ещё не поднялось высоко, и склоны гор и ущелья пересекали резкие длинные тени, добавляя картине фантастичности. И всё это в оттенках жёлтого, коричневого и серого, ни пятнышка зелени, ни блеска водной глади.
Три часа полёта в спокойных метеоусловиях дарят массу возможностей для того, чтобы не спеша поразмышлять обо всём на свете. Например, насколько полезно иметь «корочку» пилота – без неё для экспедиции нашли бы другого врача, и Оранжевая осталась бы для него в лучшем случае строчкой в новостях экономики. Или о том, что кадры для экспедиции подобрали на редкость удачно – об этом говорил по крайней мере его личный критерий. Пока ни один человек здесь не пытался набиться ему в приятели, чтобы «по-приятельски» попросить подыскать ему у отца местечко потеплее. До этого такой же результат был только в забытом всеми богами лесном посёлке на Лукреции, где в наскоро сооружённой из подручных материалов больнице он с пятью другими врачами пытался сделать то, во что на других планетах не верили даже закостенелые оптимисты. Хотя тогда они все променяли бы даже самую блистательную карьеру на десять часов сна.
Самолёт летел над плато, которому ещё только предстоит дать название. Да, для мечтающих увековечить своё имя целая неизученная планета – просто кладезь возможностей. Уж какую-нибудь скалу можно выделить даже самому никчемному участнику экспедиции, вроде него. Главное, ненароком об эту самую скалу не разбиться, а то коллеги одним махом убьют двух зайцев – и поименуют, и увековечат.
Усмехнувшись этим мыслям (уж в чём-чём, а в стремлении к дешёвой известности он никогда замечен не был), Мигель взял чуть восточнее и прибавил скорости.
Внезапно пришла мысль о Глории. Любому несоответствию хочется найти объяснение, а уж расхождению между совершенным внешним обликом и таким же совершенно невозможным стилем общения, и подавно. Самое простое объяснение, которое так и хочется дать, это то, что она так защищается. Но от кого или от чего? Мишка говорит, Глория такой была всегда, но насколько он объективен, зная её только как начальника и только на работе? Надо будет посмотреть, есть ли что про неё в «сказках на ночь» – информации, которую отец традиционно собирал про места и людей, с которыми предстояло работать Мигелю. Так же традиционно Мигель за «сказки» благодарил и убирал их в дальний раздел памяти коммуникатора. Отец, как Мигель был почти уверен, прекрасно знал, что сын к этой информации не прикасается, как и Мигель знал, почему отец продолжает её собирать. Права в отношении друг друга они установили давно, и они устраивали обоих. Мигель улыбнулся: всё-таки в том, чтобы быть сыном Гектора Мозели, есть не только одни минусы.
Противоположную от солнца сторону горизонта начало затягивать рыжими тучами. Влаги в них, как рассказывала Арина, практически не было, а вот песка хоть отбавляй. К песку прилагался ветер, пока ещё не очень сильный, но «Стрекозу» стало заметно покачивать.
К счастью, он почти прилетел. На склоне небольшой котловины блеснул купол полевой базы. Мигель переключился на ручное управление и повёл самолёт к выровненной площадке, обозначенной огнями: садиться он предпочитал сам.
Полевая база была в несколько раз меньше основной, но ощущения тесноты на ней почему-то не возникало. Возможно, от того, что здесь постоянно жило только три человека, и сейчас эти три человека (и попавший в неудачное время в неудачное место Роман) лежали на кроватях в жилом модуле. Хотя нет, если и лежали, то не все: у шлюза Мигеля встретил сам старший геолог партии Фред Шафран, слегка зелёный, но вполне живой.
– Привет, Фред, ты решил за неимением девушки в кокошнике отправить встречать меня зомби? – спросил Мигель, снимая скафандр.
– Эээ… – промямлил Шафран, широко открытыми глазами уставившись на костюм врача.
– Ты про мою одежду? Инструкции, сам понимаешь. Знал бы, что ты такой впечатлительный, предупредил бы на подлёте. Ну, показывай, где остальные зомби?
Двое суток спустя, забравшись в кабину «Стрекозы», Мигель с трудом подавил желание хорошенько потереть глаза: спать, несмотря на стимуляторы, хотелось жутко. Впрочем, он даже попытался их потереть, но наткнулся на стекло шлема. До этого выполнить то же простое действие мешала маска противочумного костюма, с которым он успел сродниться, и от которого ещё быстрее успел устать. Можно было бы, конечно, его снять, но раз начал пропагандировать следование инструкциям, будь добр соответствовать, чтобы окружающие не расслаблялись. Ладно, всего три часа, и можно будет, наконец, разоблачиться.
Осталось не очень приятное. Мигель щёлкнул рычажком и вызвал базу.
– Докладывайте, доктор, – Фа ответила сама: то ли было её дежурство, то ли перевела вызовы на себя, чтобы не распускать потенциально паникогенную информацию в свободный полёт.
– У всех четверых пациентов пищевое отравление средней тяжести, в настоящее время состояние удовлетворительное, сегодня ещё отдохнут, завтра смогут приступить к работе. Моё присутствие здесь больше не требуется, вылетаю на базу.
– Причина отравления?
– Точно скажу после анализов, на первый взгляд наиболее вероятная причина – остатки зеванов, которые они взяли с собой.
– Вы же говорили, что эти фрукты не портятся?
– Видимо, в определённых условиях какие-то неблагоприятные процессы в них всё же протекают.
– Знаете, доктор... Я рассчитывала с вашей стороны на менее легкомысленное отношение к своим обязанностям, – резко сказала Фа и отключилась.
Мигель с минуту смотрел невидящим взглядом на штурвал, потом сморгнул и засмеялся: он уже и забыл, каково это – получить выволочку. Лет десять с ним такого не было. Или пятнадцать?
Сегодня Мигель снова бы променял карьеру на десять часов сна. Но то ли он переборщил со стимуляторами, то ли просто слишком устал, но сон выдался беспокойным и поверхностным. Он всё пытался и не мог поймать какую-то мысль, мелькавшую на границе сна и яви. Он то убегал от полчищ зеленоватых зомби (один-в-один, Шафран), то пытался убедить Фа не выгонять его с базы в ночную тьму за угнанный самолёт, то вкапывал в песок Оранжевой саженцы яблонь. Потом в его сне появилась Глория. Ласково улыбаясь, она поливала саженцы из крошечной, но бездонной лейки, от чего те на глазах начинали расти, покрывались листьями и цветами, тут же превращающимися в плоды, только почему-то не в яблоки, а в фиолетовые зеваны.
Мигель резко сел на кровати, потом быстро оделся и почти побежал в столовую. Ночь едва перевалила за половину, так что там было пусто и темно. Отцепив от кармана тонкий фонарик – ещё один двусмысленный подарок отца
