Впрочем, пока взрослые обсуждали над моей головой эти свои непонятные проблемы, я пытался рассуждать о том новом, что услышал только что. И осмысливать.
Мне было уже тогда ясно вполне, что эта Мать как-то по-особенному относится ко мне. Да и мое отношение к ней как-то, уж больно явно, накрывало меня. И странно мне так было! И стеснительно, и уютно, и жуть как хотелось, что бы это не заканчивалось никогда!
Так что, при таком раскладе, я совсем не удивлялся, что эта женщина называла меня именем мифической зверушки. Тут уж я понимал, что это обращение подстать всем ее действиям по отношению ко мне — ласковым, добрым и трогательным.
А зверушки те, котики, мишки, единорожки, всегда рисовались большеглазыми, улыбающимися и умилительными. Почему детские книжки населялись выдуманными животными? Да, наверное, потому, что настоящие были, в большинстве своем, или страшными, как щеры, или мерзкими, как порхатки.
Но вот некоторые слова в разговоре взрослых мне были непонятны совсем:
— А что такое «родить»? — спросил я, перебив родителей, которые все что-то обсуждали — отец бухтел зло, а мать его успокаивала.
— Это, мальчик мой, значит, что женщина выносила ребеночка, и уже пришло время появиться ему на свет, — мягко ответила Ма… мама.
— Выносила? Где и зачем вы их носите?!! — еще больше запутался я.
Отец тогда ситуацию понял правильно:
— Гиацинта, не забивай парню голову непонятными словами. Мальчиков в интернате не учат таким вещам, ты же знаешь, — а потом наклонился ко мне и, напряженно следя за тем, понимаю ли я его, сказал: — Зак, это значит то же, что и «привести нового члена в экипаж». Только ты не вздумай никому говорить, что знаешь новое обозначение этому действию. Если кто-то услышит из взрослых, то тебя накажут… и маму тоже. Ты же не хочешь такого для нее?
— Нет, не хочу! — затряс я головой.
Да уже тогда, в семь лет, я готов был кинуться с кулаками на любого, чтоб защитить эту женщину! А уж просто не болтать — да запросто!
— Вот и хорошо, умница, — потрепал меня по голове отец, но мама ревниво крепче прижала к себе и он, усмехнувшись, больше нас не трогал, а просто заговорил тихо о чем-то, чего я и вовсе не догонял совершенно.
О какой-то диспансеризации и чистом амбулаторном листе, о полученном допуске и поданной заявке. О том, что теперь маме следует лишь внимательно искать среди претендентов, собственно, как и всегда…
Новых слов в речи взрослых было столько, что я перестал в их разговоре вообще что-либо понимать, а потому, нежась в ласковых объятиях, я чуть не задремал. Но мысли кружили у меня в голове и окончательно уснуть мне так и не давали.
Из звучащего разговора какой-то достаточно понятной информации я не получал, но вот кое-что из предыдущих слов мамы мне помогло вспомнить некоторые вещи.
Оказывается, стоило только упомянуть няньку Флоксию, как перед моим внутренним взором всплыло морщинистое носатое лицо, с окруженными набрякшими веками добрыми глазами. Тихий надтреснутый голос и, не такие как у мамы, но все же ласковые руки.
А главное, в связи с ней, вспомнились и мои друзья — еще совсем маленькие, неповоротливые все какие-то. И пришло понимание, что видимо потому мы и сдружились именно так — впятером, что даже до заселения нас в интернат, мы уже были вместе.
Голос отца выдернул меня из этих, одновременно трепетных, но и болезненных воспоминаний:
— Мама сильно переволновалась за тебя там, на арене, а потому, я даже не знаю, как ей теперь говорить, что ты не попадаешь ко мне в звено… — после долгого молчания все же ответил он и устало потер лицо ладонями, — чуть позже расскажу.
Это я понимал, и лишь согласился с отцом, что пока действительно лучше ей не знать о том, как все сложилось. Потом, когда я войду в одну из команд искателей, немного обоснуюсь там, приживусь, ей можно будет и сказать — хоть что-то конкретное станет уже ясным.
— Ладно, сын, пора мне наверное, а то мы с тобой долго больно разговариваем, не показалось бы это кому-то подозрительным, — сказал мне отец и потрепал по голове, — только я еще вот, что хотел… предупредить… — он как-то растерялся немного и от этого видно замолчал, собираясь с духом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я опять затаил дыхание. Что еще-то такого мне неизвестно, что отец так нервничает опять, не решаясь это выговорить?
Оказалось, он не столько не решался, сколько просто подбирал слова:
— Зак, ты что-нибудь знаешь о том, что для того, чтобы Мать могла привести в экипаж нового члена команды, то прежде она должна повстречаться некоторое время с мужчиной… наедине?
— Что-то слышал, — кивнул я, прибалдев от такой, какой-то невразумительной темы, и теперь совсем не понимая, куда клонит отец. Я-то думал, что он сейчас что-то действительно серьезное скажет!
— Так вот, а нам, мужчинам, иногда просто необходимо проводить время с женщиной — природа у нас такая.
«Зачем?!» — чуть не ляпнул я, потому, что этот вопрос волновал нас, мальчишек, в общем-то, давно. Да и к мужчинам относил себя уже вполне определенно — все ж и экзамен сдал, и распределение получил, а значит, взрослым стал точно, но вот такой… м-м, природной потребности, я что-то не помню, чтоб когда-нибудь испытывал…
Но отец, видно сразу поняв по моей физиономии про это «зачем», быстро добавил:
— Тебе еще четырнадцать только, позже поймешь, все-таки ты не в аграрии попал, так что просто — всему свое время!
А я только и осознал… что не мужчина пока, а пацан все еще. Но отец продолжил говорить, загружая мой разум и дальше малопонятными вещами, так что по первому поводу я расстроиться так и не успел, забив эту информацию последующей.
— Но есть мужчины, природа которых дала сбой и они стали способны решить проблему между собой.
Отец пренебрежительно поморщился, а я уже был полон следующих вопросов, которые и посыпались из меня, как горошины с ложки:
— То есть, вместо женщины, они могут проводить время друг с другом? А почему мы о таком никогда не слышали… вернее, нам-то, в интернате, и о женщинах не говорили, но на Торговой площади об этом болтают частенько, а вот о таком даже там молчат? А тебе проводить время с мужчиной не нравится, да? Это что-то нехорошее?!
Отец как-то устало посмотрел на меня, вздохнул тяжело и, почему-то, не на вопросы отвечать начал, а сам новые задавать:
— Вот как вас таких в жизнь-то выпускают? Неужели нельзя хоть что-то вам объяснять? Выходите из этого интерната, точно крысята из гнезда — первый попавшийся самец вам если не башку откусит, то под себя подомнет!
— Чего вдруг?!! — возмутился я. — Я и в обратку дать могу!
— Да я в переносном смысле, — покачал головой отец, — глупые вы совсем в жизнь выходить, в житейском смысле. Про крысят-то знаешь, что подростки их если не погибают от зубов более сильного самца, то в прайде приживаются лишь на самых низких позициях, ниже даже, чем старые самки и молодняк?
" Ну, это да-а… тут не поспоришь. Но если что, в морду-то я все равно дать сумею!"
— Знаю, — ответил я отцу, впрочем, не высказывая повторно дополнительных измышлений.
— Так вот, такое на Корабле, с одной стороны, не приветствуется — все же новые члены экипажа появляются только от связи мужчины и женщины. Но, с другой, этих самых женщин гораздо меньше, чем нас, а значит, их на всех не хватает. А потому, проблема возникновения однополых отношений не просто замалчивается, но и в определенных кругах даже поддерживается.
— Чего? — в очередной раз в непонятках выкатил я глаза на отца, — Какие однополные? Круги определенные, это где?
— Ладно, — махнул на меня рукой отец, — сказал же, все в свое время поймешь. Пока запомни одно — нормальный мужик, такое как раз и не поддерживает!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Почему?
— Потому! Я сказал! Вот подрастешь чуть-чуть и сам поймешь… я надеюсь. И это, ты сейчас…
Что там дальше говорил отец, я практически не слушал, поскольку мысль одна накатила на меня — что-то такое я, кажется, стал понимать про Скользкого Мика…
