— Вас это не удивило?
Актер повернулся и посмотрел на Турецкого.
— Меня? А почему это должно было меня удивить?
— Ну, не знаю, — пожал плечами Александр Борисович. — Гуляла с политиками и толстосумами, а тут снизошла до простого слесаря.
Бычихин улыбнулся.
— А я свечку над их постелью не держал, — иронично сообщил он. — И почему она его выбрала, не знаю. Может, у него мужское достоинство размером с баклажан? А может, мозги, как у Эйнштейна? А может, это судьба. Помните, как у Булгакова в «Мастере и Маргарите»? «Любовь выскочила перед нами внезапно, как убийца с ножом в руке». Может быть, Данилов — ее Мастер, а она — его Маргарита.
При этих словах лицо артиста приобрело какое-то странное выражение. Впрочем, выражение это было мимолетным, и Александр Борисович не взял его в расчет.
— Да уж, Динила-мастер, — усмехнулся Турецкий, погруженный в свои мысли.
Бычихин внимательно на него посмотрел и вдруг рассмеялся.
— Вы знаете, Александр Борисович, женское сердце вообще загадка! Они и сами себя не знают, куда уж нам? «Нам только в битвах выпадает жребий. А им дано, гадая, умереть!»
— Мандельштам?
Актер улыбнулся.
— Пастернак. Так что, Александр Борисович, если вы рассчитывали найти в моем лице помощника, то вынужден вас разочаровать. Я мало общался с Катей вне сцены и совершенно не представляю, куда она исчезла.
— Ясно. А кто может быть в курсе? С кем она дружила?
— Катя-то? Да ни с кем. Она была, что называется, alone wolf. Одинокая волчица. Так что, сплошной феерией ее жизнь не назовешь.
Турецкий затянулся сигаретой и спросил:
— У нее был настолько тяжелый характер?
— Не то чтобы тяжелый. Я бы сказал, неуживчивый. С ней можно было быть приятелем, но другом… — Актер грустно улыбнулся и медленно покачал головой.
— А в чем выражалась ее неуживчивость? — спросил Турецкий. — Она с кем-то ссорилась? Ругалась? Может, выясняла с кем-то отношения?
— Нет-нет, ничего подобного, — заверил Турецкого актер. — Она всегда была корректна и сдержана. Когда шутили, улыбалась, когда жаловались на жизнь, кивала. Но мыслями она в это время всегда была далеко. Вы читали Герберта Уэллса?
— Кое-что.
— У него есть один забавный рассказ. Там человек просыпается утром и обнаруживает, что видит перед собой берег моря и пальму. Он пытается дотронуться рукой до пальмы, но рука проваливается и натыкается на какую-то вазу, хотя никакой вазы не было видно. Смысл в том, что мужчина по-прежнему был в своей городской квартире, но взгляд его каким-то образом переместился за тысячу миль, на берег моря.
— Действительно, забавно, — сказал Турецкий.
Актер улыбнулся.
— С Катей та же история. Она слушает вас, смотрит на вас, но взгляд ее блуждает далеко отсюда. Она смотрит на вас, а видит перед собой полосу морского прибоя и заходящее солнце. И так всегда. Как видите, дружить с такой девушкой очень нелегко.
— Действительно, — согласился Александр Борисович, пуская дым. — А сколько лет она уже в театре?
— О, много! Мы пришли с ней почти одновременно. Постойте… когда же это было? — Бычихин задумался. — Лет пять… Нет, шесть назад! Катя тогда только-только закончила театральное училище и пришла работать в театр.
— Где она училась? — спросил Турецкий.
— В Ленинграде… То есть, в Петербурге. В ЛГИТМИКе. Слышали про такой?
— Слышал.
Актер протер лицо влажной салфеткой и сказал:
— Вот, в общем-то, и всё, что я о ней знаю.
Переговорив с Фальстафом, Александр Борисович встретился поочередно с принцем Гарри, Готспером, Нортумберлендом, леди Мортимер и трактирщицей мистрис Куикли. Однако все они, вместе взятые, знали о Екатерине Шимановой не больше, чем Фальстаф.
Выходя из театра, Турецкий нос у носу столкнулся с Шимановым.
— Как продвигается расследование? — осведомился тот.
— Нормально.
Турецкий хотел уйти, но Шиманов удержал его, положив руку на плечо.
— Я не хочу, чтобы вы считали меня своим врагом, Александр Борисович, — пробасил он. — Вы играете на моей стороне, поэтому в этом деле мы с вами — коллеги.
— В «этом деле»? Если не ошибаюсь, речь идет об исчезновении вашей дочери. А вы говорите об этом, как о бизнес-проекте. Странный вы человек, господин Шиманов.
— Я никогда не паникую раньше времени, — сухо сказал Сергей Николаевич. — Это мое основное правило, и я намерен следовать ему до конца.
— Вы просто железный дровосек, — усмехнулся Александр Борисович. — Между тем, возможно, что вашей дочери уже нет в живых.
Шиманов сдвинул брови и холодно произнес:
— Тем хуже для вас.
Турецкий посмотрел на руку бизнесмена, по-прежнему лежащую у него на плече. Шиманов разжал пальцы и убрал руку.
— Мой телефон у вас есть, — сказал Сергей Николаевич. — Можете звонить мне в любое время дня и ночи.
— Вы будете в городе?
Шиманов покачал головой:
— Нет. Завтра я уезжаю по делам. На пару дней. Но если я понадоблюсь, я прилечу.
Александр Борисович хмыкнул.
— Какая жертвенность. Всем бы таких отцов.
— Роль отца — самая сложная роль из тех, что мне доводилось играть, — медленно ответил на это Шиманов. — Я делаю всё, что могу, чтобы сыграть не хуже других.
— Браво, — сказал Турецкий. — Вы ошиблись всего в одном пункте.
— В каком?
— Отец — это не роль. Всего доброго!
Турецкий повернулся и зашагал прочь от театра. Впереди у него была, возможно, самая важная встреча за сегодняшний день.
12Он вышел из гаража, с грохотом закрыл дверь, вставил ключ в замочную скважину и дважды с щелчком повернул его. Затем вынул изо рта окурок и швырнул его в лужу. Повернулся, чтобы идти, и увидел при свете фонаря, что к гаражу неспешной походкой приближается высокий мужчина.
«Кажется, у тебя снова гости, Леша», — сказал он себе, усмехнулся и сунул руку в карман. Мужчина остановился, не дойдя пяти шагов, посмотрел на него и сказал:
— Добрый вечер! Вас зовут Алексей Данилов?
Алексей чуть склонил голову набок и сказал:
— Допустим.
Мужчина двинулся вперед, но Алексей сделал предупреждающий жест и громко сказал:
— У меня в кармане куркач! Сделаешь еще шаг, и я продырявлю тебе башку!
Мужчина остановился. Несколько секунд он пристально смотрел на Алексея, после чего спокойно произнес:
— Я не причинную вам вреда. Меня зовут Александр Борисович Турецкий. Я звонил вам сегодня днем, и мы договорились насчет встречи.
Алексей поднял руку и вытер вспотевший лоб.
— Черт, — пробормотал он. — Я совсем об этом забыл. Как вы меня нашли?
— Я зашел к вам домой, но дверь никто не открыл. В подъезде я встретил соседку. Она сказала, что вы в гараже, и объяснила мне, как вас найти.
— Ясно, — сказал Данилов и вынул руку из кармана.
Турецкий достал пачку «Честера» и протянул парню:
— Куришь?
Тот покачал головой:
— Нет. У меня свои. Без фильтра. — Он снова сунул руку в карман.
Мужчины закурили.
— Кстати, — снова заговорил Александр Борисович, — а что такое куркач?
— А ты не знаешь?
Турецкий покачал головой:
— Нет.
Парень усмехнулся.
— Сразу видно, что ты не рос в нашем городе. Это самодельный пистолет. Стреляет дробью. У нас такую штуку любой мальчишка за час соорудит.
— И какова убойная сила? — поинтересовался Александр Борисович.
— Если хорошо попасть, можно превратить человека в калеку, — ответил Данилов.
— Взглянуть можно?
Данилов усмехнулся.
— Я бы показал, но… — Он сунул руку в карман и достал связку ключей. — Это всё, что у меня есть.
— Понятно, — улыбнулся Турецкий. — Где мы можем поговорить?
— Да прямо здесь.
Александр Борисович обвел взглядом узкое пространство между гаражами.
— Не слишком уютное место, — заметил он.
— Зато безопасное, — ответил ему парень.
Турецкий стряхнул с сигареты пепел, изучающее посмотрел на парня и сказал:
— Видимо, вам есть чего бояться?
Данилов усмехнулся.
— Видимо, да, — сказал он.
Турецкий затянулся сигаретой, продолжая разглядывать парня. Худощавое, скуластое лицо, глубоко посаженные темное глаза, большой нос и низкий, чуть выпуклый лоб. Красавцем он не был, это точно. Однако взгляд прямой и бесстрашный, а губы упрямо сжаты. Парень явно не трус. И может за себя постоять. Чего же он боится? Прокофьев сказал, что с Даниловым «пристрастно побеседовали». Что это значит?…
Турецкий снова вгляделся в лицо парня. Фонарь светил тускло, но кое-что бывший «важняк» хорошо разглядел. На левой скуле у парня он заметил легкую тень — синяк. По всей вероятности, от удара кулаком. Удар был несильный и имел, скорее, воспитательное значение.
Сигарету Данилов держал в левой руке, правую поднимал неохотно и как бы с трудом. К тому же, когда он отошел от двери гаража, он явно прихрамывал.
