудить здраво, с той же целью отец вешал ему на шею и Амтиду. После гневного вопроса сына, на каком основании его, словно раба, держат в неведении, отец, не моргнув глазом, ответил.
— Так решили боги.
Наследник не сразу нашел, что ответить. Наконец заявил.
— Союз с Мидией не долговечен, и никакая свадьба не способна сохранить мир. Рано или поздно согласие рухнет!..
— Вот и пусть рухнет позже, чем раньше.
О чем здесь было говорить! Навуходоносор, вспомнив невозмутимое бородатое лицо отца, усмехнулся. Что в ту пору он, сопляк, мог противопоставить воле богов?
Кудурру выскочил из шатра, бросился к своей палатке, где возле коновязи отдыхал клин его телохранителей во главе с Набузарданом, гневно поправил чепрак, которым был накрыт его скакун, отвязал уздечку, перебросил ее через голову игреневого жеребца — все молча! — потом вскочил на него и, ударив пятками под бока, берегом Тигра помчался в степь.
Был полдень, месяц улулу, самая жара. Только возле реки, вдоль самой кромки воды, на быстром скаку, ощущалось достаточно прохлады. Клин всполошившихся телохранителей растянулся далеко позади. Нагнать царевича отборные, все больше его сверстники и друзья, не решались, но из виду Кудурру не теряли. Все воины личной охраны были в панцирях, шишаках, украшенных птичьими перьями, с короткими скифскими мечами-акинаками, которыми приходилось больше колоть, чем рубить, так как удержаться спине коня во время рубки было не просто. Горожанам искусство верховой езды вообще давалось с трудом. Свободно болтавшиеся ноги не давали точек опоры для уверенного замаха и мощного удара с оттяжкой.[48] Только редкие всадники те, кто был обучен скакать верхом, стоя на крупе лошади, — позволяли себе разить лезвием. Управление лошадью полагалось подлинным искусством. Если не считать северных кочевников — скифов и киммерийцев, а также союзников-мидян — конница, находившаяся в распоряжении царей Сирии и Ханаана, не говоря уже о стране Мусри, представляла из себя род вспомогательных войск. Всадник был вооружен луком и стрелами, и, чтобы вести стрельбу, к нему был прикреплен другой наездник, державший лошадь стрелка под уздцы и управлявший ею на поле боя. Из древних, цивилизованных народов только ассирийцы и родственные им жители Вавилонии вполне освоили управление лошадью с помощью уздечки и ног.
Это был увлекательные воспоминания — Навуходоносору было сладко сознавать, что он первый, вопреки воле отца, заставил своих всадников сражаться в одиночку. Более того — в строю! Так посоветовала Амтиду… Усовершенствовал он и ассирийские луки, наконечники стрел стал отливать по скифскому образцу. Эти ограненные трех — или четырехлопастные бронзовые острия с втулками, куда всаживалась крепкая тростина, пробивали любой панцирь, а деревянные щиты им вообще не были помехой. В первый раз он применил луки новой конструкции во время сражения при Каркемише, чем немало посрамил кичившихся своим умением египетских и лидийских стрелков. Их луки в человеческий рост оказались менее дальнобойными, чем его, с вставленной железной пластиной.
Между тем вспомнилось, как конь вынес царевича на широкую пологую вершину холма, северный склон которого еще был покрыт сочными, густыми травами. Сверху были отчетливо видны дымы, поднимавшиеся над догоравшей крепостью. На противоположный край луга — там где россыпью голубели оросительные каналы, желтели нивы — неожиданно выехал всадник в мидийском колпаке. Некоторое время незнакомец рассматривал царевича — конь его, вороной, с роскошной гривой и длинным необрезанным хвостом тут же начал щипать сытную траву, рядом приняла угрожающую позу огромная собака, из породы псов, которыми так дорожат пастухи. Всадник, развернув скакуна и отчаянно врезав ему под бока, бросился прочь. Навуходоносор зычно свистнул и, указав Набузардану на спасающуюся бегством цель, бросился в погоню. Клин телохранителей сразу развернулся редкой цепью. Перейдя на галоп, халдеи попытались было прижать чужака к берегу реки, но уже через несколько мгновений Набу-Защити трон почувствовал, что конь чужака настолько силен, что догнать его никому из его клина не под силу. Разве что загнать на орошаемые поля — там, в переплетении каналов, редко насаженных деревьев, на подмокшей почве можно попытаться сбить с чужака спесь… Он, еще молоденький в ту пору Набу-Защити трон, первым завопил от восхищения, когда неизвестный горец лихо одолел барьер из высаженных вдоль арыка кустов. С тем же неповторимым искусством мидянин перепрыгнул через главное русло. Навуходоносору и его воинам и в голову не могло прийти, что конь способен летать по воздуху.
Погоня продолжалась. Вот еще один гигантский скок — и чужеземец перелетел на другой берег канавы. Собака вплавь, с трудом выбираясь из грязи, одолела широкую, в половину гара[49] протоку. Также, впрочем, перебирались через преграду и воины-вавилоняне. Чужак, заметив их робость и неумение посылать скакуна на препятствие, залился громким смехом, потом, дождавшись пса, вновь ударил коня пятками и помчался к мидийскому лагерю, чьи шатры уже отчетливо вырисовывались на противоположном берегу Тигра. Кудурру закусил губу, решил не отставать. Мидянин разогнавшись попытался с ходу одолеть заросли колючника и полоску воды за ним, но на этот раз коню не хватило сил перемахнуть на другой берег. Жеребец рухнул в жидкую грязь, всадник кубарем перелетел через его голову, шлепнулся в воду и остался недвижим. Собака, не в силах добраться до хозяина и защитить его, залилась отчаянным лаем. Набузардан, сумевший во время скачки догнать и удержаться возле царевича, уже приладил стрелу, чтобы пристрелить копошившееся в жидком месиве поганое животное, однако спешившийся Кудурру с укором глянул на него и спросил.
— Зачем?
Набузардан опустил лук. Подскочившая стража тут же начала спешиваться. Кудурру, не обращая внимания на злобно лающую собаку, полез в арык, подхватил упавшего союзника, поволок на противоположный берег, на сухую землю. Высокий колпак свалился у мидянина с головы — удивительно светлые, длинные, обильные волосы рассыпались у наездника по плечам. Воины, вслед за господином перебравшиеся на другой берег, столпились вокруг молодой женщины, молча принялись рассматривать редкое, вывалянное в грязи чудо. Мидянка наконец пришла в себя, открыла глаза, тут же попыталась вскочить, однако охнула и, закусив губу, откинулась на землю.
