Листы и корни[74]
В прекрасный летний день,Бросая по долине тень,Листы на дереве с зефирами шептали,Хвалились густотой, зеленостью своейИ вот как о себе зефирам толковали:«Не правда ли, что мы краса долины всей?Что нами дерево так пышно и кудряво,Раскидисто и величаво?Что б было в нем без нас? Ну, право,Хвалить себя мы можем без греха!Не мы ль от зноя пастухаИ странника в тени прохладной укрываем?Не мы ль красивостью своейПлясать сюда пастушек привлекаем?У нас же раннею и позднею зарейНасвистывает соловей.Да вы, зефиры, самиПочти не расстаетесь с нами».«Примолвить можно бы спасибо тут и нам», —Им голос отвечал из-под земли смиренно.«Кто смеет говорить столь нагло и надменно?Вы кто такие там,Что дерзко так считаться с нами стали?» —Листы, по дереву шумя, залепетали.«Мы те, —Им снизу отвечали, —Которые, здесь роясь в темноте,Питаем вас. Ужель не узнаете?Мы корни дерева, на коем вы цветете.Красуйтесь в добрый час!Да только помните ту разницу меж нас:Что с новою весной лист новый народится,А если корень иссушится, —Не станет дерева, ни вас».
Скворец
У всякого талант есть свой.Но часто, на успех прельщаяся чужой,Хватается за то иной,В чем он совсем не годен.А мой совет такой:Берись за то, к чему ты сроден,Коль хочешь, чтоб в делах успешный был конец.
Какой-то смолоду СкворецТак петь щегленком научился,Как будто бы щегленком сам родился.Игривым голоском весь лес он веселил,И всякий Скворушку хвалил.Иной бы был такой доволен честью;Но Скворушка услышь, что хвалят соловья, —А Скворушка завистлив был, к несчастью, —И думает: «Постойте же, друзья,Спою не хуже яИ соловьиным ладом».И подлинно запел,Да только лишь совсем особым складом:То он пищал, то он хрипел,То верещал козленком,То непутёмМяукал он котенком;И, словом, разогнал всех птиц своим пеньём.Мой милый Скворушка, ну что за прибыль в том?Пой лучше хорошо щегленком,Чем дурно соловьем.
Пруд и река[75]
«Что это? – говорил Реке соседний Пруд. —Как на тебя ни взглянешь,А воды всё твои текут!Неужли-таки ты, сестрица, не устанешь?Притом же, вижу я почти всегда,То с грузом тяжкие суда,То долговязые плоты ты носишь,Уж я не говорю про лодки, челноки:Им счету нет! Когда такую жизнь ты бросишь?Я, право, высох бы с тоски.В сравнении с твоим как жребий мой приятен!Конечно, я не знатен,По карте не тянусь я через целый лист,Мне не бренчит похвал какой-нибудь гуслист.Да это, право, все пустое!Зато я в илистых и мягких берегах,Как барыня в пуховиках,Лежу и в неге, и в покое;Не только что судовИли плотовМне здесь не для чего страшиться:Не знаю даже я, каков тяжел челнок;И много, ежели случится,Что по воде моей чуть зыблется листок,Когда его ко мне забросит ветерок.Что беззаботную заменит жизнь такую?За ветрами со всех сторон,Не движась, я смотрю на суету мирскуюИ философствую сквозь сон».«А, философствуя, ты помнишь ли закон, —Река на это отвечает, —Что свежесть лишь вода движеньем сохраняет?И если стала я великою рекой,Так это оттого, что, кинувши покой,Последую сему уставу.Зато по всякий годОбилием и чистотою водИ пользу приношу, и в честь вхожу и в славу,И буду, может быть, еще я веки течь,Когда уже тебя не будет и в поминеИ о тебе совсем исчезнет речь».Слова ее сбылись: она течет поныне;А бедный Пруд год от году все глох,Заволочён весь тиною глубокой,Зацвел, зарос осокойИ наконец совсем иссох.
Так дарование без пользы свету вянет,Слабея всякий день,Когда им овладеет леньИ оживлять его дея́тельность не станет.
Тришкин кафтан[76]
У Тришки на локтях кафтан продрался.Что долго думать тут? Он за иглу принялся:По четверти обрезал рукавов —И локти заплатил. Кафтан опять готов;Лишь нá четверть голее руки стали.Да что до этого печали?Однако же смеется Тришке всяк,А Тришка говорит: «Так я же не дуракИ ту беду поправлю:Длиннее прежнего я рукава наставлю».О, Тришка малый не простой!Обрезал фалды он и пóлы,Наставил рукава, и весел Тришка мой,Хоть носит он кафтан такой,Которого длиннее и камзолы.
Таким же образом, видал я, иногдаИные господа,Запутавши дела, их поправляют;Посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют.
Механик
Какой-то молодец купил огромный дом,Дом, правда, дедовский, но строенный на славу:И прочность, и уют – все было в доме том,И дом бы всем пришел ему по нраву,Да только-то беды —Немножко далеко стоял он от воды.«Ну, что ж, – он думает, – в своем добре я властен:Так дом мой, как он есть,Велю машинами к реке я перевезть(Как видно, молодец механикой был страстен!),Лишь сани под него подвесть,Подрывшись наперед ему под основанье,А там уже, изладя на катках,Я вóротом, куда хочу, все зданьеПоставлю, будто на руках.И что еще, чего не видано на свете:Когда перевозить туда мой будут дом,Тогда под музыкой с приятелями в нем,Пируя за большим столом,На новоселье я поеду, как в карете».Пленяся глупостью такой,И к делу приступил тотчас Механик мой.Рабочих подрядил, под домом рылся, рылся,Ни денег, ни забот нимало не берег;Однако ж дома он перетащить не могИ только до того добился,Что дом его свалился.
Как много у людейЗатей,Которые еще опасней и глупей!
Пустынник и медведь[77]
Хотя услуга нам при нýжде дорогá,Но за нее не всяк умеет взяться:Не дай бог с дураком связаться!Услужливый дурак опаснее врага.
Жил некто человек безродный, одинакой,Вдали от города, в глуши.Про жизнь пустынную как сладко ни пиши,А в одиночестве способен жить не всякой:Утешно нам и грусть и радость разделить.Мне скажут: «А лужок, а темная дуброва,Пригорки, ручейки и мурава шелкова?»«Прекрасны, что и говорить!А все прискучится, как не с кем молвить слова».Так и Пустыннику томуСоскучилось быть вечно одному.Идет он в лес толкнуться у соседей,Чтоб с кем-нибудь знакомство свесть.В лесу кого набресть,Кроме волков или медведей?И точно, встретился с большим Медведем он,Но делать нечего: снимает шляпуИ милому соседушке поклон.Сосед ему протягивает лапу,И, слово за слово, знакомятся они,Потом дружáтся,Потом не могут уж расстатьсяИ целые проводят вместе дни.О чем у них и что бывало разговору,Иль присказок, иль шуточек какихИ как беседа шла у них,Я по сию не знаю пору.Пустынник был неговорлив;Мишук с природы молчалив:Так из избы не вынесено сору.Но как бы ни было, Пустынник очень рад,Что дал ему Бог в друге клад.Везде за Мишей он, без Мишеньки тошнитсяИ Мишенькой не может нахвалиться.Однажды вздумалось друзьямВ день жаркий побродить по рощам, по лугам,И по долам, и по горам;А так как человек медведя послабее,То и Пустынник наш скорее,Чем Мишенька, усталИ отставать от друга стал.То видя, говорит, как путный, Мишка другу:«Приляг-ка, брат, и отдохни,Да коли хочешь, так сосни;А я постерегу тебя здесь у досугу».Пустынник был сговорчив: лег, зевнулДа тотчас и заснул.А Мишка на часах – да он и не без дела:У друга на нос муха села.Он друга обмахнул,Взглянул,А муха на щеке; согнал, а муха сноваУ друга на носу,И неотвязчивей час óт часу.Вот Мишенька, не говоря ни слова,Увесистый булыжник в лапы сгреб,Присел на корточки, не переводит духу,Сам думает: «Молчи ж, уж я тебя, воструху!» —И, ý друга на лбу подкарауля муху,Что силы есть – хвать друга камнем в лоб!Удар так ловок был, что череп врознь раздался,И Мишин друг лежать надолго там остался!
Любопытный[78]
«Приятель дорогой, здорóво! Где ты был?»«В Кунсткамере, мой друг! Часа там три ходил;Все видел, высмотрел; от удивленья,Поверишь ли, не станет ни уменьяПересказать тебе, ни сил.Уж подлинно, что там чудес палата!Куда на выдумки природа торовата!Каких зверей, каких там птиц я не видал!Какие бабочки, букашки,Козявки, мушки, таракашки!Одни как изумруд, другие как коралл!Какие крохотны коровки!Есть, право, менее булавочной головки!»«А видел ли слона? Каков собой на взгляд?Я чай, подумал ты, что гору встретил?»«Да разве там он?» – «Там». – «Ну, братец, виноват:Слона-то я и не приметил».
Лев на ловле
