– Он зол, – заметил Бофранк.
– А кто бы не был зол на его месте? С рождения несчастного урода всячески шпыняли и обижали, так с чего ему любить людей?
– А что вы скажете о кладбищенском смотрителе, хире Офлан? – решил изменить тему конестабль. Староста намазал на хлеб желто-коричневый мед и отвечал рассеянно:
– Фог? Что вам до него, хире конестабль?
– Он живет на отшибе, возможно, что-то видел или слышал. Одинокие люди всегда наблюдательны.
– Что ж, можете навестить его. Кстати, нельзя ли попросить вас об одолжении – передать ему круг сыра?
– Велите моему слуге взять, – безразлично сказал конестабль. – И пусть седлают лошадей – мы поедем с ним вдвоем, верхом.
Каналья Аксель, конечно же, не обрадовался поездке; он не был мастером верховой езды и в седле сидел препотешно – дрыгался, клонился в стороны, цеплялся за упряжь и луку седла и, казалось, вот-вот упадет. Большущий круг сыра поместили в седельную сумку, и Бофранк настрого предупредил симпле-фамилиара, чтобы тот не смел ковырять от него в дороге.
– Что нам делать на кладбище? – ворчал Аксель, когда они ехали по улице. – Что там, кроме мертвецов? А до мертвецов добрым людям дела нет, как и мертвецам до добрых людей…
– Нам надобны не мертвецы, а тамошний смотритель, – сказал Бофранк, которого Аксель весьма забавлял в те минуты, когда не докучал леностью и обжорством.
– Смотритель! Вот тоже странный человек. Что ж делать доброму человеку среди могил? Я понимаю, что могилам уход потребен, но не жить же возле них. Попомните, хире, хороший человек среди мертвецов жить нипочем не станет.
– Вот и посмотрим, что за человек этот смотритель.
– Да что там смотреть? Я вам и так скажу, что нехорош. Вот увидите, так и выйдет.
Колючий кустарник, окружавший кладбище и отделявший его от дороги сплошной изгородью вышиною примерно до груди, был Бофранку неведом. Сухие ветви почти без листьев, но зато в длинных крючковатых шипах с неприятным удивлением конестабль заметил нескольких мертвых птиц.
И снова Бофранк отметил, как отличаются здешние надгробия от городских, на которые мастера тратили порой не одну неделю работы. Тропинка, ведущая от дороги к кладбищу, пересекала это скорбное место и как бы разделяла скопище могил на две половины. Слева, насколько мог судить Бофранк, помещались старые захоронения – об этом красноречиво говорили старые, подгнившие и покосившиеся деревянные столбы. Правая половина, находившаяся ближе к поселку, не так угнетала глаз – на некоторых столбах сохранились даже увядшие гирлянды цветов, коими в здешних краях провожали в последний путь почивших.
Две белые козы были тут как тут – боязливо смотрели на всадников, будучи привязаны к колышкам и не в силах убежать.
– Смотритель, старый Фарне Фог, живет одинешенек, тихий и приятный человек, – припомнились конестаблю слова Демеланта. Только он успел подумать это, как дверь домика отворилась, и на низеньком крыльце показался означенный смотритель – лысоголовый старичок в скромном облачении, которое выказывало древность происхождения, но было при том умело залатано и содержалось в порядке. Довольно новый наряд симпле-фамилиара Акселя был не в пример более запачкан, особенно пятнами жира и винными кляксами.
– Здравствуйте, хире, – сказал старичок, кланяясь. Голос его подходил к внешности самым удачным образом – он оказался скрипуч и тонок.
– Здравствуйте, хире Фог.
Конестабль спешился и бросил поводья Акселю. Вероятно, не стоило говорить старичку «хире», ибо он был, без сомнения, низкого рода. Ни к кому другому Бофранк бы так не обратился, но от всей фигуры кладбищенского смотрителя веяло покоем, смирением и кротостью, так что обижать его казалось очень дурным делом.
– Я знаю, кто вы, хире. Пройдете в дом или станете говорить прямо тут? – спросил старичок без обиняков.
– Разговор может быть долог, потому лучше в дом.
Жилище старичка-смотрителя не блистало богатством. Весь дом состоял из одной большой комнаты, да на чердак вела крутая лестница. В углу стояло нехитрое ложе, забросанное какими-то тряпками, а за столом старичок, очевидно, не только трапезничал, но и мастерил гробы – по крайней мере, сейчас там лежало почти готовое изделие, распространяя запах свежеструганного дерева. Сильно пахло каким-то съестным варевом.
– Прошу вас, садитесь, хире, – произнес Фог, указывая на добротный стул.
– Мастерите про запас? – осведомился Бофранк, садясь.
– Отчего же? Это для покойной Микаэлины. Как печально… Она была так крепка, так свежа, здоровое дитя природы, за всю свою жизнь никогда не болела, никаких детских болезней, у нее не было ни родимчика, ни глистов, ни какой-нибудь сыпи, ни менструальных задержек, и потому она в рот отроду не брала ни одного из лекарственных средств…
Старичок переменился в лице и теперь явно скорбел.
– Хире Фог, – конестабль опять сказал «хире» и подумал, что со старика уже достаточно, – чирре Демелант отрекомендовал мне вас как человека порядочного и приятного.
– Спасибо, коли хире Демелант так сказал, – с достоинством отвечал старичок. – Не знаю уж, чем дал ему повод так думать; право, я не лучше многих наших жителей.
– Кроме того, – как бы не обратив внимания на скромное заявление старичка, продолжил Бофранк, – вы живете обособленно. И я хотел бы спросить вас, не видели вы чего подозрительного? Такого, о чем хотели бы рассказать мне или, может быть, собирались рассказать чирре Демеланту, да позабыли или убоялись.
– Отчего же мне бояться? – Старичок выглядел ничуть не озадаченным. – Всякое видишь, хире, коли живешь в таком месте. Как выйдешь ночью, в тишине, когда нет движенья ветра, как услышишь, как возятся в земле мертвецы, как плачут и стонут…
– О чем же они стонут? – спросил Бофранк, которому стало несколько не по себе, пусть даже в окно светило предполуденное солнце.
– О чем им стонать? О том, что они умерли.
Конестабль подумал было, что смотритель слегка подвинулся умом, но голубые глаза старика смотрели вполне здраво, и то, что он говорил, становилось поэтому еще страшнее.
– Вы знаете, хире, не всякая земля принимает мертвеца. А та, что принимает, не всегда успокаивает. Не всегда умерший понимает, что умер, а то еще случается, что и понимает, но хочет сказать родным или близким то, чего не успел при жизни…
– Знаете, я по роду службы тоже имею дело с мертвыми телами, – невесть зачем сказал Бофранк. Он взял со стола какой-то острый металлический инструмент, как он полагал, для вырезки по дереву, покачал в руке и положил на место.
– Мертвец мертвецу рознь, – грустно покачал головой Фог. – Знаете, хире, я боюсь. С каждым днем я все больше боюсь. Вы читали Гильтрама из Бьерна?
– Не припоминаю… – наморщив лоб, самым честным образом признался конестабль. – Что-то еретическое?
– Свод пророчеств – «Сказанное Солнцем Великим». Двести с небольшим лет назад эту книгу издали в столице, но потом все экземпляры уничтожили, за исключением нескольких.
– Одна – у вас?
– Я хотел бы, но – нет. Я лишь читал ее, когда учился в Калькве.
– Калькве? Но университет в Калькве…
– Закрыт сорок лет тому и превращен в епископское книгохранилище, – кивнул своей лысой головой старик. Его пальцы постоянно находились в движении, словно перебирали невидимую пряжу или искали гнид в чьих-то волосах. Если верить словам Фога, ему было без малого восемьдесят… Может, так оно и есть. Коли он и в самом деле учился в Калькве…
– Вы благородного происхождения? – напрямик спросил Бофранк.
– Что вам с того, хире? Я всего лишь скромный смотритель этого последнего людского приюта. Живу в тиши, и все мои собеседники – лишь тени.
– А вот это уже я знаю, – с удовлетворением сказал конестабль. – Трагедия Мальмануса – «Озрик-отцеубийца». Вы процитировали реплику Озрика: «Живу в тиши, и все мои собеседники – лишь тени…»
– Но так и есть, хире. А что до Гильтрама из Бьерна, то он ведь писал: «И выйдут они из могил своих ночью, нападут на людей, спокойно спящих в своих постелях, и высосут всю кровь из их тел, и уничтожат их. И досадят они живым мужчинам, женщинам и детям, не считаясь ни с возрастом, ни с полом».
Старик склонил голову набок, словно собака, когда она прислушивается к чему-то, что ее заинтересовало. Он постоял так немного – а надо сказать, что смотритель предложил Бофранку стул, но сам так и стоял посреди комнаты, чуть опираясь тощим своим задом на столешницу, – а потом вздохнул и заметил:
– Вы некстати приехали, хире. Вам ничего не понять из того, что здесь происходит и произойдет.
Старик все же помешан, подумал тут конестабль, не подавая, разумеется, никакого вида на сей счет. То, что говорит он о мертвецах, есть результат постоянного проживания на кладбище, подле могил и гниющих в них трупов. Кстати Бофранк припомнил одну лекцию, где говорилось, что поднимающийся из могил трупный дух способствует явлению особых видений, присущих только кладбищам и другим захоронениям. Разговаривать далее с сумасшедшим смотрителем иной прекратил бы, но Бофранк решил узнать у Фога как можно больше, пусть даже слова его путаны и смутны.
